Свободные
Я указываю в сторону окна и вижу, как девушка недоуменно морщит брови. Не знаю, что до нее доходит, но ее лицо внезапно вытягивается. Она испуганно восклицает:
– Ты с ума сошла!
– Тшш! – обрываю я, подорвавшись к блондинке. – Хочешь, чтобы нас засекли?
– А ты собралась сброситься из окна?
– Посмотри внимательнее. Там лестница! Пожарная лестница!
– Между нами и лестницей толстенное стекло!
– Поэтому действовать надо быстро. Разобьем его, спустимся вниз. Потом рванем до упора в собор. Я знаю этот район. Здесь работает Константин.
– Безумие! – Девушку покачивает от дозы. Она потирает ладонями вспотевший лоб и нервно оглядывается. – Это полнейшее безумие, безумие, мы умрем, это безумие.
– У нас нет другого выхода, – напоминаю я, – учти, когда мы разобьем стекло, сюда сбежится все здание. Нужно действовать быстро и не бояться. Слышишь?
Соня слышит, но не верит. Она дергано кивает, а я хватаю со стены огнетушитель. Его я тоже очень вовремя приметила, возвращаясь в камеру. Руки трясутся. Смотрю на окно и думаю о том, что слишком уж просто звучит мой план. Стоило продумать его более тщательно.
Но надо действовать, действуй.
Действуй!
– Хватит! – Вскидываю подбородок и размахиваюсь. Огнетушитель обжигает руки, когда ударяется о стеклянную преграду и отпружинивает назад. На окне ни трещины. Лишь глухой звук разносится по коридору и останавливает мое сердце. Это конец.
Ошеломленно расширяю глаза, блондинка вопит не своим голосом, а я улавливаю вдалеке топот чьих-то ног. Нас засекли, а стекло даже не треснуло. Начинаю лупить по нему снова и снова, рычу:
– Ну! Давай же! Давай!
Ничего не выходит. Я слышу крик какого-то мужчины, а затем выстрел. О боже!
Огнетушитель выпадает из моих рук, я падаю на пол и прикрываю руками лицо, будто так спасусь от свинцовых пуль. Мужчина решительно идет на нас. Соня вопит, отмахивается от него руками, а тот лишь грубо отпихивает ее в сторону.
– Ты, – он смотрит на меня, – Босс сказал убить тебя, если что-то пойдет не так.
– Я не хотела, подождите.
– Руки поднимай.
– Постойте! Я просто…
– Поднимай живо свои…
Неожиданно блондинка накидывается на него сзади.
Мужчина врезается спиной в стену. Я воспламеняюсь, как спичка, срываюсь с места и зверею, нанося удары огнетушителем по его лицу. Бью и бью. Не прерываюсь, а Соня в это время свирепо царапает пальцами его шею. Мы, словно дикие животные, пытаемся поглотить добычу, не щадя ни единого сантиметра его кожи. Когда тот перестает двигаться, отступаем назад. Я выхватываю пистолет, а огнетушитель передаю блондинке.
– Прикрой глаза, – командую я и с легкостью выпускаю несколько пуль прямо в окно. Оно дребезжит и рушится, рассыпаясь на части, как и моя когда-то здоровая психика. – Давай.
Соня понимает меня с полуслова. Кидается к стеклу и оббивает огнетушителем острые куски, делает дырку шире. Пока она кричит и разговаривает с окном, будто с живым человеком, я оборачиваюсь в сторону коридора.
Я выстрелю, если увижу очередного охранника. Я сделаю это, потому что нажать на курок – проще простого. И нет тут иных вариантов. Я спасаю свою жизнь. Да. Я спасаю наши жизни.
Пальцы немеют. Разминаю их, не меняя стойки. Испепеляю взглядом узкую дорожку и дышу так громко, что наверняка привлекаю добрую половину тех, кто так и не откликнулся на выстрелы.
– Сюда! – кричит кто-то за поворотом. От ужаса я холодею. – Быстрее!
Их несколько? Пару раз моргаю. Оборачиваюсь, вижу, как Соня с силой добивает стекло, и надеюсь, что мы успеем убраться до тех пор, пока сюда сбежится целая толпа охранников.
– Быстрее!
Адреналин уступает место страху, и я уже не чувствую себя всемогущей, и даже холодный металл не помогает. Моргаю, переминаюсь с ноги на ногу, и восклицаю:
– Долго еще?
– Пару секунд.
Секунд – это хорошо. Секунд – это недолго.
Кто бы мог подумать, сколько может случиться за этипару секунд.
В коридоре появляется мужчина. Он наставляет на меня пистолет, а я цепенею от ужаса. Надо просто нажать на курок. Просто нажать! Не выходит. Что-то переворачивается во мне. Я понимаю, что должна выстрелить, но не могу пошевелиться. Гляжу в эти черные глаза и как идиотка замираю. Ну же! Ну же!
Меня отрезвляет выстрел. Он звучит в воздухе и пугает до коликов. Оказывается, я тоже нажимаю на курок, потому что мужчина вдруг валится без чувств на землю.
– Боже мой, – шепчу я, порывисто опуская руки. Тело сводит судорога. – Я убила его…
Вина встает комом в горле. Что я натворила? Что же я сделала?
– Нет! Черт!
Мысли так и кружатся в голове, пока я неожиданно не вспоминаю о том, что выстрелов было два. Опускаю взгляд вниз и осматриваю свой живот, ноги. Ничего не замечаю. Может, мне показалось?
Грохот.
Кожа леденеет. Я оборачиваюсь и с ужасом роняю пистолет на пол.
– Соня?
Мы думаем, что наши поступки влияют только на нас самих, и мы чертовски ошибаемся. Когда-то мама говорила о странной связи, существующей между людьми. Будто мы все зависим друг от друга. Я не понимала ее, но сейчас…
Падаю на колени рядом с блондинкой и порывисто хватаюсь за ее плечи. Девушка истекает кровью. Ее порванная рубашка больше не серая, не грязно-бежевая. Она алая, как и проступившие на губах маленькие капли.
– Нет, – качаю головой. Мне становится так больно, что я испускаю громкий стон. – Нет! Соня? Боже мой! Боже мой!
У девушки дыра в груди. Я ее вижу. Придавливаю пальцами и начинаю плакать.
– Прости, я должна была сразу стрелять! Боже мой, Соня! Прости!
Меня колотит, а девушка не произносит ни звука. Смотрит на меня и морщится от боли.
– Ты должна встать, нам пора уходить! Саша ведь ждет тебя! Он ведь…
Ее тело сводит судорога. Она впивается в мои плечи пальцами и открывает рот. Хочет что-то сказать, но не может. У меня словно землю из-под ног выбивают. Я сжимаю в руках ее худую талию, вижу ее мокрые от слез глаза и рассыпаюсь на части как карточный домик. Вот-вот и нас сдует ветром, и мы обратимся в выдуманную страшную сказку.
Соня перестает дышать. Вот так. Просто. Застывает с открытыми глазами и превращается в мраморную, прекрасную статую, овитую золотистыми локонами.
– Нет. – Покачиваю головой. – Боже, нет, Соня? Нет! Посмотри на меня! Соня! – Я трясу ее худые плечи и хочу услышать ответ, но девушка не двигается. Не отвечает. Почему-то в этот момент я понимаю, что именно я убила Соню. Не тот мужчина, не Болконский. А я.
Блондинка не шевелится, а я так и слышу:«Ты же пообещала. Ты же сказала, что мы выберемся». Опускаю голову и не хочу двигаться. Что я натворила. Что сделала!
Громкий топот вырывает меня из мыслей. Я судорожно выпрямляюсь, смотрю в сторону коридора и боюсь даже пошевелиться, ведь тогда придется выпустить тело Сони из рук. Но я не могу бросить ее здесь. Это неправильно, это немыслимо.
– Нет, – хриплю я, с силой зажмуриваясь. Качаю головой и повторяю: – Нет!
Голоса мужчин эхом разносятся по помещению. Смотрю на девушку и медленно кладу ее на неровную, холодную поверхность. Шепчу:
– Прости меня. Прости!
Соня была очень красивой. И даже сейчас она красивая. Шумно выдыхаю: я должна уйти. Должна! Подбегаю к окну. Спускаюсь вниз, задыхаясь от слез. Меня так трясет, что пару раз я промахиваюсь и ставлю ногу куда-то в сторону. Наверное, такая халатность может стоить мне жизни. Но почему-то сейчас мне отнюдь не до этого.
Земля все ниже и ниже, а мужские голоса сыплются на мою голову, как хлопья снежинок или капли дождя. Я ощущаю их взгляды, даже когда оказываюсь на земле. Наверное, охранники тоже спускаются вниз. В таком случае, пора бежать.
Порывисто смахиваю с глаз слезы и несусь в сторону центрального, широченного моста, освещенного сотней фонарей. В любой другой день я бы восхитилась подобной красотой. Но сейчас данное сооружение – не просто символ Питера. Это мое спасение, мой свет. Я несусь к нему изо всех сил и, несмотря на рычание собак, звуки выстрелов и крики, не останавливаюсь, а наоборот, бегу быстрее, надеясь добраться до заветного огонька.
Жизнь – это борьба не с окружающими людьми, а с самим собой. Ответишь ли ты за свои поступки? Сумеешь ли пересилить свои страхи? Сможешь ли нестись вперед, превозмогая боль и усталость?
Никто из чужих людей не даст тебе ответа на эти вопросы. Только ты сам знаешь, на что ты способен; только ты сам знаешь, на что ты готов ради жизни и будущего.
Бежать сложно уже через пару секунд. Однако мне приходится лететь дальше, чтобы не угодить в ловушку. Громкие выдохи превращаются в рыдания. Я едва удерживаю на губах имя матери и работаю руками до изнеможения, до колючей, опасной боли.
Звучит очередная порция выстрелов. Я думаю, что в очередной раз все обойдется, однако происходит иначе. Третья пуля – я отчетливо слышала три выстрела – попадает мне в бок, и я с криком кренюсь в сторону, наткнувшись спиной на острую перегородку.
Рана начинает кровоточить и молниеносно заливает мои ладони темно-красной краской. Ноги подкашиваются. Я вижу заветный собор вдалеке, знаю, что от него до папиной работы две минуты! Но одновременно с этим понимаю: я никогда туда не доберусь. Не теперь.
Топот за спиной превращается в барабанную дробь. Я посреди моста, и я в ловушке.
Оборачиваюсь, вижу смазанные, мутные фигуры охранников и цепенею: вперед проход закрыт. Назад – тоже.
Остается лишь один вариант.
– Мама, – шепчу я, перекидывая ноги через перегородку. Вода черная. Будто собираюсь прыгать в бездну. Разве у меня есть вариант? Нет! Мы готовы на любые безумства ради жизни близких, радисвоей жизни. Это неписаное правило, которое включается лампочкой в нашей голове именно тогда, когда не остается выбора. Давай же, сделай это, Зои!
Я зажимаю пальцами пульсирующую рану и перестаю плакать. Слышу чей-то крик, отталкиваюсь от бортика и почему-то думаю:прямо как Дима.
Вода ледяная. Она выталкивает меня на поверхность и ошпаривает все тело. Боль с новой силой отдается в голове, и мне неожиданно становится трудно дышать, будто невидимые силки сдавливают легкие. Кашляю. Мотыляю руками из стороны в сторону, а черная вода прилипает к ладоням, как жвачка, не давая свободно шевелиться. Плыву к берегу. Понятия не имею, как это делаю. Ничего не понимаю. В голове смешиваются звуки, запахи, цвета, на глаза будто падает слой беспросветного тумана, и я неосознанно приближаюсь к бортику.
Уже на берегу поднимаюсь на ноги. Плетусь к первому попавшемуся дому и тарабаню по двери с такой силой, будто не истекаю в крови. По телу льется ледяная вода. Меня трясет, а я и не думаю о холоде. Врываюсь в коттедж, едва сонные хозяева появляются на пороге, и хриплю:
– Надо позвонить.
Супружеская пара бегает вокруг меня, как вокруг рождественской елки. Женщина на удивление быстро проникается ко мне жалостью, мужчина – состраданием. Оба ведут меня в зал и щебечут о полиции, «Скорой». На все вопросы я киваю.
– Позвонить…
– Бедная девочка! – вопит женщина средних лет. Она протягивает мне трубку, а сама с беспокойством глядит на мужа. – Что ты стоишь? Вызывай полицию! Врачей!
Кнопки расплываются перед глазами, но я упрямо пытаюсь найти нужные цифры.
Единственный знакомый мне номер – номер Саши.
Саша. При мыслях о нем грудь сжимается. На глазах появляются слезы. Как же я скажу ему о том, что случилось? Как объясню, что человек, которого он любит, мертв?
Дышать совсем невыносимо. Я набираю номер, пусть и не хочу этого делать. Но темнота грозит забрать меня с собой, и у меня не остается иного выбора. Одно мгновение. Звучит голос Саши. И я падаю без чувств.
Глава 24
Мы сидим с мамой на берегу моря. Она со вздохом собирает свои густые волосы, однако уже через пару секунд отпускает их, позволяя ветру разбрасывать их из стороны в сторону.
– Интересно, как долго продлится шторм?
– Шторм? – Она обращает на меня удивленный взгляд. – Шутишь? Погода чудесная.
– Ветрено, – ворчу я. – Волны большие, да и солнце неяркое.
– Солнце всегда одинаковое. А тут уж твое дело: замечать тучи или нет.
– Мам, ты говоришь странные вещи. Может, пойдем уже? Мне очень холодно.
– Хватит жаловаться, Зои. Посмотри, как тут красиво. А запах какой! Если бы я не умерла, то определенно съездила бы на море. – На ее красивом лице вдруг появляется лукавая ухмылка. – Как очнешься, не теряй ни минуты. Собери все необходимое и отправляйся в путешествие. Возьми мой чемодан…
– Не хочу я просыпаться, – безразлично признаюсь я. Перебираю пальцами холодный песок и подтягиваю к груди ноги. – Зачем? Мам, лучше я с тобой останусь.
– И что мы будем делать?
– Какая разница.
– Огромная!
– Да ладно тебе. Ничем не заниматься – тоже занятие.
– Серьезно? – Мама переводит на меня суровый взгляд. – Зои, сколько можно бояться? Отказавшись от жизни, ты ее не наладишь. Наберись наконец мужества и открой глаза.
– Мужества? – Кидаю горсть песка куда-то в сторону с такой злостью, что вспыхивает все тело. – Когда мужество возвращало с того света близких? Когда мужество вытирало слезы и извинялось за нас перед родными людьми?
– А когда трусость была решением проблем?
– Люди всегда убегали от неприятностей, и никто из них от этого хуже жить не стал.
– За одним лишь исключением, что в твоем случае убежать – значит никогда больше не очнуться. – Мама недовольно покачивает головой. На ней легкое черное платье, губы – ярко-алые, как обычно. Она словно живая сидит рядом, и мне вдруг становится не по себе: кто же из нас все-таки мертв? – Зои, честное слово, хватит сводить меня с ума. Я знала, что мамаша из меня так себе, но неужели я совсем не научила тебя бороться, вне зависимости от паршивости ситуации? Ты слишком много думаешь. Расслабься!
– Ты шутишь наверное. Мам, пострадало столько людей! Ты всегда так. Рассуждаешь легкомысленно и беззаботно, будто ничего страшного не произошло.
– Я рассуждаю обычно.
– Нет! Ты должна была испугаться и хотя бы ради приличия построить из себя взрослого, ответственного человека.
– Если бы я знала, что в этом будет толк, то построила бы. Но обычно проблемы как раз оттого, что мы воспринимает вещи в совсем другом свете. Ты думаешь, хуже и быть не может? Правда? А как тебе то, что ты больше никогда не проснешься? Не откроешь глаза? Милая моя, солнце, вот от чего стоит сходить с ума. А не от вины и ужаса.
– Ты не понимаешь, ты…
– …слишком беспечная? Ну и пусть. Если бы я так страдала по каждому поводу, мы бы с тобой согнулись еще на втором году твоей жизни.
– Это неправильно! – вспыхиваю я.
– А кто осудит? Люди?
Вот моя мама. Та, которую я действительно помнила. Не женщина, сотканная мной из теплых и сокровенных воспоминаний, а легкомысленный ребенок, экстерном сдавший экзамен по материнству. Ее мудрость граничит с безумием. Каждая фраза – острие ножа. Я никогда не прислушивалась к ее заявлениям и каждый раз делала по-своему, от чего мы жутко ссорились и не разговаривали целыми сутками, но сейчас мне вдруг становится страшно: вдруг она права?
Вдруг я действительно должна очнуться?
– Там есть люди, которые тебе дороги?
– Там?
– По ту сторону, – поясняет она. – Если «да», чего ты ждешь?
– Я не жду, – оправдываюсь я, прижимая к вискам руки, – я просто не хочу возвращаться!
– Солнышко, никому не нравится, когда ему больно.
– Тогда почему ты заставляешь меня пройти через это?
– Потому что пусть из меня вышла никакая мамаша, я неплохой друг. – Она улыбается и взъерошивает копну моих и без того спутанных волос. – Согласна?
– С этим не поспоришь.
– Ты только что назвала меня плохой матерью?
– Ты сама так сказала, ясно?
– Иди сюда.
Мама крепко прижимает меня к себе и смеется. Голос у нее живой, мелодичный, и у меня сердце сжимается от родного звука.
– Думаешь, все уладится? – с надеждой шепчу я. – Я справлюсь?
– Справишься, конечно. Просто не сразу.
– И как долго придется терпеть?
– Кто знает. Я терпела всю жизнь.
Крепко зажмуриваюсь и неожиданно понимаю, что больше не слышу шума волн.
Что происходит? И запах пропал. Наверное, я уснула. Или нет? Открываю глаза и не вижу моря, маму, нет ни песка, ни горизонта. Передо мной белый потолок, а звук прибоя превращается в противный писк. Где я?
Собираюсь привстать, но меня останавливают чьи-то холодные пальцы.
Глаза с трудом подчиняются. Я пытаюсь сосредоточиться, но в висках жутко стучит, все прыгает, кружится. Мне не удается даже на сантиметр сдвинуться с места.
– Ты очнулась…
Что за кровать без подушек? И почему лампы такие яркие? Пытаются меня поджарить? Покачиваю головой и хриплю:
– Сервис – отстойный.
– Решили особо не тратиться, – подыгрывает знакомый голос. – Вдруг и смысла-то нет?
Наконец я вижу его лицо. Саша нависает надо мной, и в глазах у него не радость, а какая-то пугающая горечь. Погладив пальцами мое лицо, он, едва выговаривая, шепчет:
– Я жутко скучал.
Чувства реагируют мгновенно. Глаза наполняются слезами, вина подскакивает к горлу, и я изо всех сил стискиваю зубы, приказывая себе не плакать. Хватаюсь за его руку.
– Что происходит? Почему я… – моргаю, осматривая локти, – почему я опутана какими-то трубками? Зачем?
– Помнишь, как позвонила мне?
– Не особо, все в тумане.
– Когда тебя привезли в больницу, ты уже была без сознания. Доктора долго возились с твоей дырой в боку – я даже видел, как проходила операция через окно приемной.
– Серьезно?
– Да. Зрелище не из приятных. Они сказали, состояние весьма тяжелое. Ты потеряла много крови плюс наглоталась воды, подцепила какую-то заразу…
– Саш…
– Нам сказали, ты можешь не проснуться. – Саша похлопывает себя по щекам и дергано улыбается. – Я уж решил, ты струсила! Захотела уйти на боковую?
Едва заметно киваю. Итак, я выжила. Что теперь, что дальше? Смотреть на брата больно. Я внезапно начинаю сомневаться в правильности своего поступка. Может, стоило не открывать глаза?
– Надо найти отца! – восклицает Саша. – Никогда не видел его таким.
– Каким? – Любопытство перевешивает страх. Я вновь перевожу взгляд на парня и жду ответа. – Неужели сильно переживал?
– Шутишь? Он будто постарел на пару лет. И, кстати, наверное, ты должна знать.
– Что знать?
– Теслер.
– Теслер? – Я все-таки приподнимаюсь на локтях. Приборы начинают пищать так звонко, что голова взрывается диким треском. – Он в порядке?
– Зои, он здесь. В больнице. – Саша устало растирает ладонями лицо и смотрит на меня с сожалением, грустью. – Отец не пускает его, поставил охрану. И вообще… тут такой дурдом! Повсюду репортеры, снуют журналисты. Ты – новость дня, о которой даже в газетах пишут! Скандал надвигается – мама не горюй.
– Андрей правда здесь?
– Он тут каждый день.
– Каждый день?
– Я попробую найти папу, а ты – сиди смирно. Хорошо? – Брат обеспокоенно поглаживает мое запястье. Руки у него ледяные, будто он держал их в сугробе. – С тех пор как ты приехала, все с ног на голову перевернулось, и я… Я рад, что ты цела. Не знаю, что бы я делал, случись с тобой нечто необратимое. Ведь ты… – Брат запинается. Пытается скрыть свои чувства за тенью улыбки, но его выдают глаза. Он все подбирает слова, но я прерываю его думы.
– Я в порядке. – Если бы он только знал, чего стоило мое чудесное спасение. – Иди. Я никуда не денусь.
– Да. Скоро вернусь!
Когда он уходит, внутри у меня взвывает сирена. Я резко откидываю назад голову и зажмуриваюсь так крепко, что глазам становится жутко неприятно. Боже, как же сказать ему? Может, он уже знает? Нет, наверняка нет. Что же мне делать? Я не смогу признаться.
Это слишком.
За этапом самобичевания следует этап осмысления.
Неожиданно, совершенно случайно, до меня доходит суть того, что приключилось: меня пытались накачать наркотой, хотели продать. Мне стреляли в спину, даже ранили! И тот мост… я ведь сиганула в ледяную воду! О чем я только думала? Наверное, просто пыталась выжить.
Растираю пальцами лицо и, борясь со слабостью, встаю с постели. Приходится отлепить от рук все эти провода, прищепки. Бок жутко ноет, но я не уделяю этому должного внимания.
Пошатываясь, поправляю плотную накидку и плетусь к двери. Перед глазами все прыгает, каждый шаг отдается звоном, но мне необходимо выбраться на воздух. Я иду вдоль пустого коридора и удивляюсь: неужели Константин снял для меня целый этаж? Тут пусто и так тихо, словно я не в больнице, а в морге. Неужели он и правда волновался? Просто не верится, что я успела засесть в его мыслях. Прохожу еще несколько метров и замираю на повороте.
В приемной собралось все семейство. Отец, Саша и Елена. Они выглядят так… странно.
– Зои? – Константин вскидывает брови. Отходит от Саши и кидается ко мне, словно я могу испариться. – Почему ты вышла из палаты? Тебе надо срочно вернуться обратно! – Он обнимает меня, стараясь не навредить ране. Его руки дрожат, и я так тронута этой реакцией, что не могу сдержать улыбки. – Как ты всех нас напугала! Что произошло, как это случилось? Или нет, потом расскажешь. Сейчас тебе надо отдохнуть.
– Перестань. Со мной все в порядке.
– Надо вернуться в палату, – настаивает Елена. Она выглядит иначе. Но я никак не могу понять, что именно изменилось. Они кажутся такими заботливыми, что у меня ком застревает в горле. Неужели они действительно волновались? Но почему? Я ведь обуза. Обманщица! От меня столько проблем.
– Простите. – Мой голос предательски дрожит. Не знаю, что сказать. Как извиниться за испорченные нервы? – Простите, что сбежала. Мне просто надо было…
Слышу какой-то шум. Чьи-то глухие, недовольные крики. Смотрю за спину Константину и расширяю глаза.
– Андрей. – У меня подкашиваются ноги. Его удерживают сразу несколько человек, но он упрямо сопротивляется, испепеляя меня синим, бездонным взглядом. Не могу дышать. Тянусь к нему, но отец преграждает мне путь.
– Нет.
– Нет?
– Теслер работает на Болконского. Ты понимаешь, что он за человек?
– Понимаю. – Настаиваю железным тоном. – Но он не сделает мне ничего плохого.
– Он опасен!
– Вы его не знаете.
Я опять дергаюсь с места, но отец останавливает меня. Тут же чувствую головокружение. О нет. Все катится, все переворачивается и прыгает в немыслимых, удивительных кульбитах.
– Зои, тебе плохо?
– Я хочу… хочу поговорить с ним, – шепчу я, протягивая руку. – Пожалуйста.
С каждой секундой охранников становится все больше, они обступают его словно живая преграда. Но он продолжает бороться, будто выигрыш – последний глоток кислорода.
– Он не раз спасал мне жизнь, – говорю я, смотря на отца. – Андрей не опасен.
– Ты ошибаешься. – Константин непреклонен.
– Это ты ошибаешься. Поверь мне. Он ни при чем!
– Ты хоть понимаешь, как абсурдно это звучит? Лучший человек Болконского и никак не причастен к твоему похищению? К любому другому делу, приписанному Валентину? Теслер – наемник! Даже если тебя он и пальцем не тронул – он преступник. Его место за решеткой.
– У него не было выбора. А на что бы пошел ты, чтобы защитить свою семью?
– Прекрати его оправдывать.
– Я должна с ним поговорить.
– Ты уже поговорила с ним и чем это обернулось?
– Он не виноват!
– Но…
– Отпусти, – неожиданно твердо произносит Елена. Мы с отцом одновременно переводим на нее взгляд и замираем, словно увидели восьмое чудо света.
– Что? Лен, это же полное безумие!
– Взгляни. – Она кивает в сторону Андрея и надменно сводит идеально ровные брови. – Разве так смотрят, когда хотят навредить?
– Мы его совсем не знаем.
– Она знает. Костя, пожалуйста, – Елена устало покачивает головой, – пусть идет.
Отец колеблется. Смотрит на Теслера и не выпускает мою руку несколько долгих минут. Но затем его хватка становится слабей. Он поглаживает пальцами мое плечо и говорит:
– Это неправильно. И я против.
– Я все равно пойду.
– Знаю. Поэтому предупреждаю: если хотя бы один волос упадет с твоей головы…
Как мне кажется, немного поздновато для угроз. Но я киваю. Оказываюсь на свободе и тут же схожу с места. Охранники выпускают Андрея не сразу. Приходится прорываться сквозь них, тянуть к парню руки, но, когда мы наконец находим друг друга, весь остальной мир перестает существовать. Со всхлипом я кидаюсь к нему на шею.
– Андрей!
– Зои, – изо всех сил он прижимает меня к себе и выдыхает так громко, что содрогается все мое тело. Его губы касаются моих волос, шеи, подбородка. – Ты цела?
Я не могу стоять. Полностью повисаю в руках Теслера и начинаю плакать. Он обнимает меня невероятно взволнованно. Шепчет что-то на ухо, но я не могу разобрать слов, дрожа от страха, будто ничего еще не кончено, будто сейчас я открою глаза и вновь окажусь в камере.