Загадка песков

– А, мы видели уже все, на что стоило поглядеть, да и нельзя упускать такой бриз.

Для Дэвиса всегда было пыткой чувствовать, как попутный ветер бесполезно утекает прочь, пока он стоит на якоре или торчит на берегу. Берег в его понимании являлся субстанцией второсортной, служащей всего лишь полезным приложением к морю в качестве источника необходимых припасов.

– Давай-ка перекусим, – предложил мой друг, когда мы продолжили путь по фиорду. Образы прохладительных напитков, аппетитных салатов, белоснежных салфеток и внимательных официантов с издевкой помахали мне в воображении.

– Язык в ящике под диванчиком правого борта, – раздался глас судьбы. – Пиво под настилом, в льялах[17 - Льяла – особое место или ящик, установленный в средней части судна, куда стекала набиравшаяся вода.]. Я пока обогну тот буй, а ты, если не против, приступай без меня.

Я уныло повиновался, однако спертый воздух и скрюченное положение помутили, должно быть, мои способности, потому как, открыв ящик под кушеткой и пошарив в нем рукой, я выудил липкий предмет, оказавшийся банкой с лаком. Я с возмущением запихнул ее назад и попробовал достать соседнюю, отчаянно сражаясь с креном яхты и острыми краями швертового колодца. В полутьме виднелась мешанина покрытых испариной и источающих аромат сырости жестянок различных размеров. Размокшие и расплывшиеся этикетки, напоминающие ободранные объявления на афишной тумбе, говорили о супах, карри, говядине, тушенке и прочих таящихся внутри деликатесах. Я выбрал банку с языком, вернул малоприятные ароматы в заточение, задвинув ящик, и отправился на поиски пива. Да, хранение в льялах, видимо, не вредит пиву, думал я, опустившись на колени и поднимая доски, но меня устроил бы более доступный и менее влажный винный погреб, нежели впадины между склизкими чушками балласта, откуда я выуживал бутылки. Я оглядел с таким трудом добытые и не слишком презентабельные яства, чувствуя легкое головокружение и полное отсутствие аппетита.

– Все достал? – крикнул Дэвис. – Открывалка висит на переборке, тарелки и ножи в буфете.

Я покорно исполнил долг. Ножи и тарелки встретили меня на полпути – буфет располагался с наветренной стороны и сейчас клонился книзу. Стоило открыть защелку, как посуда прыгнула прямо мне на грудь, после чего с грохотом и звоном посыпалась на пол.

– Такое часто случается, – послышалось сверху. – Не переживай! Небьющихся нет. Иду вниз, на помощь.

И он пришел, оставив «Дульчибеллу» следовать своему разумению.

– Пойду-ка лучше на палубу, – сказал я. – И какого дьявола нам было не пообедать с комфортом в Эккене, а не устраивать этот чертов пикник? И куда тем временем идет яхта? И как мы будем есть на этом наклонившемся столе? Я по локти в лаке и грязи и по колено в битой посуде. А теперь еще и в пиве!

– Тебе не стоило ставить его на стол при таком крене, – невозмутимо заявил Дэвис. – Но не волнуйся, оно стечет через щели в льялы.

«Пепел к пеплу, прах к праху», – подумалось мне.

– Ступай на палубу, а я тут все закончу, – распорядился мой товарищ.

Я пожалел о своей вспышке, но, честно говоря, удержаться было трудно.

– Держи прямо, – напутствовал меня Дэвис, и я, выбравшись из хаоса, отряхнув брюки и запятнав поручни трапа отпечатками перепачканных лаком ладоней, отвязал румпель и стал удерживать курс.

Мы обогнули крутой загиб фиорда и поплыли по широкому ровному пространству, каждую минуту открывавшему нам новую красоту. Виды были достаточно хороши, чтобы пролить бальзам умиротворения даже на самый лютый гнев. Слева виднелась деревушка с крышами из красной черепицы, справа у самого берега возвышались увитые плющом руины, рядом с которыми бродили по колено в воде задумчивые коровы. Впереди по обоим берегам тянулись полоски белого пляжа, к которому спускались поросшие лесом склоны, прерываемые тут и там глыбами красного песчаника или лощинами, щеголявшими изумрудной зеленью.

Я забыл о мелких бедах и наслаждался жизнью, мелкой дрожью румпеля и потоком воздуха, отражающимся от полинялого грота. А затем еще и обедом, которым угостил меня Дэвис.

Позже, когда ветер ослабел до ленивого дуновения, мой приятель озаботился установкой топселя и кливера, я же предавался послеобеденной неге, умом и телом впитывая эту сладостную, неведомую мне атмосферу, мечтательно провожая взором медленно проплывающие за бортом ледниковые валуны и полоски холодного белого песка.

Глава IV

Ретроспектива

– Просыпайся!

Я тер глаза и пытался сообразить, где оказался. Да еще в таком неудобном положении, поскольку даже при помощи подушек мне не удалось сделать себе постель из роз. Наступали уже сумерки, яхта стояла в спокойной, как зеркало, воде, подкрашенной последними лучами заходящего солнца. Перистые облака затянули большую часть неба, и в воздухе пахло дождем. Мы расположились, похоже, прямо посреди фиорда, оба берега которого виднелись вдали, постепенно тая в подступающей темноте. Впереди они расступались, и взгляд терялся в бесконечном сером просторе. Тишина была абсолютная.

– В Зондербург мы сегодня не попадем, – сообщил Дэвис.

– И что же делать? – спросил я, постепенно отходя от сна.

– А, бросим якорь где-нибудь тут. Мы у самого устья фиорда. Я отбуксирую яхту ближе к берегу, а ты бери румпель и правь туда.

Он махнул в сторону утесов и деревьев. Потом прыгнул в ялик, отдал конец, завел буксирный канат и потянул за собой упирающуюся «Дульчибеллу» энергичными ударами весел. Угрожающая перспектива серой бездны впереди наряду с естественным желанием обрести надежный приют на ночь снова заставила меня упасть духом. Во сне я видел Морвен-Лодж, веселился на пирушке после славной охоты на куропаток, любовался форелью, выныривающей из янтарной поверхности пруда, а тут…

– Тебя не затруднит бросить лот? – перекрыл всплески весел голос Дэвиса.

– А где он?

– Забудь, мы уже достаточно близко. Бросай… Сумеешь отдать якорь?

Я поспешил на нос и стал бестолково возиться с путами, удерживающими спящего монстра. Тут подоспел Дэвис и в два-три ловких движения пробудил его к жизни, отправив на дно в сопровождении грохочущей цепи.

– Здесь нам будет удобно, – сказал мой приятель.

– А разве это не открытая стоянка? – робко возразил я.

– Она открыта только с этого направления. Если начнет задувать оттуда, нам придется сниматься. Но, я думаю, это всего лишь дождь. Давай-ка уберем паруса.

Последовал очередной всплеск активности, к которому я по мере сил присоединился, угнетенный возможной перспективой сниматься – кто знает, как срочно? – да еще посреди ночи. Но sang froid[18 - Хладнокровие (фр.).] оказалось заразительным, да и маленькая каморка под палубой, ярко освещенная и источающая кулинарные ароматы, настоятельно зазывала в гости. Яхтинг без экипажа чудовищно стимулирует аппетит, как я убедился. Стейк не показался менее вкусным из-за того, что путешествовал некогда завернутым в газету, хотя некоторая толика дневных новостей растворилась среди поджаренной с луком картошки. Дэвис и впрямь расстарался, готовя первый ужин для своего гостя, и даже с потаенной гордостью извлек – не из могильника для пива, а из некоего более укромного местечка – бутылку немецкого шампанского. Мы выпили за успех «Дульчибеллы».

– Хотелось бы мне послушать про твой круиз из Англии, – сказал я. – Тебе довелось, надо полагать, пережить пару захватывающих приключений. Вот карты, давай пройдемся по ним.

– Сначала вымоем посуду, – отозвался Дэвис.

Он тактично познакомил меня с одним из немногих своих «непреложных правил»: нельзя закуривать или начинать послеобеденную беседу, пока не покончено с неприятной процедурой наведения порядка.

– Иначе никак нельзя, – глубокомысленно изрек он.

И только когда мы сели за сигары, целую коллекцию которых, собранную по разным портам – немецким, голландским и бельгийским, – Дэвис хранил в потрепанной коробке в багажной сетке, обещанный разговор начался.

– Я не мастак на описания, – развел руками мой друг. – Да и рассказывать-то особенно нечего. Мы, Моррисон и я, вышли из Дувра шестого августа и совершили удачный переход до Остенде.

– Там весело, наверное? – спросил я, пытаясь представить себе Остенде в августе.

– Весело? Вонючая дыра, иначе не скажешь. Нам пришлось проторчать там пару дней – при входе задели буй и снесли ватерштаг. Яхта лежала в маленьком грязном приливном доке, а на берегу заняться было совершенно нечем.

– Ну ладно. Что дальше?

– Мы отлично прогулялись до Восточной Шельды, но потом, как последние дураки, решили пройти через Голландию системой рек и каналов. В эстуарии было весело – приливы и берега там жуткие, но чем дальше в глубь материка, тем хуже. Скука страшенная. Платишь за шлюз, стукаешься бортами с шюйтами да тащишься на буксире по вонючим каналам – вот и все развлечения. Не провели ни одной мирной ночи вроде этой: постоянно швартуешься у мола или у буксирной тропы, то и дело мимо снуют люди, да еще мальчишки. Господи, я, наверное, никогда не забуду этих мальчишек! В Голландии их тучи, как комаров, и у всех нет другого занятия, как только закидывать камнями и грязью иностранные яхты.

– Считаешь, стране не хватает царя Ирода с его государственным подходом к детоубийству?

– Точно, клянусь Юпитером! Дело в том, что в таком полусухопутном путешествии не обойтись без команды: матросы могут приструнить юнцов да и работать на веслах. Такой же яхте, как наша, требуется открытое море или тихий участок побережья. Скажем, за Амстердамом.

– Там уж ты поплавал вволю, да? – перебил его я.

– Угу. Так вот, через Дордрехт добрались мы до Роттердама. Посмотреть там совершенно не на что, да еще постоянно снуют буксиры, готовые снести тебе каждую секунду нос. По реке Вехт мы дошли до Амстердама, а уж оттуда – слава тебе, Господи, какое облегчение – снова оказались в Северном море. Погода все держалась тихая и ровная, но там как раз заштормило, и до Зюйдер-Зее мы шли под тремя рифами.

Дэвис извлек с полки предмет, напоминающий старинный гроссбух, и зашелестел страницами.

– Это твой бортовой журнал? – поинтересовался я. – Хотелось бы почитать.