Самое ужасное путешествие

С Мадейры до мыса Доброй Надежды сначала шли спокойно. Вскоре вступили в полосу жаркой погоды, и по ночам каждый доступный кусочек палубы использовался в качестве спального места. Наиболее привередливые развешивали подвесные койки, но большинство располагались на любом свободном пространстве, скажем, на крыше холодильника, где им не мешал бегучий такелаж,[26 - Бегучий такелаж – подвижные снасти на судне, в отличие от стоячего такелажа, например вантов.] и спали, завернувшись в одеяла. Пока мы шли под ветром на парусах, можно было купаться утром прямо за бортом, но при работающей машине приходилось довольствоваться обливанием из шланга. Впрочем, многим это даже пришлось по душе, особенно после того как за купающимся Боуэрсом погналась акула.

Рано утром палуба неизменно представляла собой интересное зрелище. На часах еще нет шести, а уже всех свистают наверх, к помпам, так как наше судно сильно течет. Оно считается сухим, когда в льялах[27 - Льяло – углубление в днище судна для сбора накапливающихся вод.] воды на 25 сантиметров, а перед откачкой футшток обычно показывает более полуметра. Через час-полтора работы с помпами судно в общем доходит до состояния сухого, с нас же, наоборот, течет в три ручья. Как только вахтенный офицер отдает команду «Стоп качать!», все поспешно сдирают с себя одежду и кидаются к борту за водой, но попробуй достань ее на ходу корабля маленьким ведерком на лине! Сначала ничего не получается, и эти напрасные усилия были бы забавны, если бы не всевидящее око старпома с капитанского мостика. Попробуйте, читатель, при случае таким манером набрать воды, особенно при высокой волне; вы и воды не получите, и очень скоро останетесь без ведра. Бедного старпома огорчала потеря ведер. На первых порах всем приходилось туго: штивали уголь, брали рифы и убирали паруса на реях, занимались такелажными работами на палубе и в то же время вели магнитные и метеорологические наблюдения, ловили сетью морских животных, препарировали их для коллекций и т. д. Нагрузка почти не менялась на протяжении всего плавания, длившегося около пяти месяцев, только укладка грузов и окрасочные работы под конец требовали меньше времени, чем в первые недели. 1 июля нас перегнало единственное, если мне не изменяет память, виденное нами судно – барк «Инверклайд», направлявшийся из Глазго в Буэнос-Айрес. День был жаркий, тихий, море гладкое, словно стеклышко, и барк, шедший на всех парусах, походил, как заметил Уилсон, «на нарисованный корабль в нарисованном океане».

Два дня спустя, находясь к северу от островов Зеленого Мыса (22°28' с. ш., 23°5' з. д.), мы вошли в полосу северо-восточного пассата. Было воскресенье, на корабле производилась генеральная уборка, первая после выхода в море. За один день мы перешли из чистых прозрачных голубых вод в мутные темно-зеленые. Предполагают, что столь разительное изменение цвета моря, наблюдавшееся почти в тех же местах экспедицией на «Дисковери», вызвано огромным скоплением пелагической фауны – планктона. Планктон дрейфует по поверхности океана, в отличие от нектона, который плывет под ней. «Терра-Нова» была оснащена сетями с очень мелкими ячейками для сбора этих крохотных обитателей открытого моря вместе с водорослями – мельчайшими растительными организмами, которые служат планктону обильным кормом. Планктонные сети можно опускать на полном ходу судна, и мы не ленились брать пробы.

Пятое июля преподнесло нам неприятный сюрприз. В 10.30 утра вдруг раздался звон судового колокола, а вслед за ним команда: «Занять места по пожарной тревоге!» Два огнетушителя «Минимакс» быстро справились с огнем – он вспыхнул в лазарете от зажженной лампы, опрокинутой качкой. Вскоре о нем напоминали лишь подпаленные бумаги, сильный смрад и большие лужи на полу, но мы поняли, как опасен пожар на такой старой деревянной посудине, и с тех пор вели себя осторожнее.

В таком путешествии природа выступает в своем наиболее привлекательном обличье, а тут еще рядом был человек, как свои пять пальцев знающий китов, дельфинов, морских свиней, рыб, птиц, паразитов, планктон, радий и многое другое, что мы наблюдали в микроскоп или бинокль. Нельсон поймал португальского военного кораблика (Arethusa), проплывавшего под кормовым подзором у самого борта. Эти животные распространены очень широко, но понять, насколько они красивы, способен лишь тот, кто имел случай наблюдать, как они, только что извлеченные из морской пучины, носятся в большом стеклянном резервуаре, сверкая всеми своими красками. Португальский кораблик отчаянно пытался выбраться из резервуара и норовил ужалить каждого, кто до него дотрагивался. Уилсон его зарисовал.

С первой до последней минуты плавания изучение жизни в любых ее проявлениях увлекало всех на борту. А когда мы встали у антарктических берегов, каждого участника экспедиции интересовало все, что может существовать на окраинах этого огромного бесплодного континента. Не только офицеры львиную долю времени, свободного от обязательных служебных и научных занятий, тратили на то, что помогали зоологам вести наблюдения, но и матросы многое сделали для сбора и обработки доставленных экспедицией образцов. Некоторые, например, научились прекрасно набивать чучела птиц.

Бывало даже, что то и дело раздававшиеся восторженные крики «Кит, кит!» или «Новая птица!», «Дельфины!» вызывали у зоолога, поглощавшего в это время обед, куда меньший восторг, чем у натуралистов-любителей. Надо сказать, что благоприятные условия для наблюдений за жизнью морских птиц, китов, дельфинов и иных форм жизни в море, даже тех сравнительно малочисленных, что видны на его поверхности, складываются нечасто. Современный лайнер движется слишком стремительно, он, в отличие от «Терра-Новы», не успевает привлечь к себе живые существа, а если и привлекает, то, едва показавшись, они тут же исчезают. Тем, кто хочет изучать жизнь моря – а она ждет своих исследователей, – я бы советовал путешествовать на грузовых пароходах или, еще лучше, на парусниках.

У носа корабля постоянно резвились дельфины, словно приглашая разглядеть их как следует. Часто в поле зрения появлялись киты, иногда они даже следовали за кораблем, как и сотни морских птиц – буревестников, морских качурок, альбатросов. Офицеры с начала и до конца рейса вели специальный судовой журнал, ставший убедительным свидетельством их страстной увлеченности наблюдениями за жизнью моря. Ежечасно они заносили туда сведения о том, каких животных в каком количестве заметили, подробнейшим образом описывали их характерные приметы и особенности поведения. Будем надеяться, что лица, занятые обработкой материалов экспедиции, не обойдут вниманием эти записи, делавшиеся с таким тщанием, подчас в очень трудных погодных и навигационных условиях. Журнал был в основном детищем Пеннелла, неутомимого и точного наблюдателя, но помогали ему многие.

Примерно 7 июля мы вышли из северо-восточного пассата и попали в экваториальную штилевую полосу. В целом на погоду грех было жаловаться: до Южного Тринидада нам не досаждали ни бури, ни сильное волнение, и поскольку считается, что на старом судне без современной вентиляции в тропиках не может не быть душно, спали мы, да и вообще жили, преимущественно на палубе. Если же ночью начинался дождь – а дожди в этом районе не редкость, – между закутанными фигурами разгорался спор: что лучше – мокнуть под дождем наверху или потеть от жары внизу. И если дождь упорствовал, сонные, немного раздраженные люди с охапками пропитанных влагой спальных принадлежностей старались протиснуться по узкому трапу в кают-компанию. Между тем в такую погоду, когда нет палящего зноя, судно с толстой деревянной обшивкой сохраняет внутри приятную прохладу.

Вот от чего мы действительно страдали, так это от недостатка пресной воды. Мыться ею считалось непозволительной роскошью – разрешалось только брать один стакан для бритья. Что за беда, скажете вы, когда кругом сколько угодно морской воды? Верно, конечно, если только не приходится делать очень грязную работу. Некоторые же из наших офицеров чуть не каждый день возились с углем и могли на собственной шкуре убедиться, что никакое количество холодной морской воды, даже с так называемым морским мылом, не в состоянии смыть угольную пыль. Выход был один – войти в сговор с кочегарами и выпросить немного воды из котлов.

Поэтому, может быть, не совсем бескорыстно кое-кто из нас при прохождении тропиков добровольно вызывался в утреннюю, да и в дневную вахту подменять занемогших кочегаров. Через какое-то время каждый убеждался, что, только привыкнув и овладев приемами работы, можно выстоять смену в кочегарке. Дело в том, что на корабле не было принудительной тяги или современных вентиляционных устройств, и адское требовалось терпение, чтобы провести четыре часа у огнедышащей печи, какой становилась в тропиках кочегарка «Терра-Новы», – спасал только сильный ветер, когда он задувал в единственную вентиляционную трубу, – а труд при этом каторжный; кидать уголь в топку раз за разом – детская игра по сравнению с работой «понедельником» – увесистым инструментом, которым разбивают шлак и сгребают уголь для придания пламени определенной формы. Котлы были цилиндрические, морские, топки – двух метров в длину, метра в ширину, задняя стенка немного ниже передней. Пламя должно было иметь форму клина высотою около 23 сантиметров сзади и около 15 перед входным отверстием. Следовало поддерживать давление между отметками 70 и 80, но для этого надо было потрудиться. И мы трудились.

Выпадали, однако, и неприятные дни – при неослабной жаре дождь лил как из ведра, и все промокало насквозь и на палубе, и внизу. Зато мы запасались пресной водой. Наполняли все ведра, матросы раздевались догола и бегали по палубе или же устраивались под световым люком между лабораториями и кают-компанией и в лившейся из люка струе стирали невероятно грязную одежду. Как мы ни старались законопатить все щели, вода протекала на койки. Спать под непрекращающейся капелью было истинной мукой. Эти влажные жаркие дни раздражали больше, чем впоследствии месяцы тоже дождливой, сырой, но более прохладной погоды. Однако к чести экспедиции должен сказать, что и тогда между нами не возникло трений, хотя тесно было как сельдям в бочке.

Опишу типичный день, 12 июля (4°57' с. ш., 22°4' з. д.). После очень жаркой дождливой ночи налетает шквал – как раз когда мы завтракаем, – мы поднимаемся наверх и до 9.30 утра ставим паруса. Затем, примостившись под струйками воды на палубе, до полудня стираем, но тут ветер стихает, хотя дождь не прекращается. Убираем паруса, мокрые, тяжелые, – весьма неприятное занятие. Но вот оно позади. Принимаемся за грузы, перебрасываем уголь – и так до 7 часов вечера. После ужина с наслаждением ложимся спать.

Пятнадцатого июля (0°40' с. ш., 21°56' з. д.) пересекли экватор со всей подобающей случаю торжественностью. В 1.15 пополудни появился Нептун в лице старшины Эванса и повелел остановить судно. Его сопровождала пестрая свита, церемониальным маршем прошествовавшая на полуют, где их встретил лейтенант Эванс. Его супруга (Браунинг), врач (Пэтон), цирюльник (Читем), два полисмена и четыре медведя – двое из них Аткинсон и Отс – окружили его, а судейский (Аботт) зачитал обращение к капитану, после чего все направились к купели – наполненному водой парусу, подвешенному по правому борту на срезе полуюта.

Первой жертвой пал Нельсон. После того как он ответил на вопросы, врач осмотрел его, заставил принять пилюли и микстуру и передал в руки цирюльника, тот намылил его черной пастой из сажи, муки и воды и побрил огромной деревянной бритвой. Затем полисмены потащили несчастного в купель, где уже поджидали медведи. Нельсон исхитрился в последний момент схватить и увлечь за собой цирюльника.

За ним последовали Райт, Лилли, Симпсон, Левик и еще человек шесть матросов. Под конец схватили норвежца Грана, впервые пересекавшего экватор на английском корабле. Но он перебросил врача, пытавшегося попотчевать его пилюлями, через голову в купель, не дал намылить себя как следует, а от бритья цирюльник, уже побывавший в воде, и сам отказался; кое-как Грана окунули и решили, что лучше с ним не связываться.

Участники процессии выстроились в ряд, и Нептун выдал свидетельства тем, кто прошел крещение. Вечером праздник завершился импровизированным концертом.

Такие концерты происходили очень часто. Участники экспедиции обожали петь, хотя петь почти никто не умел. В те дни после ужина обычно не вставали сразу из-за стола, а каждый по очереди исполнял какую-нибудь песенку. Если он не знал ни одной, то должен был сочинить стишок. Если и этого не мог, то вносил штраф в винный фонд – мы намеревались истратить его в Кейптауне и оживленно обсуждали, на что именно. Иногда вместо пения играли в самые что ни на есть детские игры, одна из них, смешившая всех до слез, сильно способствовала пополнению винного фонда.

Как это обычно бывает, некоторые песенки становились особенно популярными. Одну из них Кемпбелл, вечный труженик, устанавливавший весь распорядок жизни на корабле, наверное, не забудет вовек. Уж не знаю, кто первым завел: «Работают все, кроме папаши, несчастного старикашки», – но наверняка это помнит Кемпбелл, единственный на борту отец семейства, с намечающейся, по общему убеждению, лысиной на макушке.

Мы начали готовиться к высадке на сушу – настоящему приключению на неизвестном необитаемом острове. Путь судов, шедших из Англии вокруг мыса Доброй Надежды, лежал к берегам Бразилии и проходил невдалеке от таинственного острова Южный Тринидад, расположенного в 1090 километрах восточнее Бразилии на 20°30' ю. ш. и 29°30' з. д.

«Терра-Нова» – трехмачтовый барк с четырьмя ярусами парусов и вспомогательной паровой машиной, водоизмещением 749 тонн. Построен в 1884 году на шотландских верфях для Компании Гудзонова залива. В 1894–1897 годах фрахтовался для экспедиции Фредерика Джэксона на Землю Франца-Иосифа, в 1902–1903 годах – для Национальной Антарктической экспедиции Р. Скотта. Судно Британской Антарктической экспедиции 1910–1913 годов, деятельность которой описана в настоящей книге. После 1913 года использовалась на зверобойном промысле у Ньюфаундленда. В разгар второй мировой войны в сентябре 1943 года «Терра-Нова» получила течь у юго-западных берегов Гренландии и затонула.

Остров этот труднодоступен из-за обрывистого скалистого берега и редко утихающей океанской зыби. Охотников посетить его поэтому мало, но и тех быстро выживают береговые крабы. Между тем для науки он представляет интерес и новыми видами, которые могут быть на нем обнаружены, и необычным поведением диких морских птиц, никогда не видавших людей, а потому непуганых. Еще до выхода из Англии было решено, что если мы будем проходить достаточно близко от острова, то попытаемся высадиться.

Речь идет об острове Триндади современных карт (не путать с крупным островом Тринидад вблизи устья реки Ориноко), расположенном почти в 1120 км от побережья Бразилии на 20° ю. ш. Столь значительное отклонение от кратчайших путей к западу связано с особенностями плаваний парусных судов в тропиках, в частности использованием пассатов для следования нужным направлением и преодоления штилевой экваториальной зоны. В целом выбор пути для плавания в Атлантике проходил на «Терра-Нове» строго с рекомендациями того времени.

Из прежних его посетителей следует упомянуть астронома Галлея, побывавшего здесь в 1700 году. В 1839 году на этой земле один день на пути в Антарктиду провел Джемс Росс, который высадился «в небольшой бухточке, находившейся немного севернее скалы Галлея – Найн-Пин, поскольку в других местах прибой был так силен, что попытка высадиться угрожала бы целости наших шлюпок». Росс также пишет, что, «как сообщает Хорсбург, «остров изобилует дикими свиньями и козами, одну козу мы видели. Имея в виду численность полезных живых существ, мы выпустили на берег петуха и двух кур; перемена обстановки, кажется, понравилась им, и я не сомневаюсь, что в столь уединенном месте и хорошем климате они быстро размножатся». Мы, однако, так и не увидели ни их потомков, ни свиней с козами»[7]. Вряд ли домашние птицы могли уцелеть по соседству с крабами. Но зато на нем в изобилии водятся дикие птицы. Они могут служить пищей потерпевшим кораблекрушение, и с этой же целью правительство устроило здесь продовольственный склад. Другим посетителем острова был Найт, рассказавший впоследствии в книге «Путешествие на «Алерте», как он искал зарытый здесь, по его убеждению, клад. Заходил сюда в 1901 году и Скотт на «Дисковери». Тогда был найден новый вид буревестника – вильсонова качурка, названная так в честь нашего «дяди Билла», который был зоологом в обеих экспедициях Скотта.

Итак, к вечеру 25 июля мы убрали паруса и встали на якорь в восьми километрах от Южного Тринидада, намереваясь тщательно обследовать этот остров сокровищ. Нам было приказано брать все, что попадется под руку, живое или мертвое, животное, растение или камень.

Назавтра в половине шестого утра мы медленно двинулись к неприступной с виду каменной стене, защищенной голыми скалами, торчащими прямо из воды, на наше счастье, сравнительно спокойной. Пока мы в поисках места для высадки шли вдоль берега, солнце стало подниматься за островом, возвышающимся на 600 метров, и на фоне розовеющего неба живописно выделялись острые зубцы скал.

Мы бросили якорь к югу от острова, и шлюпка заскользила по воде, разведывая побережье. Уилсон, не теряя времени, подстрелил несколько птиц для образцов, в том числе двух фрегатов. Матросы же увлеклись рыбной ловлей, благо рыбы было полно. Кроме того, мы стреляли в акул, окруживших корабль и еще до исхода дня заставивших нас поволноваться.

Шлюпка вернулась, отыскав пригодное для высадки место, и в 8.30 первые партии покинули борт. Место оказалось очень неудобным: на берег, круто обрывавшийся в воду, можно было попасть только по скалистому выступу, который отделился в результате выветривания от утеса справа от нас. К счастью, море было довольно спокойным, и всем удалось высадиться сухими и пронести в целости и сохранности ружья и все необходимое для сбора коллекций.

О Южном Тринидаде лучше всего рассказал Боуэрс в письме матери, которое я помещаю ниже. Но сначала приведу мои краткие заметки того времени, может быть, не лишенные интереса, так как они содержат сведения о другой части острова:

«Мы запрятали немного патронов, найденных Уилсоном птенца в пуху и яйцо крачки, и начали карабкаться вверх, на запад, кое-где отклоняясь от основного направления, чтобы обойти вершинки. Вышли к месту, откуда открывался вид на бухту Ист-Бей. Тут мы сделали первый привал, во время которого подстрелили несколько белогрудых буревестников (Oestrelata trinitatis) и одного черногрудого (Oestrelata arminjoniana). Отсюда прошли по скальному карнизу, где гнездились буревестники, и взяли два гнезда, принадлежавшие смешанным парам белогрудых и черногрудых буревестников. Одного Уилсон поймал руками, другого я вытащил из гнезда, и они не оказывали сопротивления и не торопились улетать. Прежде этих птиц относили к различным видам, но мы усомнились, правильно ли это: уж очень они похожи друг на друга.

Олуши и крачки вели себя совершенно необычно, как, впрочем, и все здешние живые существа. Стоило на какое-то время замереть в неподвижности – и крачки преспокойно усаживались нам на головы. Сидя на скалах, они подпускали к себе на расстояние метра. Нескольких олушей мы схватили голыми руками. Что же касается рыб, пойманных сегодня биологом, то все они могут довольно быстро передвигаться по суше. Во время посещения острова экспедицией «Дисковери» Уилсон видел, как рыба выползла из воды, схватила берегового краба, хотя тот находился в полуметре от нее, и вместе с ним нырнула обратно в море.

Крабы повсюду кишмя кишат – их тысячи; главные их враги скорее всего собственные сородичи, ведь они каннибалы.

После привала мы долго, до половины второго, карабкались вверх, уже на север, по скалам, сквозь заросли кустовых злаков. Наши усилия были вознаграждены – открылся обзор на обе стороны Южного Тринидада и маленькие островки Мартин-Вас в отдалении.

Нашли много птенцов и яиц качурки прямо на скалах, без гнезд, а Хупер принес двух птенцов олуши. Они еще не оперились, но даже в этом возрасте крупнее грача. При подъеме дальше стали попадаться окаменевшие деревья, которыми славится остров.

Подкрепившись – четыре-пять «капитанских галет» составили прекрасный ленч, – начали восхождение на вершину острова, возвышенность к западу от нас. Она была покрыта камнями и высоким и весьма густым колючим кустарником – на этом клочке больше растительности, чем на всем остальном острове. И, продираясь сквозь нее, мы все время перекликались, чтобы не потерять друг друга.

Встречалось множество древовидных папоротников, но низкорослых. На их верхушках спали олуши, нежились на солнце крабы. Крабов были мириады – в расселине между двумя скалами я насчитал их семь экземпляров.

На вершине отыскали тихое место, расположились поудобнее и решили, что не так уж плохо быть выброшенными на необитаемый остров. Кто мог подумать, что нас вот-вот постигнет участь потерпевших кораблекрушение, во всяком случае, на некоторое время.

Крабы окружили нас кольцом и разглядывали так пристально, словно ожидали, что через минуту-другую мы превратимся в падаль и они за нас примутся. Один огромный краб отделился от общего круга, приковылял к моим ногам и внимательно обследовал ботинки. Щипнул раз, другой, пробуя их на вкус, и, явно разочарованный, ретировался – можно было представить, что он в отвращении качает головой.

Помимо птиц и яиц собрали несколько пауков, очень крупных кузнечиков, мокриц, майских жуков, многоножек разной величины. Это место буквально кишело насекомыми. Должен оговориться: мы их распознавали в основном по внешнему виду, не думая о чисто научной классификации.

Спускались поспешно, иногда на всех четырех, и примерно на полдороге, как только далеко под нами показалось море, бьющееся о скалы, увидели, что поднялась волна. День клонился к вечеру, мы развили предельную скорость, опираясь о скалы ружьями.

Чем ниже мы спускались, тем грознее казалось волнение. Очевидно, это была зыбь, пришедшая издалека, и когда мы скатились на каменный склон между высокими утесами, у которого причалили, то обнаружили там всех высадившихся на остров, а лодки – вдалеке от него. Подойти вплотную им не давал прибой.

Тут на берег удалось забросить штормовой линь с буйком, Боуэрс влез на скалу и закрепил его. Мы сложили ружья и собранные образцы в кучу, как нам казалось, вне досягаемости волн, но два огромных вала подхватили нас в тот самый момент, когда метрах в десяти, не меньше, от их основания мы выбирали леер. Нас опрокинуло, ружья, образцы и одежда промокли совершенно.

Тогда мы перенесли вещи и трофеи еще дальше, в безопасное место, а сами по очереди, держась за леер, начали переправляться через линию прибоя. Работа эта – врагу не пожелаешь, но по-настоящему досталось только Хуперу. Он спустился с крутого склона, но не успел продвинуться между замыкавшими его с моря скалами, как волна откатилась. Следующая волна подхватила его и отбросила назад, и он выпустил из рук леер. Валы то надолго накрывали его с головой, то отступали, мы же в полной беспомощности только старались забросить к нему линь. К счастью, он сумел ухватиться за леер и пройти опасное место.

Когда мы подошли к берегу и увидели, как скверно все складывается, Уилсон уселся на камень и самым хладнокровным образом принялся грызть галету. Есть ему не хотелось, он пытался таким образом унять свое волнение.

Как странно, сказал он мне позднее по поводу случая с Хупером, что группа людей, которая видит, как человек борется за жизнь, но не в силах ему ничем помочь, может при этом сохранять спокойствие. На это, считает он, способентолько английский темперамент. Впоследствии, однако, обнаружилось, что, пока мы ожидали своей очереди плыть через прибой, и у меня, и у него был сердечный спазм».

А вот письмо Боуэрса:

«Воскресенье, 31 июля. Прошедшая неделя была так богата событиями, что я даже не знаю, с чего начать. Приближение к земле всегда связано для меня с ожиданием писем от вас, они делают особенно радостным прибытие в порт. Но странный необитаемый остров, на котором мы побывали, заставил меня забыть о почте до Кейптауна, вернее, до Саймонстауна. 25-го Кемпбелл и я с нока фор-реи увидели Южный Тринидад, а 26-го с утра пораньше мы встали на якорь в гладком, как стеклышко, море. Северо-восточные пассаты, поднимающие большую волну, ударялись в восточный берег, у западного же все было тихо, словно на запруде у мельницы. Мы подошли к нему очень близко, чтобы бросить якорь, – здесь почти сразу у острова очень глубоко, – прямо над нашими головами нависали скалы, горы уходили ввысь более чем на 500 метров. На месте нашей стоянки, в бухте Уэст-Бей, вода была настолько чистая, что на глубине 30 метров был прекрасно виден якорь. Тут же появились акулы и различные рыбы, прилетело несколько птиц. Лейтенант Эванс решил разведать берег, и мы с Отсом, Ренником и Аткинсоном сели с ним в шлюпку гребцами. Внимательно осмотрели места прежних высадок, но они нам не понравились – слишком каменистые и опасные. И хотя море напоминало мельничную запруду, всюду был прибой, правда не сильный. Наконец, мы выбрали совсем новое место – небольшую выемку в скалах.

Берег и здесь был сплошная скала, но в ней образовалось нечто вроде бухточки, тут-то мы и решили высаживаться. Мы вернулись на судно позавтракать и узнали, что в наше отсутствие Уилсон и Черри-Гаррард подстрелили несколько фрегатов и других птиц, которых подобрали с маленькой норвежской лодки – плашкоута. К слову сказать, Уилсон – специалист по птицам и собирает коллекцию для Британского музея.

Мы не мешкая высадили на сушу целый десант: Уилсона и Гаррарда с ружьями – стрелять птиц; Отса с собаками; Аткинсона также с небольшим ружьецом; Лилли – собирать растения и геологические образцы; Нельсона и Симпсона – наблюдать за морскими животными у берега, и т. д.; и наконец, последнюю, но не менее важную партию – энтомологическую, во главе с вашим покорным слугой и в составе Райта, а затем и Эванса в качестве ассистентов. Пеннелл присоединился к Уилсону, и «завоевание» острова началось. Не удивляйтесь, что я взял на себя сбор насекомых для экспедиции – у наших ученых столько работы, что они были рады-радешеньки спихнуть на меня мелких тварей. Аткинсон специалист по паразитам, эта наука называется гельминтологией, прежде я о ней не слышал. Он потрошит каждое убитое животное, а поскольку он еще и хирург, то ему это, наверное, интересно. На острове множество белых крачек. Они летают, словно привидения, и так доверчивы, что садились нам на шляпы. Гнезда у крачки нет, свое единственное яйцо она кладет прямо на скальные выступы, и с первого взгляда его не отличить от камней. По-моему, это средство защиты от береговых крабов, вы о них, наверное, слышали. Тринидадские крабы стали символом острова, и того, безусловно, заслуживают, ведь они заполонили его от берега моря до самой высокой вершины. И чем выше, тем они крупнее. Горы и долины усеяны валунами, весь остров (он имеет вулканическое происхождение) зарос жесткой травой, а с высоты 450 метров начинается область древовидных папоротников и субтропической растительности, простирающаяся чуть ли не до самых высоких районов. Куда ни глянь, везде высохшие деревья непонятного происхождения, хотя у Лилли много остроумных теорий на этот счет. Когда-то Южный Тринидад принадлежал нам, потом немцам, сейчас его хозяева бразильцы. Но из-за крабов никто не мог жить здесь постоянно. И не только люди, но и животные. По преданию, на Тринидаде закопал свои сокровища капитан Кидд, и лет пять назад парень по имени Найт шесть месяцев провел на острове с шахтерами из Ньюкасла в поисках клада. Он уже нашел было место, где пират зарыл золота на три четверти миллиона, но его накрыл оползень.

Крабы – чистое бедствие. Они пялятся на тебя из каждой щели, с каждого камушка. Их неподвижные вытаращенные глаза следят за каждым твоим движением, как бы говоря: «Только упади – мы не оплошаем». Лечь где-нибудь на острове и заснуть – равносильно самоубийству. Найт наверняка очистил какое-то пространство от крабов и принимал все меры предосторожности, иначе бы ему не выжить среди этих тварей, которые, стоит остановиться, впиваются в твои ботинки, при этом ни на минуту не спуская с тебя глаз. Одинокий человек, попав на остров, очень скоро свихнулся бы из-за того, что непрестанно чувствовал бы на себе их взоры, замечал бы, даже не видя их подчас, что они с отвратительным упорством следуют за ним по пятам. Эти желто-розовые существа, по-моему, самые гадкие после пауков божьи твари на земле. Что касается пауков [Боуэрс всегда их боялся], то мне, конечно, приходится их собирать наравне с насекомыми. Нечего и говорить, что я ловлю их сачком и никогда не прикасаюсь к ним руками. Раньше было известно только пять местных видов, я же нашел их пятнадцать, может, даже больше, но пятнадцать-то уж точно. Конечно, ловлю не я один, мне все помогают. Для науки важно еще и то, что я поймал мотылька, ранее не известного на острове, различных мух, муравьев и т. д. День вообще оказался очень удачным. Уилсон добыл десятки птиц, Лилли много растений и т. п. Но, возвратившись к месту высадки, мы к своему ужасу увидели, что с юга идет большая волна и на берег накатываются огромные валы. Около пяти часов вечера все собрались на берегу и с грустью взирали через бурлящую стену прибоя на шлюпку и плашкоут, находившиеся по другую его сторону. Мы поняли, во-первых, что ружья и собранные образцы взять не сможем – их оставим до следующего дня. Во-вторых, что больному, сошедшему на берег размять ноги, также не вернуться сегодня на борт; с ним в конце концов остался Аткинсон. Бухточка напоминала кипящий котел, а нам предстояло преодолеть ее вплавь. Мы втроем первыми кинулись в воду, забросили линь на плашкоут, а затем ухитрились поймать и доставить на берег конец, который нам кинули со шлюпки, – она стояла вдали на якоре. После этого я удерживал с помощью буксировочного конца плашкоут, а мои товарищи один за другим кидались в буруны и хватались за конец. В конечном итоге все благополучно, но без вещей, добрались до корабля, вымокшие, мягко выражаясь, и голодные как волки.