Тени наших дней
– Как у тебя все просто.
– Я и не хочу усложнять, не хочу притворяться, что между нами было что-то важное.
– Ты в этом так уверена? – Парень вскинул брови и недовольно усмехнулся. – А я вот понятия не имею, что чувствую, и это бесит меня так сильно, что хочется орать. Если бы ты была очередным увлечением, я бы уже давно уехал.
– Ты порывался уехать несколько раз, – с укором напомнила Соня.
– Но не уехал.
– Но хотел.
– Да потому что все как раз-такисложно, а не просто, как в той фантазии, которую ты себе ночью насочиняла.
– Я ничего не сочиняла!
– Да ты вечно выстраиваешь вокруг себя такой забор оправданий, что через него ни одному человеку не перебраться, Соня! И не надо врать, я знаю правду. Знаю, что для тебя это было важно. Как и для меня.
Девушка застыла. Глаза у нее защипало, и она так сильно впилась ногтями в ладони, что на внутренней стороне остались красные следы.
– Что ты хочешь от меня услышать? – ледяным голосом спросила она.
Кирилл отвернулся. Чувствовал, как ее острый взгляд проникает сквозь кожу, лезет в самую душу, и не мог от него укрыться даже за самым отменным извинением.
– Ждешь моего благословения?
– Нет.
– Я ведь уже все сказала.
– Сонь.
– Японимаю. – Она так резко произнесла последнее слово, что парень поморщился. – Я в курсе, что ты потерял дорогого человека, что ты нуждался в помощи. Я в курсе.
– Как оказалось, я нуждался втвоей помощи.
– И ты ее получил.
– Получил.
– Что-то еще? – Девушка вздернула подбородок и посмотрела на Кира сверху вниз.
Губы у нее задрожали. Глаза заволокла пелена. Бродский стремительно потянулся к ней, и, возможно, она собиралась отстраниться, но попросту не успела.
– Сонь, – прохрипел он, – Соня.
– Не трогай меня.
– Пожалуйста.
– Я не злюсь, – пробормотала она, ухватившись за его руку, – я совсем не злюсь.
– Ты даже не пытаешься рассмотреть другой вариант. Не хочешь поверить, что я – не такой уж ублюдок и все, что между нами было, – не такая уж катастрофа!
– Ты уезжаешь. Ведь так?
Бродский застыл. Смотрел на нее, смотрел и боялся ответить.
– Уезжаешь, – усмехнулась она и облокотилась спиной об оконную раму. – А как же красиво ты рассуждаешь о нашем будущем. Просто мед в уши.
– Я должен вернуться.
– Возвращайся.
– Там мой дом.
– Как скажешь.
– Я не в состоянии больше притворяться, что у меня нет обязанностей. Я все бросил и приехал к отцу, но там протекает вся моя жизнь. Не здесь, не в этом городе. И тебе здесь нечего делать.
– Зовешь меня с собой?
– Вроде того.
– Скажи, что ты шутишь.
– Все еще боишься принимать серьезные решения?
– Нет. Но есть одна загвоздка. – Соня наклонилась к парню и, посмотрев ему прямо в глаза, уверенным голосом отчеканила: – Я не собираюсь принимать какие-либо решения, которые свяжут меня с тобой.
Кир хмыкнул и, прищурившись, уставился в небо. Притворился, что ему не больно.
– Мне пора идти. – Ерофеева отстранилась и втянула сладкий запах влажной земли. Она собиралась встать, но Бродский схватил ее за руку. В карих глазах загорелся страх. – Отпусти, – еле слышно прошептала она.
– Не могу, – так же тихо ответил Кирилл.
Он смотрел на нее, и душа разрывалась на части.
Как разжать пальцы? Как позволить уйти?
Девушка зажмурилась. По ее щекам полились слезы. Кир нежно вытер их пальцами, и она вновь посмотрела на него, но на сей раз со злостью, с ненавистью.
– Ты не имеешь права…
– Соня.
– Молчи!
– Нет, я буду говорить!
– Тогда почему ты не позвал меня с собой? – сорвавшимся голосом воскликнула она и прожгла его обиженным взглядом. – Почему не позвал меня с собой честно, искренне, а не из-за подходящего момента, не от безысходности? Почему ты опять мне врешь, Кирилл?
– Я не вру.
– Врешь.
– Я не могу разжать пальцы.
– Тогда это сделаю я.
Она вырвала руку, встала с подоконника и уже собиралась уйти, как вдруг застыла. Кир пристально наблюдал за ней. Мечтал, чтобы она одумалась и сумела его простить.
– Я согласна с тобой, – наконец пробормотала она. Ей понадобилось еще несколько секунд, чтобы найти в себе мужество обернуться. Глаза все еще блестели от слез, и Поэт испытывал физическую боль, наблюдая за ней в таком состоянии. – Я согласна, что между нами было что-то настоящее.
– Почемубыло, Соня? – Кирилл медленно поднялся на ноги.
– Потому что сейчас я тебя ненавижу.
– Неправда. Ты обижена.
– Нет. Я тебяненавижу. А еще я ненавижу себя, и свои чувства, и свой характер, и то, что я тебе поверила. Я не могу смотреть на себя в зеркало, не могу нормально есть, я не могу общаться с друзьями, ходить в кино, слушать музыку. Черт, ты отнял у меня музыку, Кирилл! – в ужасе простонала она и вновь заплакала. – Музыку!
– Соня. – Кир в два широких шага оказался рядом. Она расплакалась, и он прижал ее к себе, зажмурившись так крепко, что свело лицо. – Соня, прости.
– Хватит.
– Я не хотел, я правда не хотел. –А еще я люблю тебя. Или не люблю? Что Кирилл чувствовал? В чем мог признаться? О чем должен был молчать? Его трясло, словно весна стремительно обернулась суровой осенью и ясное небо заволокли серые тучи. – Я боюсь звать тебя, слышишь, я боюсь, потому что не хочу больше обманывать. Только не тебя.
– Пожалуйста. – Девушка отстранилась и посмотрела на него горящими, красными от слез глазами, из-за чего душа парня ушла в пятки. – Уходи.
– Соня.
– Если ты чувствуешь ко мне хотя бы что-то, уходи. Мы или встретимся еще раз, или никогда друг о друге больше не вспомним.
– Ты действительно этого хочешь?
Он поглядел ей в глаза, он ждал, он мучился, а она… кивнула.
Казалось, кровь остановилась в венах. Бродский отстранился и замер. Задумался. До этого момента он и не подозревал, что их история закончится подобным образом, но вот на экране заиграл финальный саундтрек, камера отъехала немного назад. Они молчали, и молчали улица, деревья, машины. Парень почувствовал холодок, прокатившийся вдоль позвоночника, и устало выдохнул.
Наши поступки имеют последствия. Последствия оставляют следы. Следы горят на коже долгие годы и даже по прошествии целой вечности никуда не деваются.
Тишина больше не таила в себе лишних слов. Все уже было сказано, и им осталось лишь смириться с реальностью, которая чаще всего не соответствует нашим ожиданиям. Соня нерешительно протянула Кириллу руку, а он все-таки наплевал на правила и крепко обнял ее. Закрыл глаза. Ждал, что она отстранится, но почувствовал, как с силой сжались ее пальцы у него на плечах. Он провалился в воспоминания о том дне на пляже, когда они примостились на капоте машины и болтали обо всем на свете. Рядом разгуливал Джамбо. Из динамиков доносились песни. После той поездки жизнь Кира круто изменилась.
Поэт отстранился. Соня ничем не выдала своих эмоций.
Он ушел, ни разу не обернувшись, и, как только его фигура скрылась за поворотом, что-то сломалось.Треснуло. Девушка прикрыла ладонью рот, зажмурилась и беспомощно заплакала, согнувшись под натиском отравленных чувств. Она вновь выпрямилась и с надеждой поглядела на дорогу, веря, что он возвратится, наплюет на ее слова и останется рядом. Но Кирилл не пришел. Несколько долгих минут она ждала его, не двигаясь с места. Потом гордость взяла верх, и слезы высохли.
Соня не знала, сможет ли она когда-либо простить его. По-настоящему простить. Не на словах, не для спокойствия, а искренне. Она не знала, сможет ли когда-либо простить себя, свою слабость. В конце концов, рано или поздно всем людям бывает больно. Но мы сами выбираем тех, кто нам эту боль причиняет.
Соня выбрала человека, тень которого теперь всегда будет следовать за ней, куда бы она ни направилась и где бы она ни находилась.
День 587-й
Мужчина в идеально выглаженной белой рубашке и шерстяных брюках откинулся в кожаном кресле и сцепил на животе пальцы. На его столе притаилась гигантская черная кружка с большими буквами «BIG BOSS» и ручкой в форме бицепса. Сквозь окна в старый уютный офис прорывались куски света, отбрасываемые фонарными столбами, и половина лица главного редактора отливала желтоватым цветом.
– Неплохо, – наконец отрезал он.
– Неплохо? – переспросил Кир, дотронувшись пальцем до подбородка. – А что насчет конкретики? Может, я удостоюсь хотя бы одного предложения?
– То есть одного слова тебе мало.
– Представь себе.
– Но я ведь не сказал, что твоя рукопись – собачье дерьмо.
– Тогда прозвучало бы два слова, и я бы понял гораздо больше, чем понимаю сейчас.
Мужчина с жидкой белесой шевелюрой искренне усмехнулся и схватился ладонями за живот, точно его вот-вот разорвет на части. Кресло заскрипело под его телом. Он хитро сощурился, разглядывая парня в угольно-черном пальто, и ленивым движением ослабил серый галстук в идиотский горошек.
– Не знал, что ты писатель, – просипел он саркастичным голосом. – Сидел себе тихо, работал, а потом вдруг скинул мне двести страниц стенаний, еще и требуешь рецензию.
– Я не требую, – повел плечами Бродский.
– А что делаешь?
– Рассчитываю.
– Мне казалось, ты в курсе, что в нашем бизнесе нельзя ни на кого рассчитывать.
– Именно поэтому я прислал эту рукопись тебе, а не кинулся в другое издательство.
– Ты просто надеешься, что я пропихну ее по доброте душевной, – заворчал главный редактор и устало сдавил подлокотники кресла. – Кому-то еще текст показывал?
– Отцу.
– Владу?
– Нет. Моему настоящему отцу, – с нажимом поправил поэт, – Альберту.
– Влад бы тебе, кстати, помог с продвижением. Может, к нему обратишься?
– Слушай, знаю, с работы вы меня погнали из-за долгого отсутствия, но давай не разводить ненужные диалоги. Если ты считаешь, что книга вам не подходит, так и скажи. Я жду от тебя разумных аргументов, но насильно впихивать рукопись не собираюсь.
– А ведь мог бы, – хмыкнул мужчина.
– Мог. Все-таки босс твоего босса – обожаемый муж моей обожаемой матери.
– Хочешь честно?
– Хочу.
– Концовка мутная, – выстрелил редактор, наклонившись над столом, и уставился на Кирилла узкими любопытными глазенками. – Никому не нравятся страдания, мне ли тебе рассказывать, а? В таких историях все должно заканчиваться счастливым исцелением.
– Чушь, – выплюнул Поэт, откинувшись в кресле, – сейчас век социальной драмы.
– У тебя там и грязью-то не пахнет.
– Зато там много правды.
– Которая вгонит читателей в депрессию и не возымеет никакого выхлопа.
– Ты все про деньги…
– Издательство – это всегда про деньги, – хищно ухмыльнулся мужчина. – Но, по правде говоря, текст неплохой. Может, просто подправишь концовку, и сойдемся на этом?
Бродский протяжно выдохнул. Он нарочно пришел под самый вечер, чтобы никто из бывших коллег не стал свидетелем этого разговора. Несмотря на то что расстались они на хорошей ноте, ему не хотелось никому из них открывать истину о своем хобби.
– Знаешь, – Кир вальяжно поднялся на ноги, – править концовку я не собираюсь.
– Блеск. Ты превратился в одного из тех авторов, которые всегда знают, как лучше.
– В этой истории слишком много личного. Или она выйдет в том виде, в каком есть, или не выйдет вообще. Мне важно, чтобы эта рукопись оставалась такой.
– Отчего же? – Редактор вскинул брови и непреднамеренно превратился из опасной акулы бизнеса в обычного, сопереживающего человека. – Хочешь кому-то что-то сказать?
Кир криво улыбнулся. В душе все перевернулось, и на миг он застыл посреди зала, в котором когда-то работал целыми сутками. Ему почудился запах вишневого шампуня. По спине пронесся рой мурашек. Прочистив горло, Поэт застегнул пуговицы и растянул:
– Решение, как всегда, за тобой.
– Так и есть.
– Хорошенько подумай, прежде чем мне отказывать.
– Угрожаешь, очкарик?
Они одновременно прыснули со смеху, и Бродский покачнулся к выходу.
– Ага.
– Тебе, кстати, идет.
Парень коснулся пальцами тонкой металлической оправы и самодовольно кивнул:
– Спасибо.
Кир вышел на улицу и вдохнул влажный осенний воздух, которого так не хватало в узких коридорах издательства. Столица гудела, точно муравейник. На небе мигали огни пролетающих самолетов. В витринах магазинов отражались фары проносящихся машин, и сердце переполнял огонь желания. Хотелось посетить все спектакли и выставки, сходить во все рестораны и уютные бары. Хотелось насладиться каждым днем, ведь каждый день в столице мог превратиться в приключение.
Парень решительным шагом направился в метро и потянулся рукой в карман.
Вытащил жвачку и забросил в рот.
Бродский спустился на открытую станцию, которая располагалась рядом с театром и набережной. Женщины в красивых пальто шли под руку с мужчинами в обычных джинсах и куртках. Кирилл наблюдал за людьми с особым интересом, подмечал мелочи, впитывал эмоции. Он превратился в настоящего писателя, который всегда носил под рукой блокнот и записывал хаотичные мысли корявым почерком. В метро фразы иной раз выходили так паршиво, что дома Кир не мог разобрать и буквы.
Парень прошел мимо симпатичной молодой девушки, и его легкие сжались.
Темные длинные волосы. Аккуратный нос.
Изящная фигура. Кир видел Соню во всех незнакомках, думал о ней, когда слушал музыку, когда ходил в кино. Она не покидала его мыслей ни на мгновение, но сейчас он научился не останавливаться посреди перрона или посреди улицы, когда озарение пробиралось к сердцу.
Несколько раз он порывался приехать к отцу в гости, чтобы увидеться с ней.
Возможно, его чувства что-то значили, ведь прошло много месяцев, а привязанность не исчезла. И все же Кирилл держал себя в руках. Смерть Вероники следовала за ним, словно черная тень, и боль от пережитого никуда не делась, но он не собирался бежать к Соне, чтобы она его починила.
Он вынес урок и жил так, как мог. Иногда вспоминал слова отца о том, что время лечит. Иногда вспоминал слова матери о том, что в жизни случается то, что случается, и нам неподвластны секреты, уготованные судьбой. Но чаще всего руководствовался своим утверждением, которое заключалось в том, что чувства, как и энергия, не берутся из воздуха и не уходят в никуда.
Парень остановился в метре от бортика и спрятал руки в карманы пальто, поджидая поезд. На выходных он планировал увидеться с друзьями, а сегодня пообщался с Женей. Тот обещал приехать в Москву на Новый год. Кирилл, конечно, обрадовался, но почему-то сомневался, что приятель выполнит обещание. Все-таки Маринка была лучшей подругой Сони, и эта идея наверняка не пришлась ей по вкусу.
Поднялся ветер. Пол задрожал под ногами. Приближался поезд. Кир шмыгнул носом и легким движением поправил непослушные волосы. Неожиданно его внимание привлекли люди, стоящие на противоположной стороне перрона.
Парень недоуменно наклонил голову и вдруг понял, что смотрит в знакомые карие глаза. Видит шоколадные локоны, худенькие плечи и крошечный шрам на переносице… Одно мгновение, и сине-белые вагоны разрушили картинку, пролетев прямо перед носом. Бродский порывисто ступил вперед и попытался разглядеть изящный силуэт за чередой нелепых пятен, но вагоны все неслись, а картинка все плавала и смазывалась.
Щеки вспыхнули, вечер заиграл иными красками. Поэт опасно приблизился к краю.
Неужели это Соня? Или ему опять привиделось? Неужели это она? Или с ним вновь играли воображение, прошлое, чувства, вина? Соня или тень? Соня или тень?
Соня или…
Конец
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: