Черный клинок

– А вот что. Вы когда-нибудь слышали, чтобы взрослый человек врал насчет своего возраста, выставляя себя старше своих лет?

– Нет, не слышал. А что, в этом есть какой-то смысл?

– Разумеется, есть. Согласно свидетельству о рождении, Моравиа сорок восемь лет. И все же, когда я сделал вскрытие, то ясно увидел, что передо мной внутренности тридцатилетнего человека.

* * *

Наохару Нишицу лежал в полной темноте. Позади себя, за дверью, занавешенной циновкой и выходящей в заснеженный сад, который был для него храмом, он услышал слабый перестук бамбуковых палочек. Оттого что раздвижные двери были приоткрыты, в комнате было очень холодно, но Нишицу, даже совсем раздетый, не обращал на это никакого внимания.

Он услышал слабый звук помешивания чая – скорее, ощутил его, как ощущают слабый запах духов, – и потянулся на тонкой циновке. В один момент перед ним на колени опустилась Ивэн. От ее стройного девичьего тела исходило тепло и запах каких-то экзотических фруктов.

– Скажи-ка мне, Ивэн, – начал он, пока она наливала в чашечку терпкий зеленый чай, пенистый и бледный, – тебе здесь нравится?

– Я никогда не думала об этом, Нишицу-сан, – ответила она, усаживаясь в позу лотоса. – Храм Запретных грез – мой дом, и всегда таким был. Мой долг – быть все время здесь, обслуживать вас.

Ее голос походил на звук разрываемой ткани.

– Ну а тогда, скажи мне, была ли ты когда-либо довольна?

– Я довольна, Нишицу-сан.

– А я нет, Ивэн, – недовольно хмыкнул он. Его слова прозвучали резко, будто он бритвой полоснул. – Разногласия все усиливаются.

– Разногласия?

– Да, – ответил Нишицу, по-прежнему лежа неподвижно. – Я говорю о лояльности. Кое-что до сих пор не казалось предметом разногласий.

Он внимательно наблюдал за ней, за ее расплывчатым силуэтом в темной комнате.

– Исторически, со времен сегунов, мы, члены "Тошин Куро Косай", всегда думали одинаково, придерживались одного пути – пути безопасности. А теперь я так не считаю.

– Вы говорите о предателе, Нишицу-сан?

В полной тишине он быстро оперся на локоть правой руки, а левой схватил ее за правое запястье и сильно сдавил, до самой кости:

– Умница!

Ивэн не издала ни звука, но он почувствовал, что голова у нее закружилась, а спустя какой-то момент уловил, что от нее исходит другой запах: немного резкий, мускусный, грубоватый. Ноздри у него расширились, ибо он наслаждался ее страхом, пахучим, сложным и пьянящим.

– Да, предатель. – Он перешел на хриплый шепот. – Я знаю, что кто-то из нашего окружения выступает против нас и копает изнутри, пытаясь сорвать наш план.

Он поднял правую руку и, коснувшись груди Ивэн, сильно сжал ее, так что, несмотря на железную выдержку девушки, отчетливо услышал, как она застонала, не раскрывая рта.

– Ты не знаешь ничего об этом? А, Ивэн?

– Чего?

Нишицу, конечно, сильно напугал ее, что было неплохо, для острастки, так сказать. Он не ослаблял хватку, а, наоборот, все крепче сжимал ее запястье и грудь, пока не почувствовал, как она вся дрожит от боли, и пока не насладился досыта этой ее мукой.

– Кто-то предал нас, Ивэн, может, даже и ты, – сказал он, покусывая ее кругом в разные места и испытывая от этого наслаждение, как от лучшего вина. – Кто-то, кого мы хорошо знаем, предает нас или задумал предать, и это, может быть, и ты, которая спала со шпионом Лоуренсом Моравиа, да и не один раз.

– Но я ведь не знала, что он шпион. Если бы узнала, то уж не преминула бы выведать, на кого он работает.

Нишицу не смог удержаться от улыбки – хорошо, что было совершенно темно. Его познания относительно природы мужчин и женщин оказались верны: мужчины знают, как разоблачать двуличность, а женщины – как ее выведать.

Не имеет никакого значения, что Нишицу пока неизвестно, кто хозяева Моравиа. Он знает, что Моравиа шпион с того момента, когда неопытный разведчик отправил зашифрованное сообщение по факсу из офиса компания "Америкэн экспресс" в Гинзе. Нишицу не волновал тот факт, что он не сумел расшифровать сообщение, – достаточно и того, что его люди сообщили, кому оно направлено.

Для Ивэн это должно оставаться тайной: Нишицу по собственному опыту знал, как это трудно – много знать и не проболтаться. В любом случае Ивэн нужна ему для более важных дел. Он немного ослабил хватку и ощутил в ответ, как от нее повеяло волнующим запахом.

– Кто же предал нас? – спросил он.

– Не знаю.

Он водил губами по ее щекам, по уголкам рта.

– Подозреваемых очень немного. Всего несколько человек, но зато достаточно могущественных, опытных я коварных.

Тонкая струйка слюны выступила на ее губах, и это ему понравилось.

– Мужчины слишком самоуверенны, настолько, что решаются противостоять нам, женщинам, хитры и коварны. Кого ты подозреваешь? Мужчину или женщину?

– Мужчину.

– И я назову его имя. По сути дела, первый, кого я подозреваю, это Шото Вакарэ.

Он выпустил ее запястье и с удовольствием заметил, что она не отдернула руку.

– Мне известно, как ты пускаешь в ход свои способности, и полностью полагаюсь на них в этих делах.

– Я всегда делала все, что вы приказывали, Нишицу-сан.

Он не мог удержаться от соблазна, почувствовав, как увлажнились ее губы.

– И снова проделаешь то же, – хрипло произнес он. – Ты поможешь мне отыскать предателя.

В ответ Ивэн подняла голову, обнаружив лебединую шею. Заметив ее готовность выполнить его волю и увидев нежное женское тело, Нишицу ощутил, как в нем пробуждается желание, еще больше подогреваемое пикантностью ситуации.

Он быстро лег на нее, раздвинув сильными ногами ее ноги. Через минуту-другую она заплакала, но совсем не так, как плакала только что от боли.

* * *

Вулф решил никому не рассказывать ни о дверце в задней стенке гардероба в квартире Моравиа, ни о комнате без окон, ни об эксцентричной обстановке в ней, в том числе и о фотографиях и странной скульптуре. Не мог он посвятить в эту тайну даже Бобби. Почему? Этого он и сам не знал, просто инстинктивно чувствовал, что о своем открытии следует помалкивать.

Во второй половине дня стало прохладно и тихо, будто даже и не существовало никакой погоды, а была лишь огромная серая морозная пелена, грозящая ввергнуть город в небытие. Он припарковал машину на Восточной Третьей улице, напротив старинного кирпичного особняка. На первом этаже здания размещалась художественная галерея с экспонатами, если только так можно было назвать куски материи и полоски черной кожи, прикрепленные к отожженным скрученным листам железа. Огромные скульптуры виднелись в окне за крепкими чугунными воротами, выкрашенными в разные цвета – зеленый, оранжевый и желтый, – похожие на свежие кровоподтеки, на которые наложены декадентские рисунки. Выставка называлась "Городская гниль".

"Наконец-то подобрали верное название", – подумал Вулф. Он прошел через размалеванные ворота. Внутри галереи все было тоскливо и мрачно, как в глухую полночь. Навстречу Вулфу вышла худая как вешалка молодая женщина с длинными прямыми рыже-огненными, как пожарная машина, волосами и неприятным голубовато-белым цветом лица. Ее глаза обрамлял толстый слой краски, а губная помада и лак на ногтях чернели, как стены самой галереи. Все ее обличье скорее напоминало смерть, чем жизнь. Вулф предположил, что в этом и заключалась ее суть. "Прелестна, – отметил он. – А может, просто хипповая. Каждый воспринимает ее по-своему".

Женщину звали Маун. Вулф представился ей как адвокат, занимающийся наследством покойного Лоуренса Моравиа. Маун посмотрела на него ничего не выражающим взглядом, а он вынул фотографию Моравиа и показал ей.