Оценить:
 Рейтинг: 3.5

Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта

Год написания книги
1955
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 13 >>
На страницу:
6 из 13
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Два фактора в особенности привели к тому, что Гитлер изменил отношение к армии в последние мирные годы.

Во-первых, он отдавал себе отчет, что под командованием генерал-полковника барона фон Фрича (как и фон Браухича) армия не отступала от традиционных понятий простоты и благородства, а также солдатского понимания чести. Хотя Гитлер не мог упрекнуть армию в нелояльности к государству, было очевидно, что она не собирается выбросить за борт свои военные принципы в обмен на нацистскую «идеологию». Также очевидно было и то, что именно поэтому армия снискала популярность среди народа. Вначале Гитлер не желал прислушиваться к клеветническим обвинениям, которые распространяли против военных руководителей различные источники в партии, но в конце концов травля армии, развязанная главным образом такими личностями, как Геринг, Гиммлер и Геббельс, принесла плоды. Результаты этих подстрекательств стали ясны весной 1939 года из обращения Геринга к группе высокопоставленных военачальников якобы в качестве «старшего офицера вооруженных сил». В своей речи он бесцеремонно упрекнул армию, противопоставив ее двум остальным родам войск, в том, что она погрязла в старых традициях и не соответствует национал-социалистическому строю. Такой речи генерал-полковник фон Браухич, присутствовавший при этом, никак не мог стерпеть.

Вторая причина натянутых отношений Гитлера с ОКХ состояла в том, что позднее он называл «вечной генеральской нерешительностью».

Под этим он подразумевал два фактора. Во-первых, он имел в виду упорное стремление ОКХ сдерживать чрезмерные темпы перевооружения, поскольку их постоянное ускорение отрицательно сказывалось на качестве войск. Во-вторых, Гитлер утверждал, что всех своих успехов во внешней политике он добился вопреки сопротивлению генералов, которые раз от раза слишком осторожничали. Ответить на это можно тем, что генерал-полковник фон Фрич – и ОКХ в его лице – не возражал против планов Гитлера ни по введению всеобщей воинской повинности, ни по оккупации Рейнской области[7 - Генерал Хоссбах. Между армией и Гитлером. (Примеч. авт.)]. Также не возражал и генерал Бек (тогда фон Браухича не было в Берлине), когда Гитлер решил вторгнуться в Австрию.

Именно военный министр Бломберг сначала возражал против введения всеобщей воинской повинности по внешнеполитическим соображениям, от которых позднее отказался. И именно Бломберг во время занятия Рейнской области рекомендовал Гитлеру – без ведома ОКХ – увести немецкие гарнизоны с левого берега Рейна, когда французы объявили частичную мобилизацию. Тот факт, что Гитлер едва не последовал этому совету и что его переубедило лишь замечание министра иностранных дел фон Нейрата о том, что не время терять выдержку, мог еще больше усугубить, как постоянное напоминание о минуте своей слабости, неприязнь Гитлера к высшему офицерству. И если в годы перевооружения ОКХ не раз предупреждало его, что армия по-прежнему отнюдь не готова к войне, то этим оно лишь выполняло свой долг. Официально Гитлер всегда соглашался с этой точкой зрения, хотя она могла лишь усилить его антипатию к ОКХ.

Впервые внешняя политика Гитлера столкнулась с официальным противодействием на том совещании с министром иностранных дел и главами трех родов войск 5 ноября 1937 года, на котором Гитлер огласил свои намерения относительно Чехословакии. То, что он встретил сопротивление министра иностранных дел фон Нейрата, военного министра фон Бломберга и командующего сухопутными силами барона фон Фрича, определенно подвигло его к тому, чтобы он при первом удобном случае избавился от этих провозвестников беды.

В наше время многие считают, что согласие генералитета с отставкой генерал-полковника фон Фрича показало Гитлеру, что отныне он может обходиться с ОКХ как ему вздумается. Не стану утверждать, что он именно тогда пришел к такому выводу. Если и так, то он явно заблуждался насчет мотивов, которыми руководствовались генералы. Их отношение отнюдь не являлось признаком слабости, но происходило из незнания истинных обстоятельств, их неспособности как честных солдат поверить в то, что руководители государства способны на столь подлые интриги, и практической невозможности в тогдашних условиях совершить государственный переворот.

Наконец, нет никаких сомнений в том, что, говоря с Гитлером, вышеупомянутые партийные деятели без умолку бубнили о «вечной генеральской нерешительности».

Поэтому ясно, что в отношениях с Гитлером фон Браухич с самого начала очутился в чрезвычайно трудном положении. К тому же, вступая в должность, он прислушался к дурному совету и пошел на уступки касательно кадровых перестановок, в частности на одну совершенно неоправданную отставку нескольких генералов, имевших блестящий послужной список, и назначение брата генерала Кейтеля начальником Управления личного состава сухопутных сил. Для фон Браухича этот шаг оказался роковым.

Сокрушительный удар по ОКХ был нанесен во время судетского кризиса, когда благодаря уступчивости западных держав Гитлер оказался прав, вопреки всем опасениям и возражениям армии. То, что фон Браухич пожертвовал из-за этого своим начальником штаба, естественно, лишь еще больше ослабило его авторитет в глазах Гитлера.

Второй личностью в ОКХ, которой приходилось иметь дело с Гитлером после отставки Бека, был генерал-полковник Гальдер, по своей профессиональной квалификации равный фельдмаршалу Браухичу. Во всяком случае, они оба сотрудничали в духе полного доверия, и я склонен думать, что фон Браухич соглашался с рекомендациями Гальдера по убеждению. Как большинство офицеров, начавших карьеру в баварском Генеральном штабе, Гальдер прекрасно разбирался в разнообразных функциях штаба и в придачу был неутомимым работником. Слова Мольтке о том, что «гений – это усердие», вполне могли быть его девизом. Но все-таки этого человека не озарял священный огонь, который, как говорят, воодушевляет истинного полководца. Хотя о свойственном ему большом чувстве ответственности говорит то, что, готовясь к Русской кампании, он поручил «набросать» план операции первому оберквартирмейстеру генералу Паулюсу на основании данных, предоставленных начштабами групп армий, факт остается фактом: главная концепция плана кампании должна вызреть в голове того человека, кому придется ею руководить.

Внешней выправке Гальдера не хватало элегантности фон Браухича. Его замечания отличались неподкупной объективностью, и я лично слышал, как он с полной откровенностью критиковал Гитлера. Тогда же мы были свидетелями того, как горячо он отстаивал интересы армии и как переживал вместе с ней, когда ей навязывались неверные решения.

К сожалению, объективность и сдержанность сами по себе не внушали Гитлеру большого уважения, да и любовь к армии оставляла его совершенно равнодушным.

По моему мнению, в конце концов Гальдера погубила двойственность его убеждений. Перенимая должность у Бека, он уже был известен как заклятый противник Гитлера. По словам Вальтера Гёрлица в книге «Германский Генеральный штаб», Гальдер, вступая в должность, сказал фон Браухичу, что согласился на нее только ради того, чтобы бороться с Гитлером. Ему приписывают многочисленные планы свержения Гитлера, хотя трудно сказать, какой исход ждал их в действительности.

С другой стороны, Гальдер был начальником германского, а потом и гитлеровского Генерального штаба, после того как Гитлер принял командование сухопутными силами. Быть может, политическому деятелю и пристало играть двойственную роль ответственного советника и заговорщика, но солдаты обычно не годятся для подобных дел. Прежде всего, по немецким традициям немыслимо, чтобы начальник Генштаба не состоял в доверительных отношениях со своим командующим. Даже если, в свете действий Гитлера, допустить, что начальнику Генштаба позволительно подготавливать свержение главы государства и Верховного главнокомандующего в мирное время, то во время войны двойственная роль начальника Генштаба и заговорщика неизбежно создавала неразрешимую дилемму. В качестве начальника Генштаба Гальдер должен был все силы отдавать на победу армии, за руководство которой он нес ответственность вместе с другими лицами, то есть работать над успешным осуществлением военных операций его командующего. Однако во второй своей роли он не мог желать этой победы. Нет ни малейшего сомнения, что, когда Гальдер встал перед этим трудным выбором, он предпочел исполнить воинский долг и сделал все, что было в его силах, чтобы верно послужить германской армии в ее нелегкой борьбе. В то же время его другая роль требовала, чтобы он любой ценой оставался на своем посту, с тем чтобы, как он надеялся, когда-нибудь получить возможность свергнуть Гитлера. Но для этого он вынужден был покориться решениям последнего в том, что касалось ведения войны, даже если не был с ними согласен. Прежде всего, он оставался на своем посту потому, что надеялся таким способом, как никаким другим, защитить армию от последствий военных ошибок Гитлера. Но за это ему пришлось расплатиться выполнением приказов, с которыми по военным убеждениям он не мог согласиться. Это противоречие не могло не истощить его внутренние ресурсы и в конце концов привело его к провалу. Ясно одно: генерал-полковник Гальдер так долго держался за свою должность начальника Генерального штаба не в своих личных интересах, а ради того, что стояло на карте.

Я попытался набросать портреты двух человек, при которых осенью 1939 года достиг своей кульминации процесс, который можно назвать только упадком ОКХ. Из сказанного мною ясно, почему оба этих, бесспорно, блестящих офицера не годились в соперники такому человеку, как Гитлер. Наряду с этим то, что низведение ОКХ до роли чисто исполнительного органа фактически произошло после его триумфов в Польше, также было вызвано расхождениями во взглядах Гитлера и ОКХ на дальнейшее ведение войны.

До и сразу после начала войны Германия, что вполне естественно, готовилась к обороне на западе. Кто бы мог предвидеть, что западные державы так постыдно бросят Польшу на произвол судьбы, после того как дали ей гарантии помощи? Их слабое наступление вдоль Саара на передовую полосу линии Зигфрида, после чего они тут же отошли на территорию Франции, нельзя было посчитать даже подготовкой для какого-либо крупного наступления в дальнейшем.

Пока были основания ждать этого наступления, оставалось только выжидать, удастся ли остановить его на линии Зигфрида или – в случае, если бы оно велось в направлении Рура через Люксембург и Бельгию, – нанести контрудар, как только из Польши освободятся необходимые силы. Однако бездействие западных держав создало совершенно иную ситуацию. Даже если учесть французские методы ведения войны и время, необходимое британцам для начала действий, нельзя было ожидать, что после разгрома Польши и освобождения всей германской армии для Западного фронта западные державы перейдут в наступление в ближайшем будущем. Судьба Польши решилась не позднее 18 сентября, когда закончился бой на Бзуре. Значит, не позже этого срока Гитлер и командующий сухопутными силами должны были обменяться мнениями по поводу ведения дальнейших действий на западе. И все же, судя по опубликованным к настоящему моменту книгам (особенно книгам генерала фон Лоссберга, в то время начальника оперативного управления ОКВ, и министерского советника Грейнера, ведавшего журналом боевых действий ОКХ), такого обмена не произошло.

Можно предположить, что реакция на блестящие военные успехи в Польше и неожиданное бездействие западных держав категорически разнилась у Гитлера и руководителей ОКХ. То, что англо-французские силы не предприняли наступления, Гитлер явно истолковал как признак слабости, позволяющей ему в свою очередь занять наступательную позицию на западе. К тому же польские события убедили его в том, что отныне для германской армии нет невыполнимых задач. Как станет понятно ниже, ОКХ отнюдь не разделяло этих взглядов. С другой стороны, позиция западных держав позволяла сделать вывод, что они вступили в войну только ради сохранения лица и потому с ними возможно договориться. Кроме того, генерал Гальдер, возможно, питал надежду подготовить почву для такой договоренности устранением Гитлера, и, следовательно, германское наступление на западе в тот момент было совершенно ни к чему.

Так или иначе, ОКХ могло быть уверено, что до той поры, даже после падения Польши, Гитлер не рассматривал мысли о наступлении на западе. Зимой 1939/40 года я получил тому неопровержимое доказательство. В очередной раз, когда Гитлер отдал приказ о готовности к выдвижению войск в районы сосредоточения, ко мне явился начальник штаба воздушного флота, назначенного для поддержки группы армий «А», генерал Шперрле и сообщил, что его соединения не смогут взлететь с размытых водой аэродромов. На это я возразил, что у люфтваффе было несколько месяцев на постройку взлетно-посадочных полос с твердым покрытием, но Шперрле заверил меня, что Гитлер еще раньше категорически запретил любые работы по подготовке к будущему наступлению. В той же связи можно отметить, что производство боеприпасов не достигало уровня, необходимого для наступления на западе.

Очевидно, ОКХ ошибочно оценило умонастроение Гитлера, когда сочло его неизменным. Грейнер отмечает, что во вторую половину сентября, когда события в Польше подходили к концу, ОКХ поручило подготовить документ о дальнейшем ведении войны на западе генералу Генриху фон Штюльпнагелю. Он приходил к выводу, что до 1942 года германская армия не будет располагать достаточной материально-технической базой для прорыва линии Мажино. Он не рассматривал возможности обойти ее через Бельгию и Голландию, так как правительство Германии лишь недавно заверило эти страны, что не нарушит их нейтралитета. В свете этого документа и предыдущей позиции Гитлера ОКХ, по всей видимости, пришло к выводу, что курс действий на западе по-прежнему будет носить оборонительный характер. В соответствии с этим по окончании Польской кампании оно приказало усилить оборонительные позиции сухопутных сил на западе, явно без предварительного согласования с Гитлером.

В совершенно новой обстановке, создавшейся вследствие окончательного разгрома Польши, такой образ действий был равносилен передаче Гитлеру инициативы в отношении всех будущих планов. Безусловно, для военных руководителей это был неверный путь, если они желали сохранить влияние на дальнейший ход войны, какую бы форму она ни приняла. Кроме того, выводы фон Штюльпнагеля нельзя было рассматривать как решение проблемы будущего военного курса Германии. Если бы мы стали дожидаться 1942 года, чтобы прорвать линию Мажино, западные державы, по всей вероятности, ликвидировали бы отставание в производстве оружия. Кроме того, успешный прорыв за линию Мажино невозможно было бы развить в решающую операцию. Против как минимум ста дивизий противника, которыми он обладал еще с 1939 года, этот способ не годился для достижения окончательного успеха. Даже если бы враг действительно выделил значительные силы на защиту линии Мажино, у него все же остался бы стратегический резерв в 40–60 дивизий, достаточный для того, чтобы немедленно остановить прорыв укрепления даже широким фронтом. Боевые действия, без всякого сомнения, выродились бы в окопную войну без убедительного результата. Германская стратегия не могла ставить перед собой такую цель.

Конечно, нельзя предполагать, что генерал-полковник фон Браухич и его начальник Генерального штаба ожидали добиться чего-то исключительно оборонительными действиями. И все же они сначала надеялись либо на соглашение с западными державами, либо на то, что те в конце концов сами перейдут в наступление. К сожалению, в первом случае они не обладали полномочиями принимать решения, а надежда на наступление, как покажет время, была пустой. Фактически с военной точки зрения весна 1940 года была не только самым ранним сроком, но и самым поздним, когда Германия могла надеяться на проведение успешного наступления на западе.

По словам Грейнера, Гитлера не ставили в известность о меморандуме Штюльпнагеля, но он наверняка знал, что ОКХ намерено и дальше придерживаться на западе оборонительного курса. Вместо своевременного обсуждения будущего ведения войны, которое должно было состояться не позднее середины сентября, Гитлер вдруг поставил командующего сухопутными силами перед фактом своего решения от 27 сентября и последовавшей 9 октября директивы ОКВ вооруженных сил. Без каких-либо предварительных консультаций с командующим он не только приказал перейти к наступательным действиям на западе, но и решил, как и когда вести эти действия. Все эти вопросы никоим образом нельзя было решать без участия командующего сухопутными силами. Гитлер требовал начать наступление как можно раньше, во всяком случае до конца осени. По словам генерала фон Лосс-берга, первоначально он определил срок 15 октября. Это значило, что танковые части и авиацию нужно перебросить из Польши не позже завершения боя на Бзуре. Больше того, Гитлер указал, как, по его мнению, будет проходить наступательная операция, а именно в обход линии Мажино через Бельгию и Голландию.

Командующему сухопутными силами оставалось только взять на себя техническое исполнение операции, по поводу которой намеренно не было выслушано его мнение и решительного успеха которой он никак не мог гарантировать, во всяком случае осенью 1939 года.

Те, кому кажется удивительным, как командующий сухопутными силами мог согласиться с таким capitis diminutio, уступив планам Гитлера, вероятно, смогут найти правильный ответ в книге Грейнера «Руководство вооруженными силами Германии». Он полагает, что фон Браухич понимал, что едва ли добьется чего-то прямым сопротивлением. Он рассчитывал, что если вначале он для вида согласится с Гитлером, то потом сможет отговорить его от плана. Кстати, того же взгляда придерживается и генерал фон Лоссберг, основываясь на личном знакомстве с Гитлером и его тогдашней позиции. Кроме того, фон Браухич мог рассчитывать, что, когда настанет срок, неблагоприятная погода сделает невозможным наступление поздней осенью или зимой. Если, таким образом, решение вопроса было бы отсрочено до следующей весны, то, возможно, нашлись бы способы и средства прекратить войну путем политического компромисса.

Если командующий сухопутными силами и начальник Генштаба действительно придерживались этого мнения, то относительно погоды, безусловно, оказались правы.

Однако попытки «отговорить» Гитлера от такого принципиального решения, даже если переговорщиком выступил бы генерал фон Рейхенау, которого в свое время отправило с этой миссией ОКХ, по-моему, были безнадежны. Оставалась только надежда, что ОКХ предложит другое, лучшее решение, убедительное для Гитлера.

Что касается возможности на том этапе закончить войну мирными переговорами, то она так и не представилась. Мирное предложение, направленное Гитлером западным державам после кампании в Польше, встретило категорический отказ. Кроме того, Гитлер, скорее всего, не согласился бы с разумным урегулированием польского вопроса, которое позволило бы достигнуть понимания с Западом. Так или иначе, подобное урегулирование было практически немыслимо после того, как Советская Россия поглотила восточную половину Польши. Также весьма сомнительным представляется то, что в то время Германии удалось бы добиться почетного мира без Гитлера. Как можно было его свергнуть? Если в октябре 1939 года генерал Гальдер и планировал новую военную акцию против Берлина, то я могу лишь сказать, что в войсках он нашел бы еще меньше сторонников, чем осенью 1938-го.

Начать с того, что генерал-полковник фон Браухич поддержал план Гитлера, и ОКХ составило оперативную директиву «Желтый план» в соответствии с установленными Гитлером принципами. Правда, 27 октября командующий сухопутными силами при поддержке своего начальника штаба попытался убедить Гитлера, исходя из соображений военного характера, отложить наступление до более благоприятного времени, по всей видимости до весны 1940 года. По словам Грейнера, несколькими днями раньше то же рекомендовал Гитлеру генерал фон Рейхенау – вероятно, по просьбе фон Браухича. Хотя Гитлер не отверг все без исключения представленные ему аргументы, он оставил в силе дату начала наступления, назначенную им еще 22 октября, а именно 12 ноября.

5 ноября фон Браухич снова сделал попытку переубедить Гитлера. Это был день, когда – при условии, что наступление действительно начнется 12 ноября, – следовало отдать приказ по войскам о выдвижении к районам сосредоточения.

Хотя разговор проходил с глазу на глаз (Кейтель был приглашен ближе к концу), его подробности стали известны, а в результате произошло то, что я бы назвал разрывом между Гитлером и генералами. Как узнал Грейнер от Кейтеля, фон Браухич прочел Гитлеру меморандум, где излагались все причины возражения против осеннего наступления. Помимо некоторых бесспорных фактов, как, например, состояние погоды и неподготовленность вновь созданных соединений, он выдвинул один довод, который привел Гитлера в бешенство. Это была критика действий немецких войск в Польской кампании. Фон Браухич выразил мнение, что пехота не проявила такого воинственного духа, как в 1914 году, и что дисциплина и стойкость боевых частей в связи с чрезмерными темпами перевооружения не всегда отвечали требованиям. Если бы фон Браухич обращался к высшему офицерству, они разделили бы его точку зрения. Конечно, он был не прав, обвиняя пехоту в отсутствии воинственного духа в отличие от 1914-го – по крайней мере, в том обобщенном виде, в каком фон Браухич высказался. Его довод продиктован непониманием того, как изменилось пехотное наступление за истекшие годы. Принципы наступления 1914 года отныне стали немыслимы. С другой стороны, нельзя было отрицать, что – как это бывает с необстрелянными войсками в начале любой войны – отдельные части иногда проявляли признаки нервозности, особенно в боях в населенных пунктах. И более того, штабы нескольких высших соединений были вынуждены принимать крутые меры против нарушителей дисциплины. Это неудивительно, учитывая, что всего за несколько лет рейхсвер увеличился со 100 тысяч человек до миллионной армии, причем большинство солдат встали под знамена лишь в ходе всеобщей мобилизации. Но в свете польских побед не было достаточных оснований прийти к выводу, что армия не способна вести наступление на западе. Если бы только генерал-полковник фон Браухич ограничился подчеркиванием того факта, что вновь сформированные дивизии в силу недостаточной подготовки и сплоченности пока еще не готовы идти в бой и что наступление нельзя осуществлять одними лишь опытными дивизиями, его заявление было бы не менее убедительно, чем довод о неблагоприятном времени года. Однако вышеупомянутое обобщение меньше всего следовало выдвигать в качестве аргумента в разговоре с Гитлером, видевшим себя создателем того самого нового вермахта, чьи боевые качества теперь ставились под вопрос. Фактически Гитлер был прав в том смысле, что без его политической смелости в упорном осуществлении перевооружения, без возрождения воинского духа, вызванного к жизни национал-социализмом в тех слоях общества, откуда его изгнали во времена Веймарской республики, эта армия никогда не достигла бы той мощи, которой обладала в 1939 году. Но Гитлер упускал из внимания тот факт, что успехи прежней армии полностью соответствовали его собственным успехам. Ибо, если бы офицеры и унтер-офицеры, вышедшие из прежнего рейхсвера, не отдали все свои силы на его планировку и материальную подготовку, Гитлер никогда не получил бы вооруженных сил, которые считал своим «созданием», и не смог бы одержать победы в Польше.

Приводя подобные возражения в присутствии Гитлера, диктатора с давно раздутым самомнением, фон Браухич добился ровно противоположного тому, на что рассчитывал. Отметив все деловые доводы фон Браухича, Гитлер рассердился на критику, направленную, как он решил, против его заслуг, и резко оборвал разговор. Он настаивал на дате начала операции 12 ноября.

К счастью, тут вмешался бог погоды и заставил отложить начало наступления – что до конца января повторится еще пятнадцать раз.

Поэтому, хотя ОКХ в конечном счете и оказалось правым в споре с Гитлером относительно возможной даты начала операций, в результате вспыхнул кризис руководства, последствия которого со всей страшной очевидностью проявятся в дальнейшем ходе войны. Его немедленным следствием стало то, что Гитлер и фон Браухич перестали встречаться.

Начальник оперативного управления Генерального штаба, будущий генерал Хойзингер, 18 января 1940 года сказал мне, что фон Браухич не виделся с Гитлером с 5 ноября – неприемлемая ситуация для сложившегося состояния дел. Одним из последствий разрыва была речь, с которой Гитлер 23 ноября обратился к собравшимся в рейхсканцелярии командующим и начальникам штабов всех групп армий, армий и корпусов. Считаю излишним вдаваться в ее подробности, так как она хорошо известна из других публикаций. Главными пунктами его речи были подчеркнутая им непоколебимость решения как можно раньше начать наступление на западе, а также сомнения, уже тогда высказанные им, относительно того, как долго государство будет избавлено от угрозы нападения в тылу с востока.

Что касается объяснения принципиальной необходимости начать наступление на западе, то Гитлер представил обдуманные и, по-моему, убедительные доводы, не считая вопроса о сроке. В остальном его речь представляла собой сплошные нападки не только на ОКХ, но и в общем на генералов сухопутных сил, которых он обвинил в том, что они постоянно строят препоны его инициативе. В этом отношении его речь была самой предвзятой из тех, что мне доводилось слышать от Гитлера. Командующий сухопутными силами сделал единственно возможный выбор и подал в отставку. Гитлер отказался ее принять, хотя понятно, что таким образом кризис не мог разрешиться. ОКХ все так же находилось в том прискорбном положении, когда оно вынуждено было готовиться к наступлению, которого не одобряло. Советы командующего по вопросам общего ведения войны по-прежнему отвергались, а сам он был низведен до положения генерала-исполнителя.

Если разобраться, почему между главой государства и руководителями сухопутных сил возникли подобные отношения, то решающую роль в этом сыграли жажда власти и растущее самодовольство Гитлера, разжигаемые интригами всяческих герингов и гиммлеров. Однако нужно все-таки сказать, что ОКХ само в немалой степени приложило руку к обострению отношений с Гитлером своим подходом к проблеме ведения войны после окончания Польской кампании.

Решив и дальше занимать на западе оборонительные позиции, ОКХ отдало инициативу в руки Гитлера, хотя, безусловно, именно ОКХ должно было в первую очередь давать главе государства рекомендации, тем более после того, как армия при эффективной поддержке авиации так быстро разгромила Польшу.

Осенью 1939 года ОКХ, разумеется, имело полное право придерживаться той точки зрения, что неблагоприятное время года и неподготовленность новых соединений на тот момент делали наступление нежелательным. Но ни простое утверждение этого факта, ни меры, принятые для усиления оборонительных позиций на западе, не давали убедительного ответа на вопрос, как успешно завершить войну в военном смысле. ОКХ должно было ответить на него, если хотело и дальше влиять на стратегию ведения войны в целом.

Конечно, командующий сухопутными силами был уполномочен рекомендовать курс на политическое урегулирование с западными державами. Но что, если перспективы урегулирования так и не возникнут? Человеку такого типа, как Гитлер, было особенно необходимо – даже если наступление на западе казалось в то время нецелесообразным, – чтобы ОКХ тогда же указало способы завершения войны в военном смысле.

В связи с этим после завершения Польской кампании встала необходимость ответить на три вопроса.

Во-первых, можно ли довести войну до благоприятного окончания, если придерживаться оборонительной тактики, или этой цели можно достигнуть только путем победоносного наступления германских войск на западе?

Во-вторых, если наступление необходимо, когда следует начинать его с перспективой на решительный успех?

В-третьих, как его следует вести, дабы обеспечить окончательную победу на континенте?

Ответ на первый вопрос открывал две возможности.

Первая состояла в том, чтобы после падения Польши Германия достигла соглашения с западными державами. ОКХ не могло не относиться к этому скептически, отчасти в силу национального британского характера, который практически не оставлял шансов на уступки со стороны Великобритании, а отчасти потому, что после разгрома Польши Гитлер не был готов разумно урегулировать вопрос о немецко-польской границе в духе компромисса. В конце концов ради того, чтобы достичь согласия с западными державами, Гитлеру пришлось бы восстановить Польшу в прежних границах, а это было невозможно после передачи ее восточной части Советскому Союзу. Этот свершившийся факт не смогло бы устранить никакое иное немецкое правительство даже после свержения Гитлера.

Вторая возможность успешно завершить войну при сохранении оборонительной позиции на западе могла представиться в том случае, если бы в конце концов западные державы решили предпринять наступление. Тогда для Германии открылась бы перспектива нанести контрудар и одержать победу на западе. Та же мысль высказывается в книге «Беседы с Гальдером», где процитированы его слова об «ответной операции». Однако, как говорит генерал Хойзингер, ОКХ лишь гораздо позже стало рассматривать подобный вариант – точнее, примерно в декабре, а не в период с сентября по октябрь, столь важный для его положения.

Бесспорно, мысль об ответной операции была очень заманчива, поскольку возложить на плечи противника тяжелое бремя наступления на линию Зигфрида или бесчестье нарушителя нейтралитета Люксембурга, Бельгии и, быть может, даже Голландии казалось весьма соблазнительным. Но не самообман ли это, выдающий желаемое за действительное, во всяком случае в том, что касалось ближайшего будущего? Можно ли думать, что западные державы, не посмевшие начать наступление в тот момент, когда основная часть германских войск была связана в Польше, отважатся на него теперь, когда им противостоят все вооруженные силы Германии? Я не считаю сейчас, как не считал и тогда, что для ответной операции германской армии существовали какие-либо основания.

Это мнение нашло убедительное подтверждение в «военном плане», составленном в то время по приказу главнокомандующего союзными войсками генерала Гамелена. Основные мысли этого документа, позднее попавшего в руки немецких войск, таковы:
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 13 >>
На страницу:
6 из 13

Другие электронные книги автора Эрих фон Манштейн

Другие аудиокниги автора Эрих фон Манштейн