Доктор Торн

Доктор Торн

Вот так доктор Торн и поселился в деревушке Грешемсбери. Как в то время было свойственно многим медикам и как должно быть свойственно всем остальным, если бы они меньше заботились о собственном достоинстве и больше думали об удобстве пациентов, попутно он взялся исполнять функции торгующего аптекаря, за что, конечно, получил немало несправедливых упреков. Некоторые критически настроенные местные жители высокомерно заявляли, что Торн не имеет права быть доктором и уж во всяком случае не должен называться таковым. А практиковавшим по соседству коллегам, хоть и знавшим, что и диплом, и сертификат в полной мере соответствуют строгим требованиям медицинского сообщества, было выгодно поддерживать мнение обывателей: многое в личности и характере новичка им не нравилось. Прежде всего, как чужак, другим докторам он казался лишним. Деревня Грешемсбери располагалась всего в пятнадцати милях от Барчестера, который мог предложить полный набор медицинских услуг, и не далее чем в восьми милях от Силвербриджа, где вот уже сорок лет практиковал опытный и прочно укоренившийся специалист. Предшественником доктора Торна в Грешемсбери был скромный сельский лекарь, относившийся к почтенным медикам графства с должным уважением. Хоть его и допускали к слугам и даже к детям, обитавшим в поместье, он никогда не претендовал на равенство с лучшими из коллег.

Кроме того, несмотря на наличие диплома и несомненное, в соответствии с законами всех колледжей, право называться доктором, вскоре после приезда в Грешемсбери Томас Торн оповестил Восточный Барсетшир о том, что его визит в рамках пяти миль стоит семь шиллингов шесть пенсов, но цена возрастает пропорционально увеличению расстояния. Собравшись в Барчестере, местные эскулапы сочли цену слишком низкой, неуверенной, непрофессиональной и демократичной. Прежде всего, назначенная сумма доказывала, что новичок Торн смотрит на деньги как аптекарь, которым, по сути, является, а в качестве доктора ему следовало бы рассматривать собственную деятельность в чисто философском аспекте и использовать каждую представившуюся возможность улучшить материальное положение. Доктор обязан принимать гонорар, не позволяя левой руке знать, что творит правая; брать деньги без единого взгляда, единой мысли, единого движения бровей. Истинный доктор не должен чувствовать, что последнее дружеское рукопожатие стало более ценным от прикосновения золота. В то же время молодой Торн не считал зазорным вытащить из кармана сюртука монету в полкроны и дать сдачу с десяти шиллингов, чем доказывал полное неуважение к достоинству ученой профессии. Куда чаще его можно было видеть за составлением лекарств в кабинете слева от парадной двери, чем за проведением философских экспериментов над медицинской материей во благо грядущих поколений. Это следовало бы делать в тиши кабинета, подальше от непосвященных глаз, а он у всех на виду смешивал банальные микстуры для сельских животов или готовил целительные мази для недугов, порожденных сельскохозяйственным трудом.

Человек подобного сорта не мог составить подходящую компанию доктору Филгрейву из Барчестера, и это следовало признать. Тем не менее он оказался вполне подходящей компанией для старого сквайра Джона Ньюболда Грешема из Грешемсбери, которому доктор Филгрейв не отказался бы завязать шнурки – настолько высоко в зрелые годы того ценили в графстве. Медицинское сообщество Барсетшира хорошо знало нрав леди Арабеллы, а потому, когда добрый, всеми уважаемый сквайр скончался, было решено, что недолгое процветание доктора Торна в Грешемсбери закончилось, но местных прорицателей ждало разочарование: наш доктор сумел подружиться с наследником Фрэнсисом Ньюболдом Грешемом и, хотя личной симпатии между ним и леди Арабеллой не существовало даже в лучшие времена, умудрился сохранить свое место в большом доме, причем не только в детской и спальнях, но даже за семейным столом.

Следует признать, что и этого успеха оказалось вполне достаточно, чтобы вызвать недоброжелательность собратьев; вскоре негативное отношение проявилось в явственной и весьма откровенной манере. Доктор Филгрейв, обладавший самыми крепкими профессиональными связями в графстве, пользовавшийся безупречной репутацией и привыкший встречаться в знатных домах почти на равных условиях со столичными медицинскими светилами, отказался встретиться с доктором Торном для консультации у постели пациентки, заявив, что чрезвычайно сожалеет о необходимости недружественного поступка; никогда прежде ему не приходилось исполнять столь болезненный долг, но поскольку профессия обязывает, вынужден поступить именно так. При всем уважении к леди N – больной гостье Грешемсбери – и к сквайру Грешему, из-за присутствия доктора Торна ему придется отказаться от посещения, хотя при любых других обстоятельствах примчался бы в Грешемсбери безотлагательно, с доступной для почтовых лошадей скоростью.

В Барсетшире разгорелась настоящая война. Доктора Торна нельзя было упрекнуть в агрессивности, он не обладал ни способностями затевать ссоры, ни предрасположенностью к конфликтам, но в его твердом характере присутствовало некое качество, позволявшее противостоять любому враждебному выпаду. Ни в спорах, ни в соперничестве доктор никогда не поступал плохо – по крайней мере, по отношению к своим оппонентам – и всегда был готов к мирному разрешению конфликта.

Нетрудно представить, что как только доктор Филгрейв бросил доктору Торну перчатку, тот не замедлил ее поднять, а именно поместил в местной консервативной газете «Стандарт» письмо, в котором с особой язвительностью напал на обидчика. Доктор Филгрейв ответил четырьмя строчками заявления, что по зрелом размышлении решил не обращать внимания на публичные оскорбления со стороны молодого неопытного коллеги. Тогда доктор из Грешемсбери написал другое письмо, куда более остроумное и значительно более резкое, чем предыдущее, а поскольку текст перепечатали газеты других городов, в частности Бристоля, Эксетера и Глостера, на сей раз оппонент не смог сохранить благородную сдержанность. Порой горделивая тога молчания и демонстративное равнодушие к открытым нападкам украшает человека, однако проявление подобной гордости дается крайне нелегко. Доведенная до безумия жертва осиных укусов может попытаться неподвижно усидеть в кресле точно так же, как адресат газетных любезностей способен стерпеть язвительное обращение и воздержаться от еще более язвительного ответа. Доктор Торн опубликовал третье письмо, оказавшееся невыносимым для медицинской плоти и крови соперника. Доктор Филгрейв ответил на выпад, хотя не от своего имени, а от имени воображаемого коллеги, и битва получила яростное продолжение. Не станет преувеличенным утверждение, что с тех пор доктор Филгрейв не прожил ни единого мирного, счастливого часа. Если бы он знал, из какого теста слеплен молодой составитель микстур из Грешемсбери, то без единого возражения согласился бы встретиться с ним для консилиума: будь то утром, днем, вечером или ночью, но, ввязавшись в войну, нельзя было идти на попятный, медицинская общественность этого не допускала. Таким образом, доктор Филгрейв постоянно оказывался на линии борьбы подобно боксеру-профессионалу, раунд за раундом выходившему на ринг без малейшей надежды на победу и падавшему прежде, чем соперник разразится шквалом ударов.

Однако, несмотря на собственную слабость, доктор Филгрейв получил поддержку почти всех собратьев по профессии. В медицинском мире Барсетшира царили нерушимые принципы: гонорар не меньше гинеи; рекомендация, но не продажа лекарств; четкий барьер между врачом и аптекарем, а главное, неприятие отказа от расчета. Доктор Торн восстановил против себя провинциальных коллег и решил обратиться за помощью в столицу, где мнения резко разделились. Журнал «Ланцет» его поддержал, однако «Джорнэл оф медикал сайенс» категорично выступил против выскочки. Известный своей демократической позицией, «Уикли серджен» объявил мистера Торна медицинским пророком, в то время как ежемесячное издание «Скалпин найф» безжалостно оппонировал «Ланцету». Иными словами, война продолжилась, а наш герой приобрел широкую известность в узком кругу.

Тем временем в профессиональной карьере то и дело возникали и другие трудности. К достоинствам сельского доктора относилось великолепное понимание своего дела, готовность работать с молодой энергией и решимость честно исполнять долг. Доктор Торн обладал и иными ценными качествами: красноречием, даром верного товарищества, преданностью в дружбе и врожденной порядочностью, всю жизнь служившей надежной опорой чистой совести, – но на первых этапах карьеры многие выдающиеся достижения порождали негативные последствия. В любой дом доктор входил с четко сформулированным убеждением, что как мужчина он равен хозяину, а как просто человек – хозяйке. Он с почтением относился к возрасту и к любому признанному таланту, по крайней мере по его собственным словам, и оказывал каждому человеку уважение, соответствовавшее его социальному статусу. Например, лорда пропускал вперед – конечно, если не забывал, к герцогу или графу обращался «ваша светлость» и никогда не допускал фамильярности при общении с вышестоящими персонами, но во всех прочих отношениях считал, что ни один человек не имеет права ходить по земле, высокомерно поглядывая на него.

Доктор Торн не рассуждал на подобные темы; не оскорблял титулованных особ заявлениями о равенстве с ними; не сообщал графу Де Курси о том, что обед в его замке для него ничуть не значительнее обеда в доме местного священника. И все же в манерах его присутствовало что-то такое, что позволяло обнаружить скрытое высокомерие. Возможно, само по себе чувство было благим и в значительной степени оправданным частым и тесным общением с теми, кто стоял ниже на социальной лестнице, хотя в подобных делах глупо оспаривать общепринятые правила, в глубине души доктор оставался убежденным консерватором. Вряд ли будет преувеличением сказать, что он презирал лордов с первого взгляда, но в то же время не задумываясь отдал бы все силы, средства и даже кровь на борьбу за верхнюю палату парламента.

Вплоть до близкого знакомства и полного понимания сложный нрав не способствовал популярности доктора у жен сельских джентльменов, в чьей среде предстояло практиковать. К тому же личные качества рекомендовали мистера Торна дамам не самым лучшим образом. В обращении с ними он проявлял некоторую бесцеремонность, авторитарность, любил поспорить, подшутить, причем не всегда было понятно, не издевка ли это. Особенно щепетильно к этому относились строгие родственники пациентов, которые считали, что доктор вообще не должен смеяться.

И лишь когда местные жители узнали доктора Торна поближе, когда на себе ощутили тепло его доброго сердца, оценили по достоинству честность, почувствовали мужественность и в то же время нежность, доктор получил достойное признание. К легким недомоганиям он нередко относился беспечно, что удивляло, ведь и они не оставались без оплаты, зато в по-настоящему серьезных случаях доктор Торн был внимателен, сосредоточен и высокопрофессионален. Ни один из тяжелобольных пациентов не мог укорить его в поверхностности или грубости.

Еще одним значительным недостатком считалось холостяцкое положение мистера Торна. Дамам было бы проще говорить о своих недугах с женатым доктором, к тому же это помогало избегать соблазнов, словно, женившись, мужчина приобретает некие качества пожилой сиделки. С таким доктором легче беседовать о болях в животе или о слабости в ногах, чем с молодым холостяком. В первые годы практики в Грешемсбери отсутствие супруги заметно мешало карьере доктора Торна, но тогда его запросы не были велики, а честолюбие вполне уживалось с терпением.

Он был полон сил и надежд, понимал, что придется изо дня в день зарабатывать свой хлеб, медленно и терпеливо взращивать репутацию.

В Грешемсбери доктор Торн поселился в предоставленном старым сквайром доме, том самом, где останавливался в день совершеннолетия его внука. Деревня могла похвастаться всего двумя приличными, удобными, вместительными домами – разумеется, не считая дома пастора, важно стоявшего на собственном участке и считавшегося лучшим из всех доступных жилищ, – и доктор Торн занимал меньший из них. Оба здания размещались на повороте улицы, под прямым углом друг к другу; оба имели хорошую конюшню и обширный сад. Следует заметить, что в большем из домов жил мистер Йейтс Амблби – агент по недвижимости и адвокат.

Здесь доктор Торн лет одиннадцать-двенадцать прожил в одиночестве, а потом еще столько же вместе с племянницей Мэри. Девочке было двенадцать лет, когда она приехала в Грешемсбери, чтобы стать постоянной и единственной хозяйкой дома. Ее появление многое изменило в жизни доктора. Прежде он существовал как истинный холостяк: ни одна из комнат не была прилично обставлена, его вполне устраивал походный быт, поскольку сначала он не располагал свободными средствами, чтобы благоустроить жилище, а потом привык к естественному хаосу и не испытывал потребности что-либо менять. Он не знал точного времени завтрака, обеда и ужина, не имел определенного места для книг и определенного шкафа для одежды. Хранил в подвале несколько бутылок хорошего вина и порой приглашал приятеля-холостяка вместе провести вечер, но этим хозяйственные заботы и ограничивались. По утрам доктору подавали большую чашку крепкого чая, хлеб, масло и вареные яйца, а по вечерам, во сколько бы он ни вернулся, непременно находилась какая-нибудь еда, чтобы утолить голод. А если к скромной трапезе добавлялась еще одна чашка чая, то больше ничего и не требовалось, во всяком случае, хозяин никогда ничего не просил.

С приездом Мэри – точнее, уже накануне – правила в доме решительно изменились. Прежде соседи, а особенно миссис Амблби, не переставали удивляться, как такому блестящему джентльмену, как доктор Торн, удается обходиться столь малым, теперь же, опять-таки во главе с миссис Амблби, гадали, с какой стати доктор вдруг счел необходимым наполнить дом всякой всячиной всего лишь в связи с приездом двенадцатилетней девчонки!

Наблюдательная миссис Амблби получила богатую пищу для размышлений. Доктор учинил в хозяйстве настоящую революцию, полностью обустроив дом заново, от основания до крыши. Впервые за годы аренды были покрашены полы, заново оклеены стены. В доме появились ковры, шторы, зеркала, хорошее постельное белье и одеяла. Складывалось впечатление, что ожидали прибытия некой богатой и утонченной миссис Торн, а не племянницы двенадцати лет от роду.

– Но как, – удивлялась миссис Амблби в беседе со своей родственницей мисс Гашинг, – он узнал, что именно надо купить?

Очевидно, ей казалось, что мистер Торн вырос в лесу, как дикий зверь, не ведая назначения столов и стульев и разбираясь в драпировках не лучше бегемота.

К крайнему изумлению миссис Амблби и мисс Гашинг, доктор замечательно справился с поставленной задачей: не сказав никому ни слова – он вообще не любил распространяться на личные темы, – обставил дом обстоятельно и со вкусом, так что когда Мэри Торн приехала из Бата, где проучилась шесть лет в школе, то сразу почувствовала себя как в раю.

Как уже говорилось, еще до кончины старого сквайра доктор сумел войти в доверие к новому сквайру, а потому перемены в Грешемсбери поначалу не причинили вреда его профессиональной деятельности, но впоследствии не все в поместье пошло гладко. Доктор был старше мистера Грешема лет на шесть-семь. К тому же сквайр казался моложе своего возраста, а доктор выглядел и чувствовал себя старше своего. Несмотря на некое несоответствие, между джентльменами сразу же завязались теплые и близкие отношения; сохранялись они и в последующие годы. Благодаря этому обстоятельству на протяжении нескольких лет доктор мужественно терпел артиллерийские удары с военных позиций леди Арабеллы и делал то, что считал нужным, но, как известно, вода камень точит: если капли постоянно падают в одно и то же место, то в конце концов появляется дыра. Притязания доктора Торна вкупе с крамольными демократическими профессиональными идеями ценой семь шиллингов шесть пенсов за визит и нескрываемым презрением к высокомерным манерам леди Арабеллы истощили ее терпение. Да, он сумел вылечить маленького Фрэнка от недомогания и слабости, чем заслужил доверие матушки, а также преуспел в организации вскармливания Августы и Беатрис, но поскольку успехи были достигнуты путем открытого противостояния воспитательным принципам Де Курси, благодарности они не заслужили. Когда у супругов родилась третья дочь, доктор сразу заявил, что малышка крайне слаба, и категорически запретил матери ехать в Лондон. Поскольку своего ребенка любила, леди Арабелла была вынуждена послушаться, но еще больше возненавидела строгого доктора за рекомендацию, которую тот, как она считала, дал по непосредственному распоряжению прижимистого мистера Грешема. Затем появилась на свет следующая крошка, и доктор проявил еще большую суровость в отношении правил ухода и необходимости свежего деревенского воздуха. Возникла плодородная почва для ссор, и леди Арабелла предпочла думать, что любимец мистера Грешема на самом деле вовсе не Соломон. В отсутствие мужа она посылала за доктором Филгрейвом, пообещав, что ему не придется столкнуться с врагом, и тот приносил утешение.

Спустя некоторое время доктор Торн дал понять мистеру Грешему, что в данных обстоятельствах впредь не готов оказывать медицинские услуги членам его семьи. Бедный сквайр понял, что исправить ситуацию невозможно, и, хоть он по-прежнему поддерживал дружеские отношения с соседом, визиты стоимостью семь шиллингов шесть пенсов прекратились. Ответственность за здоровье семейства доктор Филгрейв из Барчестера разделил с джентльменом из Силвербриджа, а в детскую Грешемсбери вернулись правила замка Курси.

Так продолжалось несколько лет, и это время стало годами печали. Мы не должны возлагать на врагов нашего доктора ответственность за постигшие семью страдания, болезни и смерти. Возможно, четыре слабеньких малышки все равно бы не выжили, даже если бы леди Арабелла проявила разумную терпимость к доктору Торну, но как бы то ни было, а невинные создания умерли. Материнская любовь пересилила женскую гордость, и леди Арабелла унизилась перед доктором, то есть могла бы, если бы тот позволил. Но нет: с полными слез глазами доктор Торн крепко сжал обе руки безутешной матери, выразил соболезнования и заверил, что с радостью вернется. Визиты стоимостью в семь шиллингов шесть пенсов возобновились, а великий триумф доктора Филгрейва закончился.

В детской Грешемсбери новость вызвала бурную радость. Перечисляя достоинства доктора Торна, мы не упомянули редкий дар общения с детьми. Он с восторгом беседовал и играл с маленькими пациентами, катал на собственной спине одновременно троих, а то и четверых, валялся вместе с малышами на полу, бегал по саду, придумывал игры и развлечения в условиях, казалось бы, далеких от радости. К тому же его лекарства оказывались вовсе не такими отвратительными, как привезенные из Силвербриджа горькие микстуры.

Доктор разработал великолепную теорию отношений между родителями и детьми и, хотя не отказывался полностью от заповедей Соломона, утверждал, что главный долг родителя перед ребенком состоит в том, чтобы сделать его счастливым, причем не когда-нибудь потом, а здесь и сейчас.

– Зачем стремиться к будущему преимуществу за счет нынешней боли, понимая, что результат весьма сомнителен? – заявлял доктор.

Многие его оппоненты пытались протестовать, хотя далеко не всегда успешно, возмущенно восклицали:

– Что? Вас послушать, так мой Джонни не должен учиться читать, если это занятие ему не нравится?

– Джонни обязательно должен учиться читать, – парировал доктор Торн. – Но ведь наставник может сделать процесс обучения увлекательным, и тогда не придется заставлять.

– Детей необходимо воспитывать, – не сдавались оппоненты.

– И взрослых тоже, – возражал доктор. – Я не должен красть персики в вашем саду, прелюбодействовать с вашей женой и распространять о вас клевету. И даже если бы в силу природной безнравственности мне захотелось уступить порочным желаниям, я ни в коем случае себе этого не позволю, причем безболезненно и почти без сожалений.

Спор продолжался в том же духе, поскольку ни одна из сторон не могла переубедить другую. А тем временем дети всей округи успели полюбить веселого доктора.

Доктор Торн и сквайр Грешем по-прежнему оставались близкими друзьями, даже при том, что вот уже много лет складывались такие обстоятельства, из-за которых бедный сквайр чувствовал себя едва ли не преступником. Мистер Грешем имел крупные долги, из-за чего пришлось продать часть земельных угодий. К сожалению, Грешемы всегда особенно гордились тем, что акры переходили из поколения в поколение без ограничений и дополнительных условий, так что каждый хозяин Грешемсбери мог распоряжаться собственностью по своему усмотрению. Прежде не возникало сомнений в том, что земля просто перейдет к очередному наследнику. Время от времени появлялись обременения в пользу младших детей, но затем ограничения снимались, и собственность просто переходила к следующему сквайру. А теперь часть угодий была продана, причем в некоторой степени при посредничестве доктора Торна, и сквайр чувствовал себя из-за этого глубоко несчастным. Ни один человек на свете не ценил честь своего рода, старинный герб и неоспоримое достоинство так высоко, как мистер Грешем. Он оставался Грешемом до глубины души, но характер его оказался куда слабее, чем у предков, и именно при нем семейство впервые обанкротилось. За десять лет до начала нашей истории возникла острая необходимость собрать крупную сумму, чтобы оплатить неотложные долги, и было решено, что выгоднее для этого продать часть земли. В результате семья лишилась примерно трети состояния.

Холмы под названием Боксал на полпути между Грешемсбери и Барчестером славились лучшими во всем графстве угодьями для охоты на куропаток, там же находилось высоко ценимое охотниками лисье логово. Построек на этом участке не было, да и сам он находился в отдалении от главных земель, поэтому со множеством сомнений, переживаний и вздохов мистер Грешем все-таки решился расстаться с ним.

В результате земля была выгодно продана коренному жителю Барчестера, который сумел занять высокое положение и накопить достаточно денег. К слову, в финансовых вопросах он консультировался с доктором Торном и именно по его совету купил участок Боксал вместе с куропатками и лисьим логовом. Помимо этого, покупатель не раз ссужал сквайру деньги по закладной – также по рекомендации доктора, так что не вызывало сомнений, что мистер Грешем нередко обсуждал с доктором Торном финансовые вопросы и покорно выслушивал нотации и советы, без которых вполне мог бы обойтись.

Но пора поговорить и о мисс Торн, чтобы, так сказать, разрезать пирог и представить гостям со всем содержимым. До шести лет маленькая Мэри росла на сельской ферме, потом ее отправили в Бат, в школу, а теперь вот объявилась в обновленном доме доктора Торна. Не стоит думать, что все происходило само собой. Дядюшка никогда не терял племянницу из виду, часто навещал, поскольку хорошо помнил и понимал данное матери обещание.

Когда Мэри приехала домой, доктор радовался как дитя: постоянно придумывал и готовил для девочки сюрпризы. Прежде всего повел племянницу в аптеку и в кабинет, потом в кухню, оттуда в столовую и затем в свою и ее спальни. Путешествие по дому он сопровождал легкими шутками: например, заявил, что никогда не осмелится войти в рай без ее позволения, не сняв предварительно обувь. Несмотря на нежный возраст, Мэри отлично поняла метафору и почувствовала себя маленькой королевой. Вскоре дядя и племянница стали верными друзьями.

Но даже королеве следовало продолжить учебу. Как раз в это время леди Арабелла смирила гордыню, а чтобы продемонстрировать это, предложила Мэри брать уроки музыки в большом доме вместе со своими дочерьми Августой и Беатрис. Учитель приезжал из Барчестера три раза в неделю на три часа, и, если доктор Торн не против, его девочка могла бы присутствовать на занятиях. Доктор принял предложение с горячей благодарностью и без тени сомнения, но добавил, что, пожалуй, будет лучше договориться с наставником, синьором Кантабили, об отдельном обучении.

Стоит ли уточнять, что леди Арабелла мгновенно воспламенилась? Договориться с синьором Кантабили! Нет, она сделает это сама. Дополнительная оплата за мисс Торн недопустима! Однако в этом вопросе, как и во всех остальных, доктор настоял на своем. Поскольку спор возник в дни смирения хозяйки дома, она не позволила себе затеять битву, без которой не обошлась бы в другое время. В результате леди с огромным недовольством обнаружила, что Мэри Торн занимается музыкой в классной комнате на равных условиях, включая финансовые, с ее собственными дочерьми. Изменить положение вещей было невозможно, тем более что юная леди не доставляла ни малейших неприятностей. А главное, обе мисс Грешем сразу ее полюбили.

Итак, Мэри Торн училась музыке в Грешемсбери, а заодно постигала и другие премудрости: как держаться с ровесницами; как правильно, в духе молодых леди, вести беседу; как одеваться; как садиться, вставать и ходить. Будучи сообразительной девочкой, всем этим тонкостям она научилась легко, а при постоянном присутствии в Грешемсбери французской гувернантки даже начала немного говорить по-французски.

Спустя несколько лет в деревню приехал новый пастор с сестрой, и за компанию с ней Мэри стала изучать вдобавок к французскому еще и немецкий. Многое она узнала и от самого доктора Торна. Он определил для нее выбор английских книг и сформировал образ мысли, родственный собственному мировоззрению, хотя и смягченный женской натурой и личными особенностями ума племянницы.

Таким образом, Мэри росла и училась. Но долг автора обязывает описать ее внешность. Как главная героиня романа, мисс Торн непременно должна быть красавицей, но, честно говоря, личные качества юной особы яснее предстают перед моим внутренним взором, чем фигура и черты лица. Худенькая Мэри с маленькими аккуратными руками и ногами вовсе не была ни высокой, ни эффектной. Глаза ее не производили впечатление сияющих, темно-каштановые волосы просто зачесывались наверх, оставляя открытым высокий чистый лоб, из-за тонких губ рот казался невыразительным, но, когда она увлеченно говорила, оживлялся некой чудесной силой. При общем спокойствии и сдержанности манер, при обычной скромности в минуты вдохновения Мэри могла удивлять даже тех, кто хорошо ее знал. Да что там энергия! Порой вулкан страстей, на миг лишавший иных забот, кроме интереса к теме, о которой шла речь.

Чрезмерная горячность девочки порой расстраивала и самого доктора, но в то же время он глубоко любил Мэри за искренность, непосредственность и пылкость.

Когда в Грешемсбери прибыла новая гувернантка-француженка, прекрасно воспитанная, хорошо образованная, к тому же с рекомендацией из замка, она тотчас стала любимицей леди Арабеллы. Слово «замок» в Грешемсбери неизменно означало не что иное, как Курси. Вскоре случилось так, что пропал ценный медальон Августы Грешем. Гувернантка не позволила надеть его в классной комнате, а потому молодой служанке, дочери местного крестьянина, поручили отнести украшение в спальню. Медальон пропал. Разгорелся нешуточный скандал, а спустя некоторое время, благодаря неустанным стараниям все той же гувернантки-француженки, обнаружился в личных вещах английской служанки. Леди Арабелла впала в праведный гнев, а бедная девушка тщетно попыталась доказать свою невиновность. Отец ее молча горевал, а мать лила слезы. Приговор мира Грешемсбери прозвучал непреклонно и сурово, но каким-то образом – сейчас уже неважно каким – у Мэри Торн было иное мнение. Более того, она позволила себе высказаться вслух и открыто обвинить гувернантку в воровстве, чем на два дня опозорилась ничуть не меньше самой служанки, но терпеть и молчать не стала, а когда леди Арабелла не пожелала ее слушать, отправилась к мистеру Грешему и убедила дядюшку вмешаться. Затем постепенно, одного за другим, привлекла на свою сторону влиятельных людей прихода и в конце концов вынудила мадемуазель Ларон на коленях признать вину. С тех пор арендаторы Грешемсбери прониклись любовью и почтением к юной Мэри, а особенно близко к сердцу ее приняли в одной из хижин, где отец семейства прямо заявил, что за мисс Торн готов предстать перед мировым судьей, герцогом или дьяволом.

Вот так Мэри Торн выросла под присмотром доктора и в начале нашей истории оказалась среди гостей, собравшихся в Грешемсбери по случаю совершеннолетия наследника, в свою очередь достигнув того же жизненного этапа.

Глава 4

Уроки замка Курси

День рождения Фрэнка Грешема приходился на первое июля, когда в Лондоне еще продолжался светский сезон. Тем не менее леди Де Курси снизошла до приезда в Грешемсбери на совершеннолетие племянника, взяв с собой дочерей Амелию, Маргаретту, Розину и Александрину, а также сыновей, достопочтенных Джона и Джорджа, – словом, всех, кого удалось собрать по торжественному случаю.

В этом году леди Арабелла ухитрилась провести в Лондоне десять недель, которые с очевидным преувеличением сочла сезоном, и сумела успешно обставить новой мебелью гостиную на Портман-сквер. В город она отправилась под настойчиво повторяемым предлогом лечения зубов Августы – в подобных случаях зубы молодых леди часто помогали. Получив разрешение на покупку нового ковра, который действительно был нужен, ее светлость так искусно воспользовалась представившейся возможностью, что довела счет драпировщика до шести-семи сотен фунтов. Конечно, понадобился собственный экипаж с лошадьми: девочки выезжали в свет. Кроме того, было абсолютно необходимо принимать на Портман-сквер друзей, так что два с половиной месяца пролетели очень неплохо, хоть и не дешево.