Дай-сан

Так и случилось, что маджапаны пришли на сей остров – на этот обширный кусок известняка, поднимающийся со дна моря. И здесь основали они Ксич-Чи, город своих праотцев, истинный город.

Только здесь маджапаны не смешались с нарождающейся новой расой людей, наводнивших мир. Только здесь сохранили они чистоту крови. А когда узрели они Чакмооля, они поняли сразу, что это есть воплощение Тцатлипоки.

– И теперь, – выдохнула Кин-Коба, низкий голос которой дрожал в густом воздухе, – в катун Ке-Ацатля, на рассвете эры шестой, первые из маджапанов вернулись в священный свой город, где этой ночью может случиться великое возрождение. Тцатлипоки придет, дабы снова узреть свой Ксич-Чи.

* * *

Подтеки воды, последние напоминания о ливне, при свете луны превращались в озерца платины. Игра света и тени, в переливах которой, кажется, оживали резные камни. Мистическая история, высеченная на незыблемых гранях. Когда-то великий, сейчас это город мертвых, думал Ронин, бесшумно следуя за Кин-Кобой, которая шла быстрым шагом по улицам в пляшущих зыбких бликах. Наверное, эти трое – жертвы неумолимого времени – сошли с ума от затянувшегося одиночества. И они явно не маджапаны, эти загадочные хранители Ксич-Чи. Какие они, интересно, под своими кошачьими масками, пытался представить Ронин, передвигаясь из тени в тень, вдоль грани каменной пирамиды. Похожи они или нет на фигуры с пиктограмм, запечатленных в архитектуре Ксич-Чи?

Этот город казался видением из сна. Исполинские каменные капители как будто парили в воздухе, выдаваясь из остающихся в тени стен; широкие площади с покатыми стенами зданий, увенчанными зубцами, представляли собой вереницу наклонных плоскостей; пирамиды, сложенные из бесчисленных уступов и густо покрытые резными иероглифами, казались поэтому зыбкими и неустойчивыми.

Кин-Коба скрылась в густой тени, и Ронин потерял ее из виду. Он пошел за ней осмотрительно и бесшумно. Теперь камни были его врагами, поскольку они могли выдать его гулким эхом, не будь он так осторожен. Дорожка, на которую свернула Кин-Коба, проходила мимо трех зданий, вдоль узкого прохода примерно в сотне метров от того места, где встал в тени Ронин.

Мгновение он стоял неподвижно, наблюдая и напряженно прислушиваясь к приглушенным звукам ее шагов. Его окружали безмолвные и отчего-то немного жуткие хроники маджапанов – история в камне, ждущая своего часа.

Осторожно продвигаясь по проходу, Ронин заметил движение. Теперь он засомневался, а не стоит ли вернуться в дом на площади. После недолгих раздумий он все же пошел вперед. Теперь, когда решение было принято, он ускорил шаг.

Вперед по проходу, потом резко влево, в полосу темноты. На какое-то время он как будто ослеп.

Что-то неуловимо преобразилось. Изменился характер самой темноты. Она стала вдруг гуще и как будто просторней. Ронин понял, что отошел от зданий. Однако, подняв голову, он не увидел ни звезд, ни луны.

Впереди снова раздался приглушенный звук шагов. Он двинулся вперед. Там, где сгущалась кромешная тьма, стояли деревья. Глаза Ронина постепенно привыкли к темноте, и он увидел, что идет по краю джунглей, окружающих город.

Несколько раз ему казалось, что впереди что-то мерцает – что-то похожее на отраженный свет, только невысоко, метрах в двух от земли, не больше. Кого или что он преследует? Интуиция подсказывала Ронину, что он потерял Кин-Кобу еще в темном проходе. Тогда почему он здесь?

Джунгли неохотно расступились, и Ронин, замерев в тени, увидел залитую лунным светом просеку. Ничего подозрительного он не услышал. Обычный писк ночных насекомых и тихий шелест деревьев.

Он решительно вышел на середину просеки и зашагал дальше по ней. Потом неожиданно просека сделала поворот, и в бесстрастном свете луны Ронин увидел черно-белое покосившееся сооружение, стоявшее в дальнем конце дорожки.

Оно стояло на невысоких колоннах в виде извивающейся змеи; каждый ее изгиб был как бы частью основания. Изображение змеи Ронин увидел в этом городе впервые. Центральная лестница здания обвалилась в нескольких местах.

В самом здании было двенадцать дверных проемов, и над массивными перемычками каждого виднелось резное изображение все той же змеи, то ли с перьями, то ли с крыльями, развернутыми в полете.

Одну сторону здания полностью затянули растения – неизбежное нашествие джунглей, стремящихся отвоевать пространство, когда-то отнятое у них каменным городом. Зеленый мох на ступенях напоминал запущенный разлохматившийся ковер.

Краем глаза Ронин заметил, как что-то мелькнуло во тьме, и подошел поближе. Опять сверкнуло что-то белое, и теперь он увидел, что перед зданием, в тени раскидистого дерева, стоит какая-то статуя. Когда ветер раздвинул тяжелые ветви, серебристый свет луны упал на голову изваяния.

То есть не на голову, а на верх торса. Головы у статуи не было, как будто кто-то умышленно снес ее с каменных плеч. Сама же фигура возвышалась не меньше чем на шесть с половиной метров.

Это был воин.

В панцире и сапогах, с сильными, мускулистыми руками. На поясе у него висели двое ножен: одни с оружием, другие пустые. Одна рука поднята вверх. Она тоже была испорчена и заканчивалась обломанным запястьем.

По верхушкам деревьев пронесся прохладный ветер. Тихонько попискивали ночные насекомые. И больше ни звука.

Ронин застыл перед статуей в немом изумлении. Он словно услышал какой-то темный, глубинный зов и почувствовал, как в его тело вливается неведомая сила, исходящая от самой просеки, от этих странных каменных сооружений. Что-то в нем нарождалось, зовущее к действию, неодолимое и манящее.

Потом Ронин медленно повернулся и направился в шуршащие, влажные тени джунглей.

Он поднял глаза, чтобы взглянуть на статую в последний раз.

Где-то рядом, у него над головой, развернулись громадные оперенные крылья, и что-то вспорхнуло в прохладную чистую ночь.

За пологом сплетенных ветвей и листвы – обширная геометрически правильная равнина, лежащая под перевернутой чашей черных небес. Ее освещала луна в окружении танцующих звезд. На востоке, прочертив небосвод ближе к линии горизонта, неровной дугой изогнулся широкий звездный пояс, густое скопление мерцающих точек. Далеко-далеко был сейчас благоуханный Шаангсей и желтая крепость Камадо, северная цитадель, у стен которой уже бушевал Кай-фен.

Добравшись до здания на северной стороне акрополя, Ронин прилег у себя в комнатушке и закрыл глаза, ожидая возвращения Мойши.

Охваченный непонятной яростью, он идет коридором какого-то ветхого заброшенного здания. Коридоры настолько узки и темны, что ему волей-неволей приходится напряженно всматриваться вперед, чтобы не сбиться и не заплутать. Из-за этого у него нет ни времени, ни возможности заглядывать в дверные проемы, издевательски мелькающие с двух сторон, хотя заглянуть очень хочется. Или не хочется… он и сам не поймет. Но так или иначе он шагает вперед во тьму, и ярость его нарастает, обращаясь необъяснимым и жгучим гневом. Он видит свое отражение в зеркале и, сам испугавшись, отшатывается прочь.

Во мрак дальше по коридору. Он здесь один. Больше нет никого. Двери закончились. Он переходит на бег. Все быстрее и быстрее. Вдоль сплошных стен. Грохот его башмаков разносится эхом, похожим на барабанный бой, на ритм какой-то растянутой потаенной песни. Это уже полное безрассудство, думает он в темноте. Да пошло оно все к морозу! А ярость так и пылает огнем. Он уже не владеет собой. Это как будто напор судьбы, задевшей его своим кожистым черным крылом. Все быстрее бежит он по узкому коридору.

Дальше и дальше, и все начинает сливаться. У него слегка кружится голова. Вскоре он замечает, что потолок становится ниже. Сгорбившись, как-то неловко согнувшись, он ковыляет вперед. Быстрее.

Он спотыкается, падает посреди черноты. Его руки взлетают над головой, пальцы сами цепляются непонятно за что.

Он висит в воздухе, ухватившись за балку – нижнюю кромку коридора-туннеля-воронки, загибающейся вниз и стремящейся выплюнуть его из себя. Сбросить вниз.

Разгоряченный и потный, он отчаянно пытается удержаться, а под ним уже ждет пространство, разверстое и бездонное.

Из глубины поднимаются грохот и скрежет. Где-то внизу смутно виднеется что-то вроде подмостков. Слишком далеко, чтобы спрыгнуть на них. Из-за громадного расстояния они кажутся не шире лезвия меча.

Взрывы, раскатистые и глухие, доносятся снизу, больно ударяя по ушам.

Он смотрит вниз как завороженный, не в силах оторвать взгляда.

А потом появляется некое извивающееся существо. Липкие полупрозрачные щупальца тянутся вверх. Из глубины проступает темный бесформенный силуэт, нависающий над чудовищной тварью. Сгусток тьмы, обволакивающий ее своим телом. Щупальца бьются в агонии. В клубящемся мраке видна содрогающаяся голова. Горят два глаза без век, со зрачками, похожими на зазубренные осколки обсидиана.

Чудовищное лицо начинает как будто мелькать, изменяя черты, стремительно и неуловимо. Пульсация форм – десять тысяч преобразований в единый миг, на исходе которого остается один-единственный глаз, узкий и длинный, как прорезь. Немигающий, злобный взгляд, готовый смахнуть его вниз – завороженного, смятого и беспомощного.

Жар точно крик. Его глаза выжжены. Тело бьется, поджаривается и горит, горит… И жуткая вонь…

– Я услышала, как ты кричал, – сказала она, склоняясь над ним.

Он вперил невидящий взгляд в ее неправдоподобно огромную, покрытую мехом голову, по которой метались нелепые искаженные тени в тусклом мигающем свете от тростниковых факелов, проникающем из коридора в комнату.

Приподнявшись на локте, Ронин отер пот с лица.

– Ты болен?

– Нет, – отозвался он медленно, все еще не придя в себя. – Это был сон. Просто сон.

Его голос звучал низко и хрипло.

– Сон.

– Да.

Кин-Коба опустилась на колени рядом с его соломенным тюфяком.