Я узнаю тебя из тысячи…

Платье надеваю в последний момент и понимаю, что Алинка права. Я выгляжу намного младше. Будто вот сегодня у меня выпускной. А не очередной грустный Новый год.

"Точка. Точка. Точка… "

Такси мчит меня по заснеженному городу, по главным улицам, и дает время, чтобы напитаться праздничным настроением – все вокруг сияет и пестрит от новогодней иллюминации. Где-то вдалеке маячит огромная пушистая елка, установленная на городской площади. Я на ней не была, кажется, лет пять. Но с Алинкой мы точно сходим – у них традиция загадывать желания под всеми наряженными елками города. Потихоньку невольно начинаю улыбаться, впуская в душу праздник и даже не замечаю, как мы уже въезжаем в Алинкин двор. Я сгребаю с сиденья одной рукой пакеты с одеждой, расплачиваюсь с водителем и вдруг передо мной распахивается дверь, а мне подают большую крепкую ладонь. Гриша. Его руки можно узнать из тысячи. Вздыхаю. Не ожидала такого напора с первой же секунды, но вкладываю свою руку в его и аккуратно, чтобы не помять платье, вылезаю из машины. Он тут же забирает пакеты, окидывает меня восхищенным взглядом и просто говорит:

– Пойдём. Там лифт отключили. А заходить нужно по лестнице через пожарный выход. На главном не работает освещение.

Я благодарно киваю и робко улыбаюсь. Всего лишь забота о гостье, не дергайся, Настя.

Мы идем до четвертого этажа по запасной лестнице, потом петляем по лабиринтам коридоров и наконец выходим на площадку с Алинкиной квартирой. Оттуда вовсю слышна музыка, дверь чуть открыта. Гриша открывает её пошире, пропуская меня вперед, я делаю два шага внутрь, и останавливаюсь. Ровно через мгновение на мои плечи ложатся Гришины руки, и я вздрагиваю. И кажется, он тоже. А потом тихо шепчет, практически в самое ухо:

– Я помогу раздеться, а то платье помнешь.

Снова себя ругаю, какая я пугливая дура. Расстёгиваю молнию на своем любимом бюджетном пуховике и опускаю руки вниз. Гриша легко помогает раздеться и вешает мой зеленый защитный скафандр на вешалку. Теперь я отчего-то чувствую себя совершенно голой и открытой донельзя. Зачем я надела это платье? С ним столько всего связано. Моих надежд и ночных слез. А теперь я будто выставляю все это напоказ. Только восхищенный вздох мужчины, стоящего за спиной, заставляет меня взять себя в руки. Я натягиваю довольную широкую улыбку и поворачиваюсь к нему.

– Нравится?

– Очень… – В его глазах не только восхищение, в котором я буквально купаюсь, но и какой-то немой вопрос. Но я не понимаю. А Гриша, чуть прикрыв глаза и судорожно вздохнув, продолжает: – Давай, я помогу разуться. Ты взяла что-то из обуви? Если нет, то есть домашние тапки.

Я смеюсь и достаю из пакета светлые балетки, слегка присыпанные золотинками. Гриша тут же садится на корточки и аккуратно расстёгивает замочки моих сапог, а затем бережно их снимает. Берет из моих рук домашнюю обувь и снова помогает, теперь уже обуться. Я в эти минуты покрываюсь красными пятнами от неловкости и смущения, но этот до невозможности галантный мужчина делает вид, что ничего особенного не происходит. И как только завершает процесс превращения меня из золушки в принцессу, быстро встает, молча разворачивает меня и ведет в зал.

Здесь уже все накрыто и мужчины, тихо переговариваясь, разливают напитки. Я пробегаюсь глазами по уставленному различными царскими яствами столу, тихонько присвистывая, а Семеныч, явно жалуясь, говорит:

– Да-да, представляешь? Этот супершефповар сутки нас из кухни не выпускал. Я думал, сдохну. Вот это было испытание, Настен!

– Не жалуйся, – грохочет хриплым басом Гриша из-за моей спины. – Ты просто выручал беременную жену, как самый примерный муж.

Семеныч соглашается, мы все еще немного смеемся над его потерянным выражением лица, и я отправляюсь в одну из спален, к девчонкам.

Там Алинка кипишует, как и я пару часов назад, со своей прической. Руки трясутся, она явно перевозбуждена, что готова разреветься в любую минуту. Юлька, видимо, ради своей же безопасности, сидит на кровати, в сторонке и подальше от бешеной родственницы.

Алинка, завидев меня, замирает, потом сглатывает комок и выдаёт совершенно нелогичный вопрос.

– Насть, а откуда у тебя это платье?

В этот момент я теряюсь. Совсем. И первая мысль, которая закрывается в мою дурную голову: "Вот чего вырядилась, спрашивается?"

Но Алинка тут же исправляет свою оплошность:

– Оно офигенное, Насть. И ты в нем офигенная! Как школьница с выпускного. Я прям завидую. Так откуда?

– Так оттуда, – тихо рапортую смущенная я. – Как раз со школьного выпускного и висит. Я просто его ни разу не надевала.

Подруга бледнеет на миг. Потом кивает каким-то своим мыслям и вдруг победно и счастливо улыбается и заявляет, буквально меня огорошив:

– Хорошо, что ты сегодня его надела! Правильно! Поможешь с прической? А давай косы, а? Как в институте?

Я соглашаюсь. Алинкины волосы я заплетала тысячу раз и знаю, какую прическу ей лучше сделать. Через пятнадцать минут на меня через зеркало смотрит ее довольная мордаха. А я делаю последние штрихи. Закалываю цветы на корзинке из кос, светло-зелёные, в тон платью.

14

Не нужно быть особым интеллектуалом, и так понятно, что меня усаживают за стол рядом с Гришей. Праздник для нас начинается в шесть. Как говорит Алинка, чтобы все успеть. Мы поочередно пробуем все блюда, расхваливая мастерство наших поваров, Юлька налегает на фрукты, я с удовольствием жую баранину, запечённую с айвой.

Алинка без умолку тараторит, а Гриша, не поддерживая мужчин в выпивке, болтает с сестрой и ненавязчиво ухаживает за мной. И мне это, к удивлению, нравится. Эта тихая семейная атмосфера, эти вкусности, этот запах Нового года. И я чувствую, что потихоньку меня начинает отпускать. Я уже совсем чуть-чуть перестаю ненавидеть этот праздник и втайне надеюсь, что он будет нормальным. Скучать и грустить мне сегодня точно никто не даст.

Через час мы решаем поиграть, Алинка достает заготовки для конкурсов. Хитро мне подмигивает, и я понимаю:" Понеслось!"

Она ведь и в институте была активисткой, выдумщицей и постановщицей всех забав. Ничего не изменилось. Конкурсы у нее такие же бесшабашные и еще почти два часа мы хохотали до упаду, выполняя задания. Танцевали, читали переделанные на взрослый лад стихи на стульчике у елки, получали призы и веселились на всю катушку. Стоит ли говорить, что там, где можно было меня столкнуть с Гришей, Алинка это виртуозно проворачивала. Но в какой-то момент я и сопротивляться перестала. Мой напарник на этот вечер был предельно вежлив, галантен, не переступал черту дозволенного и был, на мой взгляд, абсолютно доволен тем, что нас снова и снова ставят в пару. Лишь один раз я взбрыкнула, выдав, что нечестно играть состоявшимися парами и пора меняться. Вцепилась в Семеныча, как краб перед кипятком, и обаятельно во все зубы выдала свой оскал Алинке. Та, поняв, что немного перегибает палку, выдала новую порцию конкурсов. В завершение был танец. Но тут меня предал Семеныч, прошептав на ухо, что Юлька снова дуется.

– Прости, мне придётся вернуть тебя нашему герою.

Я киваю и отчего-то начинаю дрожать. Потому что сейчас для меня настанет момент откровения. За исключением дурацких нелепых репетиций перед выпускным и одного топтания на месте с Игорем под музыку в баре, я ни разу ни с кем не танцевала. Кажется, Гришу тоже потряхивает. Значит, волнуюсь не я одна. Это отчего-то радует. Но я все равно цепляюсь за его рубашку слишком сильно, а Гриша, словно ничего не замечая, серьёзно смотрит на меня и кладет свои огромные горячие ладони на мою спину, прожигая тонкую ткань платья насквозь. И это мне немного помогает – я вдруг успокаиваюсь, и сама себе удивляюсь. Мне совсем непротивно. Не хочется скинуть его руки, не хочется убежать. Еще миг, и Гриша облегченно вздыхает, словно умеет читать по лицу все, что у меня на душе. Музыка уже давно звучит, и мы наконец-то начинаем двигаться, неторопливо, впитывая тепло друг друга, прислушиваясь к дыханию, разбирая по ноткам смешавшиеся запахи тел. Мне уютно, хорошо. И я тихо радуюсь. Наверное, не так уж и трудно поставить точку. Если захотеть.

Еще несколько часов нашего праздника кажутся мне особым хаосом, потому что Паша и Семеныч успевают прилично принять на грудь, Юлька пару раз уходит в комнату отдыхать, а Алинка приседает нам с Гришей на уши. После нескольких бокалов вина ее точно невозможно заставить замолчать. Но это не напрягает. Мы с удовольствием поддерживаем с ней беседу, потому что она, как буфер, не дает нам чувствовать напряжение, все еще сквозившее между нами.

Несколько раз выходим во двор, подышать. При этом каждый раз меня обувает-одевает Гриша, и я настолько это остро воспринимаю, что мои бордовые щеки вызывают у Алинки смех. А за ней хохочут и остальные. И я понимаю, что все за нами чуточку наблюдают и, кажется, чего-то ждут.

Настроение не угасает ни на минуту, и мы снова и снова едим, пьем, играем, танцуем, веселимся. За час до заветной полуночи Пашка вдруг просит слово.

– У нас традиция есть. Гриша знает, а ты, Настя, еще нет. Мы вот примерно в это время, на пороге Нового года, оставляем свои сожаления здесь, в старом году. Каждый говорит о том, что стоит перечеркнуть, забыть, чтобы не тащить с собой. Ну и немного себя за это простить. Это, конечно, нелегко, вот так перед другими открываться. Но я, как врач, точно знаю, что это очень полезно. Так что, начинаем. Я первый, а дальше по кругу.

И в этот момент из меня вышибает дух. Мысленно мечусь от полки к полке в своей голове, на которых тихонечко дрыхнут мои тараканы, и пытаюсь понять, о чем же я больше всего сожалею. А когда нахожу, то сама себе удивляюсь. Потому что я решила, что точка. А получается, как будто снова какая-то запятая…

После Пашкиных откровений встает Семеныч, затем Алинка и Юля, потом Гриша.

Его сожаление выглядит совсем просто: "Жаль, что я так редко сюда приезжал и не нашел в себе смелости завершить начатое. Хотя, оказывается, все было так просто…"

Алинка вдруг подозрительно всхлипывает, прижимая руку ко рту, виновато улыбается, а Гриша неожиданно опрокидывает в себя первую рюмку коньяка.

Ну вот, теперь моя очередь.

Я встаю неуверенно. Но мне теперь стыдно промолчать. От этих людей я услышала очень личное и мне тоже придется поделиться чем-то сокровенным. Вздыхаю, тереблю салфетку и еле слышно начинаю:

– У меня были письма. Очень дорогие сердцу. Для меня от самого близкого человека. Но я однажды испугалась, что их кто-то увидит и прочтет. Вернее, не кто-то, а мама. Я так сильно почему-то испугалась. Глупость, конечно. Но ровно за несколько дней до Нового года я их сожгла. И всю жизнь об этом жалею.

Грохот стула заставил меня обернуться. Рядом стаял взлохмаченный Гриша. Я, ничего не понимая, обернулась, чтобы взглянуть на подругу. Что я не так сказала? Но она напугала меня еще больше своей мертвецкой бледностью и слезами, готовыми вот-вот вырваться наружу.

– Когда это было, Насть? Скажи, это важно – еле слышно сипит Алинка.

Гробовая тишина и пристальный взгляд каждого присутствующего в этот момент меня просто ошеломили. Я бессвязно отвечаю, совершенно ничего не понимая:

– Одиннадцать лет назад. Двадцать девятого декабря. А что, это имеет значение?

Смотрю на ошарашенное лицо Алинки и Пашки, на остальных вообще боюсь взглянуть и чувствую, как Гриша, протиснувшись сзади и стараясь меня не касаться, уходит на балкон. А там начинает курить.

Алинка закрывает лицо руками, молчит. И я понимаю, что отчего-то наш праздник безнадежно испорчен. Юлька с Семенычем молчат, опустив глаза.

Я жду, смотря на каждого из них, надеясь услышать ответ на мой немой вопрос. Кажется, что проходит вечность, прежде чем решает высказаться Пашка.