Принцесса-следователь. Том 2

– Пишите вашу записочку, не хочу откладывать дело, пока у меня еще есть связи и возможности, – может всего на мгновенье, но его щеки заалели, а потом он набрался храбрости и проронил следующие слова, которые согрели душу, более остальных слов:

– Благодарю вас, мадемуазель Билль, вы чрезвычайно ко мне добры.

Я попыталась писать ровно, но буквы то и дело прыгали, потому что сердечко мое колотилось, предвещая, что еще ничего не потеряно и все можно вернуть на круги своя. Сыщик не мешал мне, он посыпал песком мою рукопись, чтобы она быстрее высохла, и осторожно сложил послание. А дальше я встала и отправилась к себе, так спокойно и кротко, и прибыв всего за несколько минут до прибытия мадемуазель Палэтт, отыскала на улице праздно шатающего беспризорного мальчишку и вручила ему записку, передав, чтобы отдал ее Мадам, а для подкрепления слов вложила в ладонь два су. Зеленые глаза сверкнули, и мальчишка побежал, даже не спросив дороги. Если не ошибаюсь, его подослали меня караулить. Но вот я издалека увидела приближающуюся полицейскую карету, которая была выкрашена в темно-синий цвет с гербом короля и знаком полиции с другой стороны. Мадемуазель Палэтт ловко спрыгнула с высокой ступеньки, ей даже не понадобилась деревянная подставочка и сразу же подала мне ридикюль, вероятней подумав, что я ее выглядываю специально. Что ж, я не стала разубеждать наставницу ни в чем, ее расположение мне бы тоже сыграло на руку. Несмотря на выезд к месту преступления, Кандалинья порхала, словно бабочка, а еще была необычайно говорлива:

– Ах, дорогуша, вам бы не помешало изредка отправляться вместе со мной. Хотя труп оказался в плачевном состоянии, я все же смогла выяснить, что это самоубийство, ибо никаких следов борьбы. А еще вместо мосье Паланника с его армейскими шуточками и пренебрежительным отношениям к женщине, к нам скоро приставят нового старшего коронера. Такой приятный мужчина, и главное заинтересовался моими умозаключениями.

– А куда же отправится мосье Паланник?

– Вероятнее в отставку, как вспомню его шуточки относительно моего ридикюля, как я тогда злилась на этого «индюка в шинели», но ведь комиссары не зря побывали здесь. Надеюсь, и штат немного обновят. Мосье Гланж уже, в принципе, должен собрать свои вещи и сдать документы в архив, с дня на день ему доведется освободить свою должность.

Она говорила так просто, эта женщина не считалась с моими чувствами, а они просто восставали против ее злорадства. Ну уж нет, мой друг никуда не уедет, не бывать этому. В конце концов, я ведь всегда могу обратиться с прошением к королю, и пусть придется раскрыть свою личность, но спасти честь и репутацию хорошего сыщика куда важнее. Тем более, что через каких-то пару месяцев мне предстоит вернуться обратно домой.

Но рано думать о тех моментах, которые душа желает избегать, нынче мы каждый день боремся за выживание и процветание. Во всяком случае, я так думала, когда вечером того же дня окончила свои труды и вышла на улицу. На уже известном переулке меня встречала Элен, держа в руках сверток. Вероятнее всего, неуемная помощница (все чаще я задумывалась над тем, что она не только исполняет свои обязанности, но и поддерживает меня в трудный час) сходила за покупками, а значит, сегодня нас на ужин ожидает не только гостиничный суп, а еще и некоторые лакомства. После задержания мосье Люмье его дела перешли к поверенному делами мосье Гремеру. Этот человек был простоковатым, но вел дела аккуратно, вероятней всего он работал в конторе на задержанного хозяина. Мосье Гремер оставил все, как и прежде, и только треть постояльцев съехала со своих комнат. Я же осталась, поиски нового места приводили бы меня в уныние. Но я сменила комнату, мне подобрали более светлые покои, а вот плату оставили такой, как прежде.

Элен была довольна переменами, а еще тем, что мы оставались на том же месте, просто перейдя в другие апартаменты. Так она могла спокойно посещать «Клинфо», будучи на хорошем счету у мадам Бифик и приходить за мной в точно назначенное время. Правда теперь у нее появилась еще одно приятное занятие, именно ради него, она держала сейчас сверток. Мы шли и обсуждали новости прошедшего дня. Я сокрушалась относительно того, что мосье Гланжу сегодня пришлось выслушать нравоучительное наставление от кардинала. Элен даже переспросила меня, неужели ради нас в обычную полицейскую конторку пожаловал сам кардинал Коррино, который представляет в Ганжане его Преосвященство – помазанника богини. Я ответила утвердительно, рассказав, как этот напыщенный церковник нас распекал, так же, как мосье Паланника. И что теперь начальнику Персиваля грозит отставка, и вообще, намечается много изменений. Моя собеседница ненадолго задумалась:

– Да уж, ваш друг произвел много шума. Прежде всего, он настроил против себя комиссаров, а теперь еще и кардинала.

– Но ведь он не настраивал, а просто выполнял обязанности честного сыщика. Без него семья Кансин не обрела бы долгожданный покой, а мы томились бы в неизвестности, да еще с трупом под боком. Элен, ты не права, если считаешь мосье Гланжа бунтарем?

– Но ведь теперь весь участок из-за него в затруднительном положении.

– Нет, не из-за него, – утвердительно ответила я, прежде чем перед нами остановилась черная карета, запряженная выносливой лошадью, и оттуда не показался довольный мосье Гланж, приглашая меня следовать за ним. Я очень удивилась, моя спутница ретировалась.

– Может не надобно, госпожа, мало вам приключений, вы их ищете почти каждый день.

– Нет, Элен, здесь речь идет не о приключениях, это дело чести. Думаю, если мосье Гланж уже в карете, мне ничего особого не угрожает. Дожидайся меня в гостинице.

Моя помощница отступилась, а я ловко запрыгнула в предоставленный мне экипаж, тем более, что моя напарник подал даме руку. Выглядел он немного возбужденным, но после полного уныния, рада была наблюдать подобные перемены. Кучер уже знал, куда нам ехать, оказалось, что это не Персиваль побеспокоился, а наша таинственная клиентка, которая прислала карету за нами. Он так же вышел из участка и к нему подкатил экипаж, ему оставалось так же сесть в него и поехать за мной. Мы оба пока что помалкивали, поскольку не было общих тем, или боялись, что острое ухо возницы нас подслушает.

Карета мчала улицами вечернего Ганжана, когда зажигались фонари, и люди прогуливались не спеша. А еще были открыты все театры и оперы, приглашая праздную публику насладиться искусством умелых актеров и певцов. Было вот так интересно посмотреть новые пьесы, я будто вечность здесь не бывала. Только теперь без матушкиного неусыпного надзора и сопровождения ее фрейлин, хотелось просто посещать модные салоны и наслаждаться жизнью. Только бедной провинциальной девушке подобное не по карману, как-то я все забываю о своем нынешнем статусе. Мосье Гланж за мной наблюдал, когда я миловалась освещенными кварталами богатых районов:

– Мадемуазель Билль, вы любите театр?

– Конечно, сложно не любить красочные представления, но я так давно его не посещала, а школьные представления не идут ни в какое сравнение.

– Вы правы, здесь творятся поистине чудеса. Надобно будет как-нибудь выехать и посмотреть новое творение Моне, говорят, его Розитта просто прелестна. Вы возьмете вашу служанку, пусть она тоже насладиться красивым зрелищем. Девушка сегодня посматривала на меня осуждающе, видно ваши родители хотели, чтобы она присматривала за вами более тщательно, но вы постоянно в разъездах, да еще со мной.

– О, не беспокойтесь, моя служанка присматривает за мной из привязанности, и вам доверяет, просто не показывает этого.

– Вы поймите, ваша репутация – хрупкая вещь, малейшая сплетня и вы лишитесь возможности найти свое счастье, к тому же, столицу часто связывают с распутством.

– Я этого не опасаюсь, мосье Гланж, мне рановато пока задумываться о замужестве.

Если мне в мужья пророчат кронпринца, и я обладаю не малым приданным, да еще и королевским титулом, то мне не страшны даже самые изощренные кривотолки. Но мой собеседник все же беспокоился о моей девичьей чести, и это располагало меня к нему.

– Зря вы так думаете, мадемуазель, девице в вашем возрасте положено задумываться о муже, и даже выбирать среди нескольких претендентов, – он говорил с каким-то странным чувством, в его глазах горел уверенный огонек, но в этот момент кучер начал придерживать лошадей, видно было, что мы уже на месте. Карета остановилась, я решила выглянуть и осмотреться: мы подъехали к большому и роскошному зданию и судя по изголовью каменных львов, это была Большая столичная опера. Впервые я побывала здесь в десятилетнем возрасте, и тогда эти каменные изваяния в полный рост с острыми зубами, и позолоченными гривами, меня впечатлили. А настоящая пьеса заворожила, там актеры даже парили под куполом и при этом красиво пели, это было настоящее волшебство, изысканность, высшее искусство. Я смотрела на них из отдельной лоджии, которую всегда занимала монаршая семья, и в глазах сверкали десятки сапфиров-огоньков. Тогда я влюбилась в музыкальные постановки, но со временем посещение оперы сменилось балами и парадами, а вот сейчас я снова смотрю на львов и вспоминаю ощущения десятилетней девочки. Интересно, играла ли тогда уже дива Рожен, и какой она была там, на сцене?

Только мы находились ни у главного входа, нас подвезли к запасному, которым частенько пользовались артисты и их гости. Можно сказать, мы попадали в святая святых – за кулисы. Нас встречал лакей и провел по темному узенькому коридорчику. Двери мне показались одинаковыми, но добродушный господин в летах остановилась у одной из них, и постучался, может он их считал или знал на память, кто где находится. Дверца была невелика, и очень странно отличалась от той величественной комнаты, в которую мы попали; здесь все было нарядным и красочным. На полу лежал настоящий тканый ковер из верблюжьей шерсти, расписанный на восточный манер; низенькие оттоманки, полированные сервировочные столики, перьевые подушки вместо кресел. Потолок был выбелен, украшен лепниной в виде розария и раскрашен яркими красками и позолотой, на противоположной стене висело настоящее паросское зеркало, в человеческий рост, в котором отражалось все великолепие комнаты и неуверенность прибывших сюда посетителей. Вокруг нас витал запах благовоний, и от дамского будуара нас отделяла небольшая ширма, выполненная из бамбука и натянутого полотна, расписанного красками. И вот из смежной комнаты к нам вышла величественная женщина.

Дива Рожен была прекрасна, красотой могла соперничать с богинями древности. Это уже не та дама, что куталась в темный плащ, теперь на ней была легкая туника до щиколоток, перекинутая через одно плечо, оставляя покатые плечи и руки открытыми. Ее запястья были украшены браслетами, прическа приподнята вверх и зафиксирована тонкой нитью из жемчужин, на шее висел кулон в виде морской ракушки. Дама грациозно направлялась к нам, несколько локонов колыхались, отражая блеск ее волос, карие глаза блестели, их оттеняли специальным угольным карандашом, чтобы придать выразительность.

Дама подошла к нам и поздоровалась, протянув руку мосье Гланжу, а мне кивнув. Сыщик лишь ответил прохладным кивком, даже не шелохнувшись. Дива в ответ незадачливо хмыкнула и теперь обратилась ко мне, взгляд ее потеплел, а я немного замялась, не понимая, чего хочет от меня эта женщина. Мадлен жестом пригласила нас присесть, но ведь я была в таком неудобном платье, как же мне разместиться на столь низеньких оттоманках? Нет, я решительно отказалась, мой спутник повторил жест за мной, мотнув головой.

– Тогда перейдем к той просьбе, с которой я к вам непосредственно обратилась. Дело в том, что только вы можете помочь мне, а я, в свою очередь, помогу вам и улажу маленькое недоразумение, возникшее между представителями духовенства и третьим ганжанским участком полиции. Не надобно делать таких удивленных глаз, вы знаете о том не хуже меня, и стали невольным участником всей этой кутерьмы. Но прежде мое дело, поскольку оно не терпит отлагательств: я опасаюсь за свою жизнь и положение в свете.

Однако, Персиваль не спешил выслушать даму до конца, он попросту от нее отвернулся и отыскал более менее приемлемое место, где мог присесть, потом достал свой блокнот и карандаш, и только после этого позволили оперной диве продолжать. Не понимаю, чем была вызвана его неприязнь к этой женщине, согласной нам помочь, но это становилось заметно даже для меня. Мадлен (ибо ее статус нам был подлинно неизвестен) спокойно ожидала, пока сыщик примется записывать ее показания, дева покорно приблизилась к нему поближе, чтобы не говорить слишком громко, ибо тогда кто-то посторонний мог услышать то, о чем дива предпочла бы умолчать. Я последовала за ней и стала позади сыщика, наблюдая только прелестное лицо оперной певицы, которая с долей печали разглядывала узор на ковре.