Рольф в лесах. Лесные рассказы
Сначала индеец сделал стрелы для стрельбы по мишеням. У них он просто заточил второй конец и обжег его для твердости в огне костра. Конечно, лучше было бы надеть на них стальные конические колпачки, но их у Куонеба не было. Затем он изготовил обычные охотничьи стрелы с зазубренными стальными наконечниками, которые покупались готовыми или изготовлялись собственноручно из обручей для бочек. Ими можно было добывать ондатр, а с близкого расстояния – уток и оленей. Потом пришла очередь стрел с большими круглыми деревянными наконечниками. Ими били рябчиков, перепелов, зайцев и белок, но заодно они служили прекрасным средством для воспитания собак – и собственной, когда она нарушала правила поведения на некотором расстоянии от хозяина, и чужих, если те угрожающе рычали.
Рольф решил, что все уже готово и можно приниматься за стрельбу. Не тут-то было! Куонеб принялся красить оперенный конец стрел в красный цвет. Не для красоты, как тут же выяснил Рольф, и не для того, чтобы хозяин сразу отличил их от чужих, а чтобы легче их было находить. Сколько раз белое перо на ярко-красном фоне помогало отыскать стрелу, которая иначе пропала бы. Непокрашенная стрела исчезает среди веток и листьев, но алое пятно помогает различить ее с расстояния в сто шагов.
Лук и стрелы следовало всячески предохранять от сырости. Поэтому каждый охотник обзаводился футляром – обычно из оленьей кожи. Но если ее не было под рукой, обходились колчаном из бересты, прошитым волокнистыми еловыми корнями, а для лука делали длинный чехол из просмоленной парусины.
Затем началось долгое постижение искусства стрельбы из лука. Держать стрелу и натягивать тетиву надо было тремя пальцами – указательным, средним и безымянным, а большой и мизинец только оттопыривались. Мишенью служил мешок с сеном, который для новичка поставили шагах в семи, пока он не приноровился попадать без промаха. После этого мишень постепенно отодвигалась все дальше, и в конце концов Рольф уже недурно поражал цель с обычного расстояния в пятьдесят шагов, хотя, конечно, до Куонеба ему было далеко. Но ведь тот начал практиковаться, едва научился ходить!
Искусство лучника проверяется тремя способами. На меткость – способен ли ты поразить трехдюймовую метку десять раз подряд с десяти шагов? Затем на быстроту – способен ли ты стрелять так быстро и так далеко, чтобы успеть пустить пятую стрелу, когда первая еще в воздухе? Если да, значит ты стреляешь хорошо. А сумеешь ли ты пустить еще и шестую стрелу? Если да, то ты стреляешь отлично. Семь стрел – это великолепно. Рекорд, согласно устным преданиям, составляет восемь стрел. И наконец, испытание на силу. Сумеешь ли ты так туго натянуть лук и пустить стрелу так точно, чтобы она пролетела двести пятьдесят шагов или насквозь пронзила оленя в десяти шагах? Известен случай, когда один сиу пронзил одной стрелой трех вилорогов, а умелый стрелок не так уж редко пробивал стрелой даже грузную тушу бизона. Однажды такая стрела, пройдя между ребрами самки бизона, поразила насмерть и бежавшего рядом с ней теленка, которого она заслонила от охотника.
Если все три испытания вы завершите успешно, то куропаток и белок будете сшибать каждым выстрелом, успеете поразить пять-шесть птиц в каждой пролетающей стае, а оленя сумеете сбить на расстоянии двадцати пяти шагов. Иными словами, вы можете не опасаться голодной смерти в лесу, где есть какая-нибудь дичь.
Конечно, Рольфу не терпелось испробовать себя в настоящей охоте, но сколько раз он мазал мимо цели, сколько стрел переломал или потерял, прежде чем все-таки добыл свою первую белку! К этому времени он преисполнился глубокого почтения к тем, кто способен добывать себе пропитание только с помощью лука.
Пусть тот, кто воображает себя охотником и знатоком лесной жизни, спросит себя: «А смогу ли я, вооружившись только луком со стрелами, пройти в одиночку миль двести пятьдесят по не обиженной дичью лесной глухомани, питаясь лишь тем, что сумею сам себе раздобыть?»
Глава 10
Рольф зарабатывает себе на жизнь с нежданным результатом
Только дурак из дураков не отыщет уголка, где он сам себе царь.
(Из изречений Сая Силванна)Человек, причинивший вам зло, никогда вас не простит, а тот, кто вас выручит в трудную минуту, навсегда останется вам благодарен. Да, ничто не делает человека таким расположенным к вам, как сознание, что вы ему чем-то обязаны. Куонеб помог Рольфу, а потому испытывал к нему симпатию куда большую, чем ко многим людям, с которыми был в неплохих отношениях много лет. И готов был к нему горячо привязаться. Их свел случай, но вскоре между ними возникла настоящая дружба. Рольф был только подростком и не заботился о далеком будущем – и в этом походил на Куонеба: ведь с точки зрения белых, индейцы в некоторых отношениях остаются взрослыми детьми.
Но одно Рольф понял, как взрослый: он не имеет права жить у Куонеба праздным гостем, не внося своей доли того, чем пользуется. Сам Куонеб существовал отчасти охотой, отчасти ловлей рыбы, отчасти плетением и продажей корзин, а отчасти нанимаясь к соседним фермерам на ту или иную работу. Тунеядцем Рольф никогда не был, и, сообразив, что он, возможно, останется у Куонеба до конца лета, мальчик сказал напрямик:
– Позволь, я поживу у тебя месяца два. Я наймусь работать через день и куплю припасов, чтобы тебя не объедать.
Куонеб промолчал, но их взгляды встретились, и мальчик понял, что он согласен.
В тот же день Рольф отправился на ферму Обадии Тимпени и предложил свои услуги. Настало время окучивать кукурузу и картофель, а какой фермер не рад лишней паре рук в горячую пору?
Только вот что работник умеет делать и какую плату попросит? Умеет он делать все. Ну а плата обычная: два доллара за неделю – один доллар деньгами, а другой продуктами. Впрочем, цену за муку и прочее фермер назначил такую же низкую, как и плату, и в конце недели Рольф принес под скалу мешочек пшеничной муки, мешочек кукурузной муки, корзину картошки, немало яблок и доллар наличными. Доллар пошел на чай и сахар, а припасов мальчик притащил на месяц и потому мог теперь жить у Куонеба с чистой совестью.
Конечно, в городишке вроде Мьяноса любители совать нос в чужие дела должны были скоро разведать, что у индейца поселился белый мальчик, а потом и выяснить, что это Рольф. Мнения тотчас разделились: многие считали, что такого допускать никак нельзя, но Хортон, на чьей земле жил Куонеб, не видел причин вмешиваться.
Зато Кетчера Пек, старая дева, узрела множество причин, одна другой убедительнее. Она гордилась своей набожностью и до глубины души возмущалась тем, что христианского мальчика растит безбожный язычник. Это тревожило ее чувствительную совесть почти так же, как судьбы идолопоклонников в Центральной Африке, где не только не нашлось бы ни единой воскресной школы, но и одежда была не меньшей редкостью, чем Божьи храмы.
Тем не менее священник Пек и церковный староста Кнапп остались глухи к ее настояниям. На молитвы ее также не воспоследовало ответа, и она решилась на подвиг благочестия – после «долгих ночных бдений и молитв» она обрела достаточную силу духа, чтобы самолично отнести Библию в оплот язычества.
И вот в солнечное июньское утро, одетая чинно и строго – почти осиянная благодатью, как ей показалось, когда она перед зеркалом складывала губы чопорным бантиком, – Кетчера Пек с Библией в руке и чисто протертыми очками наготове отправилась к Длинной запруде, дабы наставить непросвещенных грешников на путь истинный, читая им подходящие к случаю главы Писания.
Выходя из Мьяноса, она была преисполнена миссионерского рвения, которое лишь чуть-чуть убыло, когда настала минута свернуть на Яблоневую дорогу, а потом уж оно начало иссякать с неимоверной быстротой: лес выглядел таким диким, таким пустынным… Да и женское ли это дело – просвещать язычников? Тут впереди показалась запруда, и, с тоской вспомнив Мьянос, старая дева растерянно огляделась. Да где живет этот скверный индеец? Она не осмелилась позвать и уже горячо раскаивалась, что покинула безопасные пределы городка, однако чувство долга заставило ее пройти еще целых пятьдесят шагов. Затем путь ей преградила скала, без слов скомандовавшая: «Стой!»
Так что же – вернуться, вняв этому предостережению, или карабкаться на кручу? Тут в ней взыграло упрямство янки: неужто она отступит перед испытанием? И бедняжка начала долгий изнурительный подъем на гору, а потом вдруг оказалась на высокой скалистой площадке, с которой открывался вид на Мьянос и море, а почти прямо у нее под ногами разверзлась пропасть.
Вид родного городка пролил было бальзам на ее смятенное сердце, но тут же она в панике обнаружила, что стоит над жилищем индейца, а двое его обитателей расположились у костра – двое таких свирепых, таких страшных дикарей, что она поторопилась попятиться, пока они ее не заметили. Но затем любопытство пересилило осторожность, и она тихонечко заглянула вниз. На костре что-то жарилось… «Маленькая такая человеческая ручка с пятью пальчиками», – как рассказывала она после. Ну уж тут ее «объял смертный ужас». Да-да, сколько раз она слышала про такое! Только бы благополучно добраться домой! И зачем она посмела так искушать благое провидение?
Кетчера Пек бесшумно отступила от обрыва, моля Бога о спасении. Но как же Библия? Грешно нести ее обратно! Женщина положила пухлый том в расселину, придавила камнем, чтобы ветер не трепал страницы, и поторопилась покинуть жуткое место.
Вечером, когда Куонеб и Рольф доели свой ужин из кукурузы с жареным енотом, индеец забрался на скалу, чтобы взглянуть на небо. Он сразу увидел Библию. Спрятана она была тщательно, и значит, это чей-то тайник. А чужой тайник был для индейца неприкосновенен. Куонеб даже не притронулся к книге, но позже спросил Рольфа:
– Это твое?
– Нет.
Значит, настоящий хозяин спрятал тут свою вещь, чтобы позже вернуться за ней, и они оставили ее лежать там. Так Библия и покоилась в расселине, пока зимние бураны не сорвали с нее переплет, не разметали страницы. Но от них все-таки сохранилось достаточно, чтобы много времени спустя кто-то узнал, какая книга тут валялась, после чего скала получила новое название, которое носит и по сей день: «Библейская скала, где прежде жил Куонеб, сын Кос Коба».
Глава 11
Гроза и огнетворные палочки
Когда Рольф в первый раз увидел вигвам, его удивило, почему Куонеб не поставил его где-нибудь над запрудой, однако вскоре мальчик сообразил, что утреннее солнце, полуденная тень и надежное укрытие от северного и западного ветров куда важнее и приятнее. В первом и втором он убеждался чуть ли не ежедневно, но прошло больше двух недель, прежде чем ему довелось по достоинству оценить третье преимущество.
В этот день солнце поднялось на багровом небе, но вскоре утонуло в клубящихся тучах. Ветра не было, и с каждым часом становилось все жарче и душнее. Куонеб готовился встретить бурю, но она налетела с такой внезапностью, что удар северо-западного ветра, конечно, опрокинул бы и разметал вигвам, если бы он не был загорожен скалой. А под почти отвесной стеной воздух оставался почти недвижим, хотя в каких-нибудь пятидесяти шагах в стороне два близко растущих дерева так сильно терлись друг о друга, что с них сыпались кусочки тлеющей коры, и если бы не ливень, они, конечно, запылали бы, как два факела.
Гром грохотал не переставая, водяные струи обрушивались с неба сплошной завесой. Обитатели вигвама приготовились к дождю, но не к водопаду, который теперь катился с обрыва и вымочил в их жилище все, кроме постелей, приподнятых над землей на четыре дюйма. Лежа на них, Рольф с Куонебом терпеливо, а может быть, и с нетерпением дожидались, когда буря стихнет. Но прошло два часа, прежде чем струи превратились в капли, рев ветра – в шорохи и шелест, а в пелене туч появились голубые разводы, и вся природа блаженно успокоилась, умытая и невообразимо мокрая. Конечно, костер погас, и все дрова отсырели. Но Куонеб извлек из какой-то пещерки сухие можжевеловые поленья, достал коробочку с кремнем и огнивом, и вот тут-то оказалось, что разжечь огонь нельзя: трут тоже намок!
В те дни о спичках никто еще и не помышлял, и огонь зажигали кремнем и огнивом, высекая искры. Но без трута искры бесполезно гасли, и Рольф уже решил, что они надолго остались без костра.
– Нана Боджу распоясался, – сказал Куонеб. – Ты видел, как он тер дерево о дерево, добывая огонь? Он научил этому наших предков, и теперь, раз от хитрости белых толку мало, мы зажжем костер его способом.
Куонеб вырезал из сухого можжевельника палку толщиной в три четверти дюйма и длиной в восемнадцать, круглую и заостренную с обоих концов, а потом вырезал короткую плашку толщиной в пять восьмых дюйма. В плашке он сделал зарубку, а у конца зарубки вырезал неглубокую воронку. Затем из крепкой изогнутой палки и сыромятного ремня он изготовил подобие лука, выбрал узловатый сосновый сучок и в нем тоже вырезал небольшую воронку. Огнетворные палочки были готовы. Но предстояло приготовить дрова, уложить их в костер и изготовить замену трута. Куонеб настругал много тоненьких можжевеловых стружек, смешал их с толченой можжевеловой корой, скатал из них двухдюймовый шар, приготовив отличный трут, – и можно было приступать к добыванию огня.
Куонеб обкрутил длинную палку тетивой лука, вставил ее заточенный конец в воронку в плашке, а сосновым сучком прижал сверху, надев воронку на острие. Потом начал медленно и равномерно двигать тетиву. Длинная палка крутилась в воронке, и в зарубку начал сыпаться дымящийся черный порошок. Индеец ускорил темп, дым стал гуще, а зарубка наполнилась порошком доверху. Тогда Куонеб поднял плашку и принялся помахивать над ней рукой. Порошок затлел сильнее, и в нем появились багряные угольки. Он положил на них можжевеловый трут и тихонько дул до тех пор, пока стружки не вспыхнули. Вскоре в вигваме пылал костер.
Вот так индейцы добывали огонь в старые времена. Рольф слышал рассказы об этом, хотя никто не принимал их особенно всерьез, а теперь он своими глазами увидел, как трение деревяшки о деревяшку зажгло огонь. Мальчик вспомнил, что ему доводилось читать, будто на это уходило часа два напряженных усилий, но Куонеб умелыми и точными движениями справился со своей задачей за пару минут.
Вскоре Рольф сам научился зажигать огонь трением и в дальнейшем, как ни странно, не раз показывал древний прием чистокровным индейцам, которые утратили сноровку своих отцов, потому что кремень и огниво белых были удобнее в обращении.
В тот же день, проходя по лесу, они увидели три дерева, разбитых молнией во время утренней грозы. Три дуба. И тут Рольф сообразил, что все расколотые молнией деревья, какие ему попадались на глаза, всегда оказывались дубами.
– Куонеб, а молния только в дубы бьет? – спросил он.
– Нет. Не только. В дубы чаще, но попадает она и в ясень, и в сосну, и в тсугу[11], и в липу, и во всякие другие. Только два дерева я никогда не видел обугленными. Бальзамический тополь и березу.
– А почему молния их не трогает?
– Когда я был малышом, отец рассказывал мне, будто она щадит их за то, что они укрыли и согрели девушку-звезду, сестру Птицы Грома.
– А как это было? Расскажи!
– Когда-нибудь расскажу. Не сейчас.
Глава 12
Охота на сурков
Кукурузная похлебка с картошкой и чай с яблоками три раза в день скоро приедаются. Даже рыба не может вполне заменить мясо, а потому в одно прекрасное утро Куонеб с Рольфом отправились на настоящую охоту. По берегам Асамука крупная дичь давно перевелась, но всяких зверьков было еще немало, а лесных сурков, которых фермеры люто ненавидели, так даже слишком много. Причин для ненависти хватало. Нора сурка на лугу была опасной ловушкой для лошадиных ног. Во всяком случае, рассказов о том, как конь, оступившись, ломал ногу, а его всадник – шею, ходило предостаточно. К тому же вокруг норы, если сурок поселялся в хлебном поле, вскоре появлялась большая проплешина. Без сомнения, народная молва ущерб от этого сильно преувеличивала, но как бы то ни было, фермеры дружно считали сурков «зловредными тварями».
Земледелец косо посматривал на индейца, вздумавшего поохотиться среди его полей на перепелов, но встречал с распростертыми объятиями, если тот собирался подстрелить сурка. Индейцы считали сурков прекрасной дичью с нежнейшим мясом.
Рольф весь встрепенулся, когда Куонеб взял лук со стрелами и сказал, что они пойдут добыть себе жаркое. Сурки обитали на засеянных клевером полях, и они с Куонебом осторожно крались по опушке, выглядывая темно-коричневые пятна на яркой зелени – сурков, выбравшихся из норы, чтобы подкрепиться. Наконец на одном поле они увидели три таких движущихся пятна – одно большое и два поменьше. Большой сурок часто садился на задние лапы и озирался, все время оставаясь начеку.
Поле было широкое, без единого дерева или кустика. Однако вблизи проплешины, где, очевидно, находилась нора, небольшой пригорок мог укрыть охотника, и Куонеб решил попробовать. Рольфу он велел остаться на месте, из леса не показываться и помогать ему индейскими знаками, когда пригорок заслонит сурков от него самого. Движение кисти к себе означало: «Иди!» Рука, выставленная ладонью вперед, предупреждала: «Стой!» «Все хорошо!» – горизонтальное движение руки под грудью. «Скрылся в норе!» – указательный палец вытягивается горизонтально и сгибается. Но знаки эти следовало подавать, только если Куонеб сам об этом попросит, выставив ладонь с растопыренными пальцами.
Куонеб углубился в лес, а потом под прикрытием каменной ограды подобрался к полю по ту сторону пригорка, распластался на земле и пополз по клеверу, умудряясь оставаться невидимым среди его низких кустиков, – конечно, если смотреть на него не сверху. Так он добрался до гребня пригорка над норой, не замеченный ее обитателями. Тут ему предстояло решить трудную задачу. Сурков от него заслонял тот же гребень, который скрывал его от них. Но он знал, что отсюда стрелы их не достанут, а вспугнуть сурков в расчете на то, что они просто отойдут поближе к норе, но не кинутся стремглав под землю, было слишком рискованно. Однако Куонеб знал, что делать. Он приподнял ладонь и растопырил пальцы. Рольф ответил: «Все хорошо, они на прежнем месте» (провел по воздуху ладонью, не сгибая пальцев). Выждав несколько секунд, индеец повторил вопрос и получил тот же ответ.
Он знал, что сурчиха непременно заметит движения человека в отдалении и вытянется столбиком, чтобы выяснить, в чем дело. А когда движение повторится, решит на всякий случай отойти поближе к норе, позвав за собой детенышей.
Ждать охотнику пришлось недолго. Он услышал пронзительный предупреждающий свист сурчихи, а затем она легкой трусцой появилась из-за гребня, переваливаясь на ходу и останавливаясь, чтобы пощипать клевер или проверить, не приблизилась ли опасность. По пятам за ней следовали два толстых сурчонка. Близость норы их успокоила, и все трое принялись за еду всерьез, сурчата – возле самого входа. Куонеб заложил в лук тупую птичью стрелу, а две положил рядом наготове. Он приподнялся ровно настолько, чтобы можно было натянуть лук. Дзи-инь! Тупая стрела ударила сурчонка в нос, так что он перевернулся. Его брат подпрыгнул от удивления и встал столбиком. Как и сурчиха. Дзи-инь! И второй сурчонок задергал лапами. Сурчиха же с быстротой молнии метнулась в нору. Однако Куонеб знал, что его она не заметила и почти наверняка вскоре выберется наружу. Он терпеливо ждал.
И вот из норы выглянула седовато-коричневая морда старой пожирательницы клевера. Стрелять было бессмысленно, но вылезать она как будто не собиралась. Куонеб подождал еще – Рольфу время это показалось ужасно долгим, – а потом прибегнул к старинному приему: начал тихонько посвистывать. Неизвестно, принимают ли сурки этот мелодичный свист за голос другого сурка или он им просто нравится, но сурчиха, как почти все ее соплеменники в подобных случаях, медленно выбралась из норы наполовину и, присев на задние лапы, огляделась.
Куонеб не упустил такой возможности. Теперь он взял зазубренную охотничью стрелу и прицелился между лопаток зверька. Дзи-инь! Стрела пронзила сурчиху насквозь и помешала ей инстинктивно юркнуть обратно в нору. Сколько смертельно раненных сурков успевает в последнюю секунду жизни исчезнуть глубоко под землей, оставив охотника без добычи!
Куонеб вскочил на ноги – прятаться дольше было незачем – и поманил Рольфа, который тут же кинулся к нему со всех ног. Три упитанных сурка означали обилие вкуснейшего свежего мяса в течение недели. А те, кто его не пробовал, представления не имеют, какая это прелесть – жаркое из молодого, разъевшегося на клевере сурка, приготовленное с картошкой на пылающем костре. Особенно если охотник юн, полон сил и ужасно хочет есть.
Глава 13
Бой со злым водяным духом
Как-то утром, когда они шли по тропинке вдоль бобровой запруды, Куонеб кивнул на воду. Неподалеку от берега что-то плавало – что-то похожее на круглый древесный листок с лежащими по его краям бусинами. Затем Рольф заметил футах в двух еще один лист, но побольше, и сообразил, что видит голову и верх панциря большой каймановой черепахи. В просторечии эту свирепую водяную хищницу называют «кусака». Секунду спустя она быстро погрузилась под воду и скрылась из виду. В этих краях водилось три вида черепах, и Рольф хорошо их знал, в том числе и кусак, но никогда раньше не видел он такого огромного и зловещего водяного чудовища.
– Это Босикадо. Я знаю его, он знает меня, – сказал индеец. – Между нами давно идет война, и мы решим ее исход в открытом бою. В первый раз я увидел его здесь три года назад. Я подстрелил утку. Она осталась плавать на поверхности. Но прежде чем я успел до нее добраться, кто-то утянул ее под воду. Потом здесь поселилась утка с утятами. Мало-помалу он съел всех утят. А потом съел утку. Из-за него утки на Длинной запруде не селятся, и я начал ночь за ночью забрасывать на него удочку. Мне попадались небольшие кусаки, фунтов на восемь-десять. Мясо у них вкусное. И три раза я ловил на крючок самого Босикадо, но, едва я подтаскивал его к каноэ, он обрывал самую крепкую мою леску и нырял. Он шире каноэ и однажды прорвал борт. Каноэ затряслось, накренилось. И мне стало страшно! А отец учил меня, что для мужчины нет ничего постыднее страха, и я обещал ему никогда страху не поддаваться. Я вступлю с Босикадо в честный бой. Он мой враг. Он нагнал на меня страху. И я нагоню на него страх, только еще более сильный. Три года мы следим друг за другом. Три года он сгонял летом уток с запруды, обирал мои удочки, мои сети и ловушки на ондатр. Вижу я его редко. Да и то мельком, как нынче…
До Скукума у меня была собачка Ниндай. Очень умная и послушная. Она была очень маленькая, но умела выследить енота, поймать кролика, сплавать за убитой уткой. Мы с ней были настоящие друзья. Как-то я подстрелил утку, и она упала в воду. Я позвал Ниндай. Она поплыла за уткой. Но утка вдруг ожила и улетела. Я крикнул Ниндай, чтобы она плыла обратно, и она повернула ко мне. И вдруг вон там, над омутом, завизжала и забила лапами по воде. А потом завыла, точно звала меня. Я прыгнул в каноэ и быстро погреб туда. Тут моя маленькая собачка Ниндай пропала под водой. И я понял, что ее утащил Босикадо. Я долгое время тыкал в дно шестом, но ничего не нашел. А пять дней спустя увидел лапу Ниндай в ручье ниже плотины. Придет день, и я убью Босикадо!..
Однажды я увидел его на берегу, но он сразу скатился в воду, как большой камень. Прежде чем нырнуть, он поглядел мне прямо в глаза, и я понял, что он – манито[12]. Но он злой манито, а мой отец говорил: «Если злой манито чинит тебе вред, ты должен убить его». Раз я поплыл за уткой, а он схватил меня за палец на ноге, но я выбрался на отмель и вырвался. Мне удалось вогнать острогу ему в спину, но она не выдержала его веса и сломалась. Как-то он ухватил Скукума за хвост, но только ободрал шерсть, а Скукум с тех пор ни разу запруды не переплывал…
Дважды я видел его, как нынче, и мог бы убить из ружья, но я хочу встретиться с ним в честном бою. Много раз я сидел на берегу, пел ему «Песню труса» и вызывал его биться со мной на отмели, где мы равны. Он слышит меня и не выходит…
Я знаю, в прошлую зиму он наслал на меня болезнь, и даже теперь он угрожает мне злым колдовством. Но мое колдовство возьмет верх. Один раз он нагнал на меня страх. Но я нагоню на него самый большой страх и буду биться с ним в воде!