Черный клинок

– Да, он. Наш человек в министерстве обороны – Шипли – молодец, что завербовал его.

Хэм прикончил остатки индейки и бутерброд с овечьим сыром и принялся сооружать себе второй бутерброд.

– Я хотел бы поговорить о нем, – начал он. – Раз уж противник до него тоже добрался, нам, вероятно, стоит подумать о его замене, чтобы...

– Так не пойдет! – перебил его Торнберг. – Слушай, что я тебе скажу о нашем приятеле Вулфе Мэтисоне. Лучшего детектива на свете не сыскать, уж ты мне поверь. Он сочетает в себе безошибочную интуицию, ненасытную любознательность и бульдожье упрямство, а вкупе это делает его грозой для противника.

– Агент Яшиды уже на месте, – возразил Хэм. – И я вынужден напомнить, сэр, что от Мэтисона мы не получили ничего, кроме какой-то лапши на уши, что, мол, по словам нью-йоркского главмедэксперта, Моравиа изнутри выглядит моложе, чем снаружи. Но даже если медэксперт не врет, для нас это интереса не представляет.

– Ты, сынок, не знаешь Вулфа Мэтисона так, как я. Чтобы оценить его качества, надо видеть его в действии. А я видел. Будь спокоен, у меня весьма веские причины, чтобы остановить выбор на нем... Ну а что еще у тебя есть для меня?

Хэм решил не настаивать на дальнейшем обсуждении, оставшись, однако, при своем мнении, что с Мэтисоном что-то надо решать. Чем больше он обдумывал то, что говорил ему Яшида, тем сильнее склонялся к его точке зрения. Мэтисон – очень опасный тип. Что еще хуже – непредсказуемый. Отец, очевидно, не понимает этого, а вот ему с Яшем виднее.

– Фу ты, чуть не забыл, – воскликнул он, сунув руку в карман и подавая отцу небольшой конверт. – Шеф нью-йоркской полиции Бризард сумел наконец-то разжиться нормальным скрыто снятым фото этой японской деятельницы, так сказать, искусства, которая привлекла внимание Мэтисона как раз перед тем, как его ловко спустили с крыши. По-моему, этот снимок мало что дает.

– Ты кому-либо показывал его, сынок?

– Нет, – отрицательно покачал головой Хэм. – Видишь, печать Бризарда в целости и сохранности.

Торнберг пригляделся к конверту. Конверт, согласно указаниям Хэма, был заклеен липкой лентой на матерчатой основе с печатью начальника полицейского управления Нью-Йорка. Он крякнул и взрезал ленту столовым ножом. Внутри оказалась одна-единственная крупнозернистая черно-белая фотография. Какое-то время Торнберг молча разглядывал лицо молодой женщины на фото, а затем осторожно отложил его.

– Бог ты мой! – воскликнул он, видя, как Хэм расправляется с ростбифом, швейцарским сыром и сандвичем с шинкованной капустой. – У тебя аппетит, как у всего Седьмого флота.

– Это все морской воздух, сэр, – ухмыльнулся Хэм, набивая рот хрустящей чесночной приправой. – Я от него всегда есть хочу.

– Врешь ты все и не краснеешь, – изрек Торнберг, криво улыбнувшись тонкими губами. – Ты всегда жрал, как гренадер. Мать тебя звала гиперактивным ребенком. А я ей всегда говорил, что это вздор, просто, мол, мальчишка жрет, как положено мужику. – Он довольно хмыкнул. – Женщины! Они воображают, будто знают все на свете, и особенно про то, как растить детей. Какая чушь!

Взглянув прищуренными глазами на солнце над Чесапикским заливом, Торнберг ткнул большим пальцем в сторону кормы, где, несмотря на не такую уж и жаркую погоду, беззаботно загорала нагишом стройная молодая блондинка.

– Ну вот, почему я женился на этой? – спросил он риторическим тоном и сам же ответил: – Дети тут вообще никому не нужны. У нее одна функция, заметная любому здоровому мужику, и она выполняет ее что надо.

Он снова хмыкнул, толкая крючковатым пальцем лежащий на столе раскрошившийся пирожок, а затем пригубил немного сока и чуточку кетчупа.

– Еда. Теперь уже мне ничего этого не хочется.

Торнберг Конрад III разменивал уже восьмой десяток, но, как он с гордостью отмечал, это совсем не влияло на его мужскую удаль. Он и вправду внешне совсем не соответствовал своему возрасту и выглядел гораздо моложе.

– Однако же, если бы я захотел, то, наверное, смог бы сделать ребенка и этой, – сказал он и расхохотался, увидев выражение лица сына. – Ты, Хэм, всегда такой правильный. Только глобальные задачи на уме. Прямо идеальный солдат. Мне приятно, что я все еще могу шокировать тебя. Значит, я еще не совсем конченый.

Три года назад Торнберг перебрался в свое обширное поместье в лесах Виргинии. А вскоре после этого встретил Тиффани и женился на ней. "Телка", – про себя обозвал ее Хэм. Он отчетливо помнил, как она сказала своим писклявым глупым голосом: "Привет! Меня зовут Тифф. А вас как?" Теперь она носила имя Тиффани Конрад, и, с точки зрения Хэма, уже одно это было ужасно смешно.

Как-то раз Торнберг, немного перестаравшись с виски "Гленливет" (ничего другого он не пил), признался сыну, что больше всего его удручает тот факт, что он уже не может стоять прямо. "Все равно, – сказал тогда отец сиплым от спиртного голосом, – там, где это больше всего нужно, у меня стоит как надо. Так что кому какое собачье дело, что я слегка гнусь от ветра. Я на своем веку пережил достаточно бурь".

Хэм знал, что это не простое бахвальство, Торнберг сумел одолеть, обойти и одурачить всех своих врагов. "Если для победы что-то нужно, – изрек он однажды, обращаясь к сыну, в буквальном смысле окосев от алкоголя, – то это надо сделать и точка. Все остальное забудь. Бабы, это продажные твари, они приходят и уходят. Да и детишки, черт бы их побрал, тоже предадут тебя. Вырастут и будут вытворять все, что в башку взбредет".

Хэм вспомнил то свежее осеннее утро, когда отец взял его на совещание в Пентагон. Он тогда только-только вернулся из Вьетнама, весь в наградах, и думал, что отец хочет показать его коллегам в наилучшем виде.

По иронии судьбы, совещание проходило в том же кабинете, куда спустя несколько, лет его с отцом пригласили, чтобы заслушать их соображения относительно избавления от экономического господства Японии.

Его поразила и, по правде говоря, озадачила та степень уважения и влияния, которыми пользовался отец среди военных, – лишь высшие офицеры всех родов войск присутствовали на совещании. По опыту он знал, что в Пентагоне на штатских, то есть на всех, кто не служит в вооруженных силах, смотрят с большим недоверием, чтобы не сказать – с презрением. Военные – это своего рода священное братство, и они, наподобие масонов, не допускают к своим делам посторонних.

Хэм хорошо запомнил высокопоставленного контр-адмирала, выступившего против предложения Торнберга создать централизованную инспекцию, которая давала бы добро" на поставки новейших типов вооружений для всех родов войск. У отца имелся тут и собственный интерес – он только что объединил четыре небольшие, но перспективные оружейные фирмы в первый в то время специализированный конгломерат по созданию новых видов оружия для вооруженных сил.

Контр-адмирал, явно предвидя, что такая централизация урежет его полномочия, стал утверждать, что реализация этого плана сведет на нет преимущества конкуренции, существующей благодаря уже установленной системе распределения подрядов.

Затем слово взял Торнберг. И Хэму, как и всем остальным присутствующим, его выступление очень понравилось. Отец начал выдавать факты и цифры за последнее десятилетие, то и дело иллюстрируя неэффективность установленного порядка. Он показал, как много средств уходит впустую из-за дефектов на стадии разработки оружия, из-за накладок при запуске в производство и подтасованных результатов испытаний. И все это из-за безумного стремления максимально сбить стоимость подряда, уложившись в искусственно сжатые самими же военными сроки. А после всех этих разоблачений он продемонстрировал, каким образом предложенная им новая система покончит с недостатками и расточительностью старых порядков.

Это умное и тщательно продуманное выступление уже само по себе должно было убедить его высокопоставленную аудиторию. Но Торнберг не ограничился выступлением. Он тут же представил своего сына, весьма к месту упомянув о должностях, которые он занимал во Вьетнаме, а после этого попросил Хэма изложить свое мнение о военном снаряжении, используемом КВСВ на театре военных действий в Юго-Восточной Азии.

Последовавший за этим отчет Хэма, своими глазами видевшего многочисленные неполадки в технике, с которыми военным приходилось сталкиваться во время ведения боевых действий во Вьетнаме, довершил разгром оппонентов Торнберга.

И теперь, глядя, как отец набрал еще немного кетчупа, Хэм снова подумал, что тот действительно сметет со своего пути кого угодно. Он безжалостен и настойчив, как акула, и именно поэтому находиться с ним рядом было одно удовольствие. Полушутя отец назвал его правильным и, по мнению Хэма, совершенно точно определил самую суть морали Коирада-младшего.

Торнберг тем временем извлек из коробки с серебряной инкрустацией сигару, повертел ее меж пальцев, понюхал, глубоко втягивая воздух, и нерешительно положил обратно.

– В своем большинстве люди считают меня аморальным, – заявил он, прибегнув к своему повергающему собеседников в изумление приему, когда он, казалось, читал чужие мысли. – Но что они в этом понимают? Знаешь, у большинства мнение основано на невежестве.

Он посмотрел на сына в упор и продолжал:

– Открою правду лишь тебе одному. А правда в том, что у меня свой собственный моральный кодекс. От общепринятого он отличается тем, что основан на совершенно иных установках. Я избрал чертовски трудный путь. Мне требовались сила и хитрость. Лишь для того, чтобы уцелеть в драке. Бог, однако, свидетель, что для процветания мне нужно было еще кое-что.

– Понимаю, сэр.

– Конечно, понимаешь, – кивнул Торнберг. – Ты всегда все быстро схватывал. Не успел на свет народиться, а уже не давал водить себя за нос.

Хэм знал, что старик имеет в виду его брата Джея, чья многообещающая карьера в одночасье рухнула из-за любовной интрижки с женой старшего партнера по юридической конторе.

– Мужики, которые думают не головой, а задницей, вообще не мужики, – изрек Торнберг. – От них обязательно жди какой-нибудь беды.

– Сэр, мы оба теперь могли бы как-то помочь Джею, – вставил Хэм.

Проигнорировав замечание сына, Торнберг развернулся в кресле и уставился на Тиффани, которая, приняв сидячее положение, покрывала свое обнаженное тело очередным слоем лосьона.

– Ага, видишь! Бог меня все еще не забывает, – обрадованно провозгласил он, потирая свой худощавый подбородок. – У меня между ног встает от одного только вида того, как она массирует себе груди. Глянь-ка на эти соски. Великолепные... Да, крепкое тело. Чего бы я только не отдал за то, чтобы быть таким же юным!

– На что ты жалуешься? – спросил сын. – Ты смотришься так молодо, что по внешности даже в отцы ей не годишься.

Торнберг повернулся к нему.

– Тебе еще надо очень многое понять в жизни, сынок, – сказал он. – Я знаю людей из всех слоев общества – от высших до низших. Прибегать к этому преимуществу в спорах с тобой было бы с моей стороны просто нечестно.

Хэм тут же переключил на отца все свое внимание. Образ великолепных грудей Тиффани-телки в момент испарился из его сознания, как туман под лучами солнца.

Торнберг сплел пальцы вместе, довольный, что ему не потребовалось специально просить сына повнимательнее выслушать его.

– Убийство Моравиа убеждает меня, что общество Черного клинка завершило все свои приготовления. А это значит, что мы тоже должны быть наготове, – сказал он, выставив вверх на удивление прямой палец. – Точный расчет времени, сынок, часто оказывается решающим фактором. Самый что ни на есть детально разработанный план может провалиться из-за несвоевременного ввода его в действие. От того, когда именно ты пойдешь вброд через речку, может зависеть, замочишь ли ты только ноги или будешь шляться с мокрыми яйцами.

Торнберг Конрад III посмотрел на залив, на солнечные блики на волнах, на одинокий парусник, резво бегущий по воде наперегонки с недолетающим до них ветром...