Мемнох-дьявол

– Я начал что-то говорить, очень быстро, напористо, претенциозно, словно накачавшийся галлюциногенами философствующий наркоман, понес какую-то заумную чушь, при этом подходя к ним все ближе и ближе; я говорил что-то о насилии, о хулиганстве, о том, что они помешали заниматься мне и «остальным», которые сейчас там, в кухне.

И тут один из них сунул руку под пальто и вытащил пистолет. Наверное, он решил, что оружие послужит достаточно убедительным и решающим аргументом. Эта сцена и сейчас ясно стоит перед моими глазами. Он просто достал пистолет и направил его прямо на меня. Но, прежде чем он успел прицелиться, я обеими руками выхватил у него пушку, изо всех сил пнул его ногой, а потом пристрелил обоих бандитов.

Роджер на минуту умолк.

Я тоже молчал, едва сдерживая улыбку. Только кивнул головой. Мне понравился его рассказ. Конечно – как я раньше не понял? – именно так все и должно было начаться. Он отнюдь не был прирожденным убийцей. В противном случае он ни за что бы не вызвал во мне интерес.

– Вот так, в одночасье, я превратился в убийцу, – наконец произнес он со вздохом. – В одночасье… И представь, с первого же раза добился потрясающего успеха в этом деле.

Он отпил глоток из бокала и устремил взгляд в пространство, вспоминая события далекого прошлого. Чувствовалось, что он возбужден и в эти минуты напряжение прочно удерживает его в призрачном теле.

– И что ты сделал потом? – спросил я.

– Я уже говорил, что убийство круто изменило всю мою жизнь. Поначалу я хотел немедленно позвонить в полицию, позвать священника, готов был отправиться в ад, сообщить матери, что жизнь моя кончена, разыскать отца Кевина, спустить в туалет всю травку, позвать соседей… Все! Конец!

Но вместо этого я запер дверь, сел рядом с Блю и, наверное, целый час все говорил и говорил ему что-то, не умолкая ни на минуту. Блю за все это время не проронил ни слова. А я все продолжал болтать и одновременно молился в душе, чтобы никто не ждал киллеров на улице в машине. Хотя… Раздайся в тот момент стук в дверь, я был готов… Руки мои по-прежнему крепко сжимали пистолет, в котором еще оставалось достаточно пуль, и я сидел прямо против входа в зал…

Трупы киллеров валялись на полу. Блю смотрел перед собой невидящим взглядом, как будто принял хорошую дозу ЛСД и полностью отключился. В конце концов запас моего красноречия иссяк, и в заключение я сказал, что пора выбираться к чертовой матери из этого проклятого места. Почему, спрашивается, из-за каких-то двух подонков я должен провести остаток жизни в тюрьме? В общем, мне понадобилось примерно около часа логических рассуждений, чтобы прийти к такому выводу.

– Совершенно правильному.

– Мы быстренько свалили из обжитой «берлоги». Собрали вещи, позвонили двум другим музыкантам, чтобы они забрали свои шмотки на автобусной станции. Стремительное бегство мы объяснили полицейской облавой, связанной с наркотиками. Правду они так никогда и не узнали. Да и остальные тоже. На наших ночных вечеринках и джем-сейшнз перебывало столько народа, что «пальчиков» осталось великое множество, а наши даже не были зарегистрированы в полиции. Так что вычислить нас оказалось бы практически невозможно. К тому же пистолет я унес с собой.

Но я сделал и кое-что еще. Несмотря на решительный протест Блю, я обшарил карманы мертвецов и забрал у них все деньги. Без баксов мы бы далеко не уехали.

Мы расстались. С тех пор я больше никогда не встречался ни с Блю, ни с другими двумя музыкантами – Олли и Тедом. По-моему, они уехали искать счастья в Лос-Анджелес. Блю, вполне возможно, в конце концов погиб от злоупотребления наркотиками. Но достоверных сведений о них я не получал. Я же пошел своим путем. Повторяю, с момента убийства я стал совсем другим человеком. Прежний Роджер исчез навсегда.

– Но что именно заставило тебя так измениться? – спросил я. – Я имею в виду, что конкретно послужило причиной столь разительной перемены? Убийство доставило тебе удовольствие?

– Нет. Ни в коем случае. Никакой радости, а уж тем более удовольствия я не испытывал. Успех, удача – да. Но только не удовольствие. Убийство людей – это работа, причем очень грязная и отвратительная. Это для тебя убийство человека – развлечение. Но ведь сам ты не человек. Для меня важно было другое. Сам факт того, что такое возможно: просто подойти к проклятому сукину сыну и сделать то, чего он никак не ожидает: отнять у него пистолет, а потом хладнокровно, без колебаний пристрелить обоих. Мне кажется, последним чувством, которое они испытали в своей жизни, было безграничное удивление.

– Просто они думали, что имеют дело с неопытными юнцами.

– Они считали нас мечтателями и фантазерами, далекими от реальной жизни. А я и был таковым на самом деле. Всю дорогу до Нью-Йорка я размышлял о своей судьбе, о том, что меня ждет великое будущее, а неожиданно открывшаяся способность – способность хладнокровно убить двоих людей – стала своего рода крещением: явлением и воплощением таящейся во мне силы.

– Ты хочешь сказать, что она была явлена тебе Богом?

– Нет. Судьбой и роком. Я уже говорил, что не испытывал никаких чувств к Богу. А тебе известно, что католическое учение гласит, что, если ты не ощущаешь в себе любви и беззаветной преданности Деве Марии, следует опасаться за твою душу. Так вот, ни любви, ни преданности Богоматери во мне не было, равно как и любому другому божеству или святому. Именно поэтому меня до такой степени удивляет религиозность Доры, причем совершенно искренняя. Но о Доре позже. К моменту приезда в Нью-Йорк я уже твердо знал, чего хочу добиться: свободы, богатства, власти и поклонения своих многочисленных приверженцев. Я не желал признавать никаких правил, не желал мириться с ограничениями. Роскошь и воля – вот что должно стать моим девизом в этом мире.

– Да, я тебя отлично понимаю.

– Таковым было отношение к жизни Винкена. Он убеждал последователей своего учения – а это в подавляющем большинстве были женщины, – что не стоит ждать перехода в иной мир, что жить и грешить надо здесь и сейчас. Насколько мне известно, таких взглядов придерживались все еретики и безбожники. Или я ошибаюсь?

– Да, многие. Во всяком случае, так утверждали их враги.

– Следующее убийство я совершил исключительно ради денег. Мне его заказали. Я был едва ли не самым амбициозным молодым человеком во всем городе и работал с новой группой, однако заключить контракт нам никак не удавалось, в то время как другие рок-звезды часто получали его после первого же выступления. Я вновь стал торговать наркотиками и в этом бизнесе добился гораздо большего успеха, хотя сам не испытывал к ним ничего, кроме отвращения, и никогда не употреблял. Наркобизнес еще только набирал обороты, травку переправляли через границу на маленьких самолетах, и все это походило на забавные ковбойские приключения.

Однажды до меня дошли слухи, что некий человек попал в черный список могущественного дельца, который готов заплатить за убийство провинившегося парня тридцать тысяч долларов. Надо заметить, что малый этот славился своей злобой и жестокостью и наводил ужас на окружающих. К тому же он знал, что его хотят убрать. Тем не менее он свободно разгуливал средь бела дня, и все боялись даже пальцем пошевелить.

В общем, каждый надеялся, что кто-то другой в конце концов отважится и выполнит эту работу. Я понятия не имел, кто, с кем и каким образом связан в этом деле. Знал только, что игра стоит свеч, – ну, ты понимаешь, о чем я. Кое-какие справки я все же навел.

Я тщательно разработал план. Было мне тогда всего девятнадцать. Я оделся как примерный учащийся колледжа: свитер с вырезом лодочкой, блейзер, фланелевые брюки… Прическа у меня была а-ля мальчик из Принстона, под мышкой несколько книг. Уточнив адрес, я направился вечером прямо к его дому на Лонг-Айленде, подождал на подъездной дорожке к гаражу и, как только «клиент» вышел из машины, спокойно пристрелил его в нескольких метрах от дома, где в тот момент ужинали его жена и дети.

Роджер на минуту умолк, а потом очень серьезным тоном добавил:

– Чтобы совершить столь жестокий поступок и при этом не чувствовать ни малейшего раскаяния, нужно, наверное, нести в своей душе что-то от зверя…

– Однако ты не подвергал его таким мукам, какие пришлось испытать тебе самому, – мягко возразил я. – Ты отчетливо сознавал, что делаешь и зачем. За то время, что я следил за тобой, у меня все же не сложилось правильного представления о твоем характере. Ты показался мне более порочным и развращенным, чем на самом деле, и гораздо глубже погруженным в собственные мечты и фантазии. Ловким и хитрым, но при этом подверженным самообману.

– Разве то, что ты сделал со мной, можно назвать муками? – спросил он. – Я не чувствовал боли – только ярость при мысли о том, что должен умереть. Как бы то ни было, того человека на Лонг-Айленде я убил ради денег. Его жизнь или смерть для меня ровным счетом ничего не значили. Я даже не испытал облегчения. Было лишь ощущение собственной силы и сознание исполненного обязательства. А главное, мне хотелось вновь пережить нечто подобное. И вскоре мне представилась такая возможность.

– В общем, ты нашел свой путь в жизни.

– Именно так. И собственный стиль тоже. Слухами земля полнится, и вскоре обо мне заговорили: «Если задача выглядит невыполнимой, обратитесь к Роджеру». Я мог переодеться врачом, повесить на грудь табличку с именем, взять в руки папку с зажимом и в таком виде проникнуть в больницу, чтобы там прямо в постели убить очередного «клиента», не оставив ни следов, ни свидетелей. В моей практике действительно были такие случаи.

И все-таки состояние свое я нажил не на убийствах, а на торговле в первую очередь героином, а после и кокаином. Причем в кокаиновом бизнесе я словно вновь возвращался в те далекие времена романтических приключений, поскольку встречался с теми же ковбоями, которые на тех же самолетах, теми же проверенными путями переправляли кокаин через границу. Тебе, конечно, хорошо известна история, то, как все начиналось. Об этом сегодня знают все. Первые наркоторговцы пользовались грубыми и примитивными методами. Это была своего рода игра с властями в «полицейских и разбойников» – со всеми соответствующими атрибутами: убийствами, погонями, стрельбой и тому подобной ерундой. Самолетики с кокаином умудрялись удирать от преследования, хотя были перегружены настолько, что, когда приземлялись, пилот не мог выбраться из кабины. Мы быстренько перетаскивали кокаин в машины и смывались кто куда.

– Да, я слышал что-то такое.

– Теперь в этом бизнесе работают настоящие гении, которые пользуются сотовой связью и компьютерами и хорошо знают, как «отмывать» деньги. Но тогда… В то время гением наркобизнеса был я. Зачастую приходилось решать нелегкие задачи, уверяю тебя. Но мне всегда удавалось уладить любое дело, вовремя связаться с доверенными людьми, найти надежных курьеров, обеспечить безопасный канал переправки через границу. Еще до того, как наркотики получили широкое распространение и стали, так сказать, достоянием улицы, у меня была налажена широкая сеть связей с богатыми людьми в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Мои постоянные заказчики были весьма обеспеченными, и им достаточно было позвонить по телефону, чтобы товар доставили прямо на дом. Качество при этом гарантировалось. Все оставались довольны. Тем не менее я решил, что пора покончить со всем этим и уехать. Мне хватило ума и ловкости провести несколько очень выгодных сделок с недвижимостью, которые принесли кучу денег. А как ты знаешь, это были времена кошмарной инфляции. Но я сумел заработать целое состояние.

– А каким образом Терри и Дора оказались втянутыми во все это?

– Просто нелепая случайность. А быть может, судьба. Трудно сказать. Я вернулся домой, в Новый Орлеан, чтобы повидаться с матерью, встретил там Терри, она забеременела… В общем, полный идиотизм…

Мне было двадцать два. Мать умирала и попросила меня приехать. Ее дружок с морщинистым лицом к тому времени был уже на том свете, и она осталась совершенно одна. В последнее время я постоянно посылал ей деньги, и немало.

Пансиона уже не существовало, дом был предоставлен матери в полное распоряжение. У нее были две служанки и личный шофер, готовый в любой момент отвезти ее в «кадиллаке», куда она только пожелает. Матери безумно нравилась такая жизнь, и она никогда не интересовалась происхождением моих капиталов. И конечно, я не забывал о Винкене и его книгах. Мне удалось отыскать и приобрести еще две. Мой антикварный склад в Нью-Йорке постепенно пополнялся все новыми сокровищами, но, если не возражаешь, о нем мы поговорим чуть позже. И о Винкене тоже.

Мать никогда и ни о чем меня не просила. Почти все время она проводила в своей огромной спальне и уверяла меня, что беседует там с теми, кто покинул этот мир раньше ее: со своим дорогим братом Микки, любимой сестрой Алисой, со своей матерью – нашей, так сказать, родоначальницей. Ирландка по происхождению, она служила горничной в этом доме и после смерти его безумной хозяйки получила особняк в наследство. А еще мать говорила, что к ней часто приходит Крошка Ричард – брат, который умер, когда ему было всего четыре года. От столбняка. Крошка Ричард… Она утверждала, что Крошка Ричард зовет ее к себе…

Но ей хотелось, чтобы я вернулся домой. Она ждала меня в своей спальне. Я знал об этом и понимал ее желание. Прежде ей приходилось ухаживать за умирающими квартирантами, да и я заботился не только о Старом Капитане. Вот почему я поехал в Новый Орлеан.

Никто не знал, куда я направился, равно как никому не было известно ни мое настоящее имя, ни происхождение. Поэтому мне не составило труда исчезнуть из Нью-Йорка. Я вновь поселился на Сент-Чарльз-авеню и почти все время оставался возле матери – когда ее тошнило, держал возле ее подбородка чашку, вытирал слюну, подавал судно, когда агентство не имело возможности прислать сиделку. Конечно, мы могли позволить себе нанять постоянных сиделок, медсестер и любых помощниц, но матери не нравилось пользоваться услугами «этих ужасных цветных женщин», как она их называла. И я вдруг сделал совершенно неожиданное для себя открытие: уход за матерью не вызывал во мне практически никаких отрицательных эмоций. А сколько простыней мне пришлось сменить и постирать. Естественно, в доме была стиральная машина. Я вновь и вновь менял белье на постели – наверное, слишком часто, но такой уж я человек: ни в чем не знаю меры. Я просто делал то, что считал нужным. Я бессчетное число раз мыл и насухо вытирал судно, посыпал его специальной пудрой и ставил возле кровати. Воздух в комнате всегда оставался свежим. В конце концов, нет такого запаха, который остается навечно и от которого невозможно избавиться.

– Во всяком случае, не на этой земле, – пробормотал я. Но он, слава богу, не расслышал моих слов.

– Так продолжалось примерно две недели. Мать не хотела, чтобы я отправил ее в больницу. Я нанимал круглосуточных сиделок – просто для страховки, чтобы в случае необходимости они могли проверить ее пульс, давление и остальные жизненные показатели. Я играл для нее, вслух читал вместе с ней молитвы – словом, делал все, что обычно делают для людей, находящихся на смертном одре. С двух до четырех дня она принимала посетителей – в основном каких-то престарелых родственников. «А где же Роджер?» – спрашивали они, но я на это время уходил и старался с ними не встречаться.

– И у тебя не разрывалось сердце при виде ее страданий?

– Они не доводили меня до безумия. Практически весь ее организм был поражен раком, и никакие деньги уже не могли ее спасти. Мне было очень тяжело наблюдать, как мучительно она умирает, я мечтал, чтобы все поскорее закончилось, однако в глубине моей души всегда жило некое безжалостное и жестокое чувство, которое в любой ситуации говорило мне: «Просто делай то, что необходимо». И я сутками сидел рядом с матерью, практически без сна и отдыха. До самой ее смерти.

Мать без конца разговаривала с призраками. Сам я их не видел и не слышал, но часто мысленно обращался к ним и умолял забрать ее к себе. «Крошка Ричард, – просил я, – возьми ее. Дядя Микки, если ей не суждено поправиться, приди за ней…»

Незадолго до смерти матери появилась Терри – опытная сиделка, не имевшая, однако, специального медицинского образования. Она приходила тогда, когда все дипломированные медсестры были заняты, ибо работы у них всегда хватало с избытком. Ах, Терри… Блондинка, ростом пять футов семь дюймов, дешевка и в то же время самая соблазнительная и обольстительная девчонка, какую мне когда-либо доводилось встречать. Ты понимаешь, о чем я. У нее, что называется, все было на месте и как надо. В общем, потрясающая, ослепительная дрянь.

Я улыбнулся, вспомнив покрытые розовым лаком ногти и влажные розовые губки – видения, выхваченные когда-то из его разума и промелькнувшие пред моим мысленным взором.