Малый дом в Оллингтоне. Том 2

– Итак, в понедельник вы у нас обедаете, – сказал сквайр мистрис Дейл в середине недели, предшествовавшей Святкам.

– Мм, не думаю, – отвечала мистрис Дейл. – Мне кажется, будет лучше, если мы останемся дома.

В это время сквайр и его невестка были более дружны, чем прежде, и потому, уважая ее чувства, сквайр принял этот ответ почти за шутку. Он начал настаивать на своем и преуспел.

– А мне так кажется, вы ошибаетесь, – сказал он. – Я не думаю, что таким образом у нас получится счастливое Рождество. Вам и вашим дочерям вряд ли окажется весело в любом случае: будете ли вы кушать рождественский пудинг здесь или в Большом доме. Но лучше было бы для всех нас сделать попытку порадоваться празднику. Мне кажется, это совершенно справедливо. Так, по крайней мере, я смотрю на это дело.

– Я спрошу Лили, – сказала мистрис Дейл.

– Спросите, спросите. Поцелуйте ее и передайте ей от меня, что наперекор всему день Рождества Христова должен быть и для нее днем радости. Мы отобедаем в три часа и вечером отпустим прислугу.

– Разумеется, мы пойдем, – сказала Лили. – Почему же не пойти? Мы всегда проводили этот день в Большом доме. Как и в прошлом году, мы будем играть в жмурки со всеми Бойсами, если дядя пригласит их.

Но Бойсы в этот раз не были приглашены.

Лили, хотя и изображала веселость, в глубине души должна была страдать, и действительно страдала сильно. Если вам, читатель, случалось в мокрую погоду поскользнуться и попасть в сточную канаву, то не думали ли вы, что сочувственное внимание прохожих – самое худшее обстоятельство вашего неприятного положения? Не говорили ли вы в то время себе, что все бы ничего, если бы народ шел своей дорогой и не останавливался посмотреть на вас? А все-таки вы не можете винить тех, которые, останавливаясь, выражали свое сожаление, быть может, помогали вам очистить грязь и подавали запачканную шляпу. Вы сами, увидев падающего человека, не можете пройти мимо, как будто с ним ничего особенного не случилось. Так точно было и с Лили. Жители Оллингтона не могли смотреть на нее равнодушно. Они взирали на нее с особенной нежностью, принимая ее за раненую лань, и этим только увеличивали боль ее раны. Старая мистрис Харп соболезновала ей, уверяя при этом, что она скоро поправится.

– Мистрис Харп, – говорила Лили. – Эта тема мне неприятна.

И мистрис Харп не говорила больше об этом, но при каждой встрече показывала глубокое сожаление.

– Мисс Лили! – сказал однажды Хопкинс. – Мисс Лили! – И когда взглянул ей в лицо, в его старых глазах показались слезы. – Я с самого начала знал, что это за человек. О, если бы я мог тогда его убить!

– Хопкинс, как вы смеете? – спросила Лили. – Если вы скажете мне еще что-нибудь подобное, я пожалуюсь дяде.

Лили отвернулась от садовника, но потом в ту же минуту подбежала к нему и протянула ему руку.

– Извините меня, Хопкинс, – сказала она, – я знаю, что вы добрый человек, и люблю вас за это.

«Не уйдет еще от меня, я ему сверну его грязную шею», – сказал себе Хопкинс, уходя в противоположную сторону от Лили.

Перед самым Рождеством Лили вместе с сестрой была приглашена в дом приходского священника. Во время визита Белл с одной из дочерей вышла из гостиной. Мистрис Бойс воспользовалась этим случаем, чтобы выразить сочувствие.

– Милая Лили, – сказала она, – не сочтите меня холодной, если я не говорю вам ни слова о вашей потере.

– Нет-нет, – сказала Лили довольно резко, будто хотела отпрянуть от неосторожной руки, которая собиралась тронуть ее рану, – бывают вещи, о которых никогда не следует говорить.

– Да-да, правда, – сказала мистрис Бойс, но в течение нескольких минут никак не могла перейти на другую тему разговора и вместо того с грустной нежностью смотрела на Лили.

Не считаю нужным говорить, каковы были страдания бедной Лили под такими взглядами, но Лили переносила их твердо, вполне сознавая, что мистрис Бойс не виновата в этом. Да и могла ли мистрис Бойс смотреть на нее иначе?

Наконец решено было, что Лили в день Рождества должна обедать в Большом доме и таким образом доказать оллингтонскому свету, что ее нельзя считать девушкой, которая под тяжестью постигшего ее несчастья должна оставаться в четырех стенах своего дома. Что Лили в этом отношении была благоразумна, тут, мне кажется, не может возникнуть ни малейшего сомнения, но когда после обедни Лили с матерью и сестрой переходила маленький садовый мостик, то отдала бы все на свете за возможность вернуться домой и лечь в постель вместо того, чтобы сесть за банкетный стол своего дяди.

Глава XXXII. Гостиница Покинса на улице Джермин

Выставка рогатого скота в Лондоне состоялась в этом году двадцатого декабря, и я имею достоверные сведения, что один из быков, выставленных лордом Де Гестом, был признан столичными мясниками за образец совершенства во всех отношениях. Нет сомнения, что спустя полстолетия мясники сделаются гораздо взыскательнее и гествикский бык, если бы его можно было забальзамировать и представить на выставку, послужил бы только поводом к осмеянию сельскохозяйственного неумения нынешних времен. Как бы то ни было, лорд Де Гест принимал похвалы и чувствовал себя на седьмом небе. В кругу мясников и людей, занимающихся разведением скота, он считал себя счастливейшим человеком, одни только эти люди и умели оценить труды его жизни, они одни считали его образцом джентльмена.

– Посмотрите-ка на этого молодца, – сказал он Имсу, указывая на быка, получившего приз. Имс, проведя положенные часы на службе, присоединился на выставке к своему патрону и любовался живым мясом при газовом освещении. – Не правда ли, что он похож на своего господина? Он прозван Ягненком.

– Ягненком? – сказал Джонни, который не успел еще хорошо ознакомиться с произведениями Гествика.

– Да, Ягненком. Это тот самый бык, который наделал нам хлопот. Точь-в-точь, как сам господин, и спереди, и сзади. Неужели вы не видите?

– Кажется, да, – отвечал Джонни. Он хоть и смотрел пристально, но сходства не находил.

– Очень странно, – продолжал граф. – Но бык после того дня сделался такой тихий, такой тихий, что я уж и не знаю, с кем его сравнить. Тогда всему виной был красный носовой платок.

– Очень может быть, – заметил Джонни. – А может быть, и мухи.

– Мухи!? – гневно воскликнул граф. – Вы полагаете, что он не привык к мухам? Вздор! Пойдемте домой. Я заказал обед к семи часам, а теперь половина седьмого. Зять[1 - Здесь: муж сестры.] мой, полковник Дейл, тоже в Лондоне, он будет обедать вместе с нами.

С этими словами лорд Де Гест взял Джонни под руку и повел по выставке, обращая его внимание на различных животных, далеко уступавших во всем его собственным.

Миновав Портман-сквер, Гросвенор-сквер и пройдя Пикадилли, они очутились на улице Джермин[2 - Фешенебельные улицы в центре Лондона.]. Во время этого перехода Джонни Имсу казалось чрезвычайно странным идти под руку с графом. Дома, в столичной жизни, его ежедневными собеседниками были Кредль и Эмилия Ропер, мистрис Люпекс и мистрис Ропер. Разница была огромная, а между тем он обнаружил, что ему так же легко беседовать с графом, как и с мистрис Люпекс.

– Вы, вероятно, знаете оллингтонских Дейлов, – сказал граф.

– Как же, знаю.

– Но, может, никогда не встречали полковника?

– Кажется, никогда.

– Большой чудак, живет довольно порядочно, а между тем ничего не делает. Он с моей сестрой живет в Торки, и, насколько мне известно, они оба не имеют никакого занятия. Он приехал в Лондон, чтобы встретиться со мной у наших поверенных для подписания некоторых бумаг. Эта поездка для него наказание. Я старше него всего на год, а, право, для меня ничего бы не значило ездить сюда из Гествика хоть каждый день.

– Чтобы посмотреть на быка, – заметил Джонни.

– Ей-богу, вы угадали, мистер Джонни! Сестра моя и Крофтс могут говорить, что им угодно, но когда человек проводит каждый день часов по восьми или девяти на чистом воздухе, то после этого ему, я думаю, захочется заснуть. Вот и гостиница Покинса – отличная гостиница, но не так впрочем хороша, как была при жизни старого Покинса. Проводите мистера Имса в его комнату.

Полковник Дейл в лице имел большое сходство с братом, но был выше его ростом, сухощавее и на вид старше. Когда Имс вошел в общую гостиную, полковник сидел там один, и потому Джонни должен был принять на себя труд отрекомендоваться. Полковник не встал с места, но ласково поклонился молодому человеку:

– Мистер Имс? Я знал вашего отца в Гествике много-много лет тому назад.

Сказав это, полковник Дейл вздохнул и снова повернулся к камину.

– Сегодня что-то очень холодно, – сказал Джонни, стараясь завязать разговор.

– В Лондоне всегда бывает холодно, – заметил полковник.

– Если бы вы побывали здесь в августе, вы бы этого не сказали.

– Избави Боже побывать, – сказал полковник и снова вздохнул, не отводя глаз от камина.

Имс слышал о храбром поступке Орландо Дейла, когда тот увез сестру лорда Де Геста, несмотря на страшные, непреодолимые преграды, и теперь, глядя на такого неустрашимого героя, подумал, что с того времени в нем произошла большая перемена. После этого ничего больше не было сказано до прихода графа.

Гостиница Покинса была старинная во всех отношениях. Потомок Покинса стоял позади стула графа и, когда начался обед, сам снял крышку с суповой миски. Лорд Де Гест не требовал особенного внимания к своей личности, но ему было бы досадно, если бы вовсе не оказывали внимания. Он сказал Покинсу несколько любезных слов, показав этим, что он не принимает Покинса за одного из лакеев. Получив приказание его сиятельства насчет вина, Покинс удалился.

– Он довольно сносно поддерживает это старое заведение, – сказал граф своему зятю, – правда, теперь далеко не то, что было лет тридцать тому назад, все как-то становится хуже и хуже.