Корабельные новости

Куойл ухмыльнулся. Думал услышать, что они ждут ребенка. И уже примерял на себя роль крестного отца.

– Мы переезжаем в Калифорнию. Отбываем в пятницу вечером.

– Что? – переспросил Куойл.

– За чем мы едем? За свежими продуктами. Вино, спелые помидоры, авокадо. – Он разлил по стаканам фюме-блан и добавил уже серьезно, что на самом деле он едет не за плодами природы, а за любовью. – Единственное, что имеет значение в жизни, – это любовь, Куойл. Она двигатель жизни.

Меркалия бросила свою диссертацию, сообщил он, и пошла в «синие воротнички». Путешествия, ковбойские сапоги, деньги, шипение воздушных тормозов, четыре динамика в кабине, и изо всех – «Аптаун стринг куортет»[4 - The Uptown String Quartet – джазовый струнный квартет из Лос-Анджелеса, созданный в 1985 г. и популярный в 1980—1990-х.]. Записалась в школу водителей-дальнобойщиков. Окончила с отличием. Саусалитское[5 - Саусалито – город на тихоокеанском побережье США, на северном берегу бухты Сан-Франциско, в штате Калифорния. У Саусалито начинается северный въезд на мост Золотые Ворота, переброшенный через залив Сан-Франциско.] отделение «Оверленд экспресс» приняло ее на работу.

– Она первая чернокожая женщина-дальнобойщица в Америке, – сказал Партридж, сморгнув слезу. – Мы уже сняли квартиру. Остановились на третьей из тех, что она посмотрела.

Он сообщил, что в квартире есть кухня с французскими дверями и что бамбуковый навес осеняет благословенной тенью внутренний дворик. Еще есть лужайка размером с молельный коврик, на которой он будет преклонять колена.

– Ей достался новоорлеанский маршрут. Туда я и собираюсь. Буду делать сэндвичи с копченой уткой и холодными цыплячьими грудками с эстрагоном ей в дорогу, чтобы она не ходила по закусочным. Не хочу, чтобы Меркалия посещала забегаловки для дальнобойщиков. Буду выращивать эстрагон. Возможно, найду работу. Литературные редакторы всегда требуются. Работу можно найти везде.

Куойл попытался подыскать слова для поздравления, но кончилось тем, что он просто тряс и тряс руку Партриджа, не отпуская ее.

– Слушай, приезжай к нам в гости, – сказал Партридж. – Не пропадай.

И они, сначала широко разведя, с такой силой соединили ладони для рукопожатия, будто зачерпывали воду из колодца.

Куойл застрял в заштатном Мокинбурге, умиравшем уже в третий раз. За двести лет своей истории он проковылял от диких лесов и лесных племен до крестьянских ферм и рабочего города станков и фабрик по производству автопокрышек. В долгие годы экономического спада центр города опустел, почили все торговые центры. Фабрики были выставлены на продажу. Остались улицы трущоб, молодежь с пистолетами в карманах, унылая политическая трескотня, злые языки и неосуществленные идеи. Кто знает, куда подевались люди? Может, уехали в Калифорнию?

Куойл покупал продукты в гастрономе «Эй энд Би»; заправлял машину на круглосуточной стоянке «Ди энд Джи»; чинил ее в гараже «Ар энд Ар», если требовалось заменить ремни или еще что-нибудь. Он писал свои статьи, жил в трейлере, взятом напрокат, смотрел телевизор. Иногда мечтал о любви. А что? Это свободная страна. Когда Эд Панч увольнял его, устраивал пир с вишневым мороженым и консервированными равиоли.

Он абстрагировался от времени. Считал себя газетным репортером, но не читал ни одной газеты, кроме «Мокингбургских вестей», поэтому умудрился пройти мимо таких явлений, как терроризм, глобальное изменение климата, падение правительств, химические выбросы в атмосферу, эпидемии, экономический спад, банкротство банков, плавающий в океане космический мусор, разрушение озонового слоя. Извержение вулканов, землетрясения и ураганы, религиозные махинации, бракованные автомобили и шарлатаны от науки, массовые убийства и серийные убийцы, мощный, наподобие океанского прилива, рост онкологических заболеваний и СПИДа, истребление лесов и взрывающиеся в воздухе самолеты – все это было так же далеко от него, как плетение косичек, воланы и вышитые розочками подвязки. Научные журналы выплескивали потоки статей о вирусах-мутантах, о медицинских аппаратах, способных вдохнуть жизнь в полумертвых людей, об открытии, свидетельствующем, что галактики фатально стремятся к невидимому Великому Аттрактору[6 - Великий Аттрактор (англ. Great Attractor) – гравитационная аномалия, расположенная в межгалактическом пространстве на расстоянии около 250 млн световых лет от Земли.], как мухи к соплу работающего пылесоса… Все это относилось к жизням других людей. А он ждал, что его собственная только еще вот-вот начнется.

У него вошло в привычку, бродя вокруг трейлера, вслух вопрошать: «Кто знает?» Он произносил «кто знает?», хотя знал, что не знает никто. Просто этим он хотел сказать, что случиться может всякое.

Закрученная монетка все еще вращалась на своем ободке и могла упасть на любую сторону.

2. Любовный узел

В былые времена влюбленный моряк мог послать объекту своей привязанности кусочек рыболовной лески, свободно сплетенной в двойной узел восьмеркой – символ любви и преданности.

Если узел отсылали ему обратно в том же виде, в каком он был получен, это означало, что отношения застыли в неопределенности. Если узел возвращался туго затянутым, значит, страсть была взаимной. Но если узел оказывался «опрокинутым», это следовало понимать как совет «отчаливать».

И вот как-то на собрании появилась Петал Бэа[7 - Отангл. Bear – медведь.]. Стройная, с влажной кожей, горячая. Подмигнула ему. Куойлу, как и большинству крупных мужчин, нравились миниатюрные женщины. У стола с закусками они оказались рядом. Серые, близко посаженные глаза, вьющиеся волосы цвета дубовой коры. В свете флуоресцентных ламп ее кожа казалась бледной, как свечной воск. На веках тускло поблескивали тени. Розовый свитер с люрексом. Все это легкое мерцание будто окутывало ее ореолом света. Она улыбалась губами, накрашенными перламутровой помадой и смоченными сидром. Его рука метнулась к подбородку. Она выбрала печенье с глазками из цукатов и миндальным орешком вместо рта. Глядя на Куойла, откусила, печенье приобрело форму молодого месяца. Невидимая рука сплела кишки Куойла в петли и перехлесты. Из груди под рубашкой вырвался хрип.

– О чем вы думаете? – спросила она – речь у нее была стремительной – и добавила то, что добавляла всегда: – Хотите на мне жениться, правда? – Подождала остроумного ответа. Начав говорить, она изменилась, сделалась дерзкой, соблазнительной; эротическая аура окутала ее, как блестящая водяная пленка еще миг облегает тело только что вынырнувшего пловца.

– Да, – ответил он вполне серьезно.

Ей это показалось остроумным. Она рассмеялась и вложила свои пальцы с острыми ноготками в его ладонь. Пристально посмотрела ему в глаза – словно окулист, ищущий дефект. Какая-то женщина, глядя на них, скорчила гримасу.

– Идем отсюда, – шепнула девушка, – выпьем где-нибудь. Сейчас двадцать пять минут восьмого. Думаю, к десяти я тебя уже трахну, что ты об этом думаешь?

Позднее она призналась:

– Бог ты мой, такого большого я еще не видела.

Как горячий рот согревает холодную ложку, так Петал разогрела Куойла. Он шагнул из своего арендованного трейлера с кучей грязного белья и банок из-под консервированных равиоли прямо в эту мучительную любовь, сердце его осталось навек израненным иголками, вытатуировавшими на нем имя Петал Бэа.

Последовал месяц бурного счастья. А за ним – шесть изломанных лет страданий.

Петал Бэа была словно бы вся заштрихована страстными желаниями, но после замужества они не имели к Куойлу никакого отношения. Желание обернулось неприязнью, как резиновая перчатка, вывернутая наизнанку. Будь она другого пола и живи в другое время, она была бы Чингисханом. Ей бы пристали сожженные города, бредущие толпы ропщущих пленников, лошади, загнанные при объезде границ ее постоянно расширяющихся владений, но приходилось довольствоваться очень скромными триумфами, одержанными в сексуальных схватках. Вот так оно и бывает, говорила она себе. В твоем лице.

Днем она продавала охранные системы сигнализации «Нортен секьюрити», а по ночам превращалась в женщину, которую нельзя было вытащить из гостиничных номеров незнакомцев и которая была готова совокупляться даже в вонючих туалетах и кладовках со швабрами. Она шла куда угодно с кем угодно. Летала в ночные клубы за тридевять земель. Снималась в порнографических видео, надев на лицо маску, вырезанную из пакета от картофельных чипсов. Затачивала карандаш для подведения глаз кухонным ножом, после чего Куойл удивлялся: откуда на его бутерброде с сыром зеленые полосы?

Ей был ненавистен вовсе не уродливый подбородок Куойла, а его холопская робость: он словно ждал ее гнева, ждал, что она заставит его страдать. Она терпеть не могла его горячую спину, его тушу рядом в кровати. Увы, все, что было в Куойле восхитительного, оказалось неотделимым от всего остального. И это тяжелое, как у моржа, дыхание на соседней подушке. Между тем Петал оставалась любопытным уравнением, которое привлекало множество математиков.

– Прости, – пробормотал он, скользнув волосатой ногой по ее бедру. Его пальцы с робкой мольбой поползли по ее плечу. Она содрогнулась и стряхнула его руку.

– Не надо!

Она не добавила: «Жирная свинья», но он это услышал. Не было такого, чего бы ее в нем не раздражало. Она хотела, чтобы он провалился сквозь землю. И ничего не могла с этим поделать, так же как он ничего не мог поделать со своей безрассудной любовью.

У Куойла одеревенели губы, он чувствовал, будто на него туго, как на барабан лебедки, накручивается канат. Чего он ждал, решив жениться? Не такой уцененной жизни, как у его родителей, а чего-то вроде того, что происходило на заднем дворе у Партриджа: друзья, дымок над грилем, привязанность, не нуждающаяся в словах. Но этого не случилось. А случилось то, что он чувствовал себя деревом, а ее – колючей веткой, привитой к его стволу, которая гнулась при малейшем дуновении ветра и хлестала по нему, раздирая шипами израненную кору.

Все, что у него было, – это то, что он себе воображал.

Спустя четыре дня после рождения Банни в доме появилась нянька, которая тут же развалилась в кресле перед телевизором, – у миссис Мусап были такие толстые руки, что на них не налезали никакие рукава, – а Петал, напялив платье, на котором не так видны были пятна на отвисшем животе и мокнущей груди, отправилась на охоту, заложив основы определенной модели поведения. На следующий год, будучи беременной Саншайн, она кипела от злости все время, пока чуждое существо не вышло из нее.

Суета всколыхнула унылый штиль жизни Куойла. Потому что именно он нянчился с детьми, иногда ему приходилось даже брать их с собой на работу: Саншайн висела в рюкзачке у него за спиной, Банни цеплялась за его штанину, не вынимая пальца изо рта. Машина была завалена газетами, крошечными рукавичками, разорванными конвертами, детскими зубными кольцами. На заднем сиденье образовалась корка засохшей зубной пасты из раздавленного тюбика. Пустые банки из-под газировки катались по всему салону.

Куойл возвращался в свой съемный дом вечером. Изредка там оказывалась Петал; чаще всего – миссис Мусап, коротавшая сверхурочное время перед телеэкраном, загипнотизированная его электронным свечением и симуляцией жизни, курившая сигареты и на все плюющая. На полу вокруг ее ног валялись облысевшие куклы. Стопки грязной посуды кренились набок в раковине, потому что миссис Мусап заявила, что она не домработница и быть ею не собирается.

Сквозь клубки полотенец и электрических проводов – в ванную, потом – в детскую, там он опускал жалюзи, чтобы уличный свет не бил малышкам в глаза, потеплее укрывал их одеяльцами на ночь. Две колыбельки стояли впритык друг к другу, как птичьи клетки. Зевая, Куойл перемывал немного тарелок, после чего падал на застиранные серые простыни и проваливался в сон. Домашнюю работу он делал тайком, потому что, если Петал заставала его моющим пол или стирающим, она приходила в ярость: ей казалось, что он делает это нарочно, чтобы укорить ее в чем-то. Не в том, так в другом.

Однажды она позвонила Куойлу из Монтгомери, штат Алабама.

– Я сейчас в Алабаме, и никто, включая бармена, не знает, как приготовить «Алабамскую тюрьму». – Куойл слышал смех и гул разговоров, типичные для бара. – Послушай, сходи на кухню, там на крыше холодильника лежит мой «Мистер Бостон»[8 - The Old Mr. Boston Bartender’s Guide (англ.) – справочник бармена, который выходит с 1935 года.], а то у них тут есть только старое издание. Посмотри, пожалуйста, рецепт «Алабамской тюрьмы». Я подожду.

– Почему бы тебе не вернуться домой? – жалким голосом проблеял он. – Я тебе сам приготовлю.

Она не удостоила его ответом. Молчание длилось до тех пор, пока он не взял книгу и не прочел ей рецепт; воспоминание о стремительно пролетевшем месяце любви, о ее льнувшем к нему теле, о горячем шелке комбинации под его пальцами промелькнуло в его памяти, словно поспешающая за стаей птичка.

– Спасибо, – сказала она и повесила трубку.

Случались безобразные эпизоды. Иногда она притворялась, будто не узнает собственных детей.

– Что делает этот ребенок в нашей ванной? Я пошла принять душ, а там какая-то малявка сидит на горшке! Кто это, черт побери?

Телевизор весьма кстати взорвался смехом.

– Это Банни, – отвечал Куойл. – Наша дочка Банни. – Он вымучил из себя улыбку, чтобы показать: он понимает, что это шутка. Улыбнуться шутке он мог. Еще мог.

– Господи, я ее не узнала. – Она крикнула в сторону ванной: – Банни, это действительно ты?