Тени наших дней

В салоне повисла звенящая тишина. Лишь свистел рассерженный ветер и дребезжал убитый двигатель. Все казалось таким прежним и чужим одновременно. В голове никак не укладывалась картина. Кир то вспоминал детство, то проваливался в настоящее, и желудок сводило от этих американских горок. Он редко думал о старых друзьях. У него не было времени, да и желания о них думать. Кирилл действительно считал, что уходом разрешал множество проблем, но сейчас сомневался в правильности принятых решений. Он разорвал все контакты, сжег все мосты. И это сработало! Он притворился человеком без прошлого, ведь куда проще живется с чистыми страницами. Правда, теперь Кирилл понимал, он осознавал, что не было никаких пустых страниц. Что как бы усердно он ни проходился ластиком по бумаге, карандаш оставлял следы, и некоторые буквы, даже спустя столько лет, хорошо прочитывались.

– У меня умер отец, – внезапно признался Женя, смотря в окно. Кирилл немного сбросил скорость и повернулся к другу. Все его тело похолодело. Руки так и застыли, вцепившись в кожаный руль. – Пару лет назад. Доигрался. И не поверишь с чем. – Женек поглядел на Кира. – С сигаретами.

Его губ коснулась ухмылка. Знакомая ухмылка. Кир будто в отражение посмотрел.

Он прочистил горло и отрезал:

– Мне жаль.

– Да нормально все. Давно это было. Я с ним не особо ладил. Ну, ты, возможно, помнишь, как он по всему дому гонял меня, как тумаки отвешивал. Не был он отцом года, но все же отцом был. Мама чуть рассудок не потеряла. Ее с работы уволили. Сейчас она уже нашла другое место, ты не подумай, она у меня толковая, но трудное было время.

– Ты это к чему?

– Да так.

– Не знал, что тебе хреново.

– Теперь знаешь. И вопросов задавать не будешь.

– Каких вопросов?

Женя показал, где сворачивать, и прокатился ладонями по лицу. Кир припарковался перед небольшим продуктовым магазином, а Ситков, прежде чем выйти, еле слышно отрезал:

– Тех самых, что непременно привалят в твою благоразумную голову.

Женек выбрался на улицу, захлопнул дверцу, а Кирилл нахмурился, не понимая, о чем тот говорил и с каких это пор он стал «благоразумным». Хотя… возможно, таким он выглядел на фоне громкого Жени и безответственного Егора, живущего в комедиях Кевина Смита. У пятого их друга Андрея тоже были странности. Зерном разума в их компании оставался Саша. Вот только его никто никогда не слушал.

Кир удобнее устроился в кресле, прокатился пальцами по старой магнитоле и улыбнулся, вспомнив, как в детстве записывал альбомы «Breaking Benjamin» и «Three days grace». Как чертовски приятно было стащить у отца ключи и сидеть с ребятами, слушая песни. Водить никто из них еще не умел, так что они тупо стояли под окнами дома, как самые настоящие хулиганы, и в такт музыке мотали головой. Прожигали бензин.

И свою жизнь.

Внезапно парню захотелось отмотать пленку, чтобы вернуться в свои двенадцать, закрыть глаза и открыть их тогда, когда все сложное казалось незамысловатым, а легкое вызывало панические атаки. Как же ему хотелось избавиться от прочного обруча, стягивающего его сердце, язык и разум. Как хотелось содрать с себя кожу, вернуть обычное и те дни, когда он был собой. Как же ему хотелось, как хотелось!

Его тошнило от своей слабости. От того, как он жил, как реагировал на боль. Кирилл знал, что ничто не проходит в жизни бесследно, теперь он уж точно это знал и все же в глубине души надеялся, что сил у него больше.

Дверь вновь распахнулась. Порыв свежего воздуха ворвался в салон, и Кир выпрямился, повернувшись к Ситкову. Тот неуклюже плюхнулся в кресло и заулыбался, просовывая во внутренний карман куртки прозрачный пакет с синими таблетками.

Похожие таблетки раздавали «плохие» парни в ночных клубах. Какое-то время Кир общался с одним из таких отморозков, так что сразу же понял, что именно увидел.

– Это что? – нахмурился Бродский.

– Кажется, мы договорились, что ты не будешь задавать лишних вопросов.

– Я с тобой ни о чем не договаривался.

– А зря, целее будешь.

– Целее?

– И спокойнее. Когда ты злишься, у тебя так брови смешно сходятся, а глаза…

– Что за чушь?

– Не хочу травмировать твою психику.

– Мою психику?.. – Кир расправил плечи. Ему вдруг захотелось врезать другу прямо в нос, чтобы компенсировать недостаток кислорода, из-за которого у того с языка срывается подобный идиотизм. – Ты оглох? Я спросил, что за пакет.

– Пакет как пакет.

– Это что, дурь? Ты дурь толкаешь?

– Жми на газ, ладно? – махнул рукой Женя и раздраженно причмокнул.

– Толкаешь.

– Прости, мамочка, забыл спросить у тебя разрешения.

– Ты с ума сошел?

– Боги, ну не горячись, ладно? Никто не толкает дурь, и что это за жаргон такой? Ты там в своей Москве с мафиози зависаешь? Это обычные таблетки, таб-лет-ки.

– Вот значит, как ты тут крутишься, предлагаешь наркотики разным соплякам.

– Когда ты таким моралистом заделался? – возмущенно воскликнул Ситков.

– Никакой я не моралист.

– Но мозг выносишь знатно.

– Потому что ты выбрал самый дерьмовый способ заработать деньги.

– Ого, – расхохотался Женя, – кажется, я разозлил тебя не на шутку.

– Долго думал, когда ввязывался в это дерьмо?

– Да я вообще не думал! Это же не по моей части, Поэт. Ты меня знаешь. Мне нужны были деньги, вот я и нашел способ их зарабатывать. Это обычные таблетки, угомонись. Никто от них не умирает. Они совершенно безопасны. Немного голова покружится, и все.

– Ты идиот.

– Да заткнись уже.

– Идиот. – Кир посмотрел куда-то сквозь лобовое стекло, на ржавую вывеску магазинчика, покачивающуюся от слабого ветра, и покачал головой. – Мы много херни творили, когда собирались вместе. Много косячили. Но мы же были детьми. Если тебе было сложно, если у тебя все в семье так паршиво повернулось, почему ты ни к кому не обратился? Почему мне не позвонил? Мы бы нашли способ…

– Почему тебе не позвонил? – перебил Ситков с округленными глазами. Казалось, сейчас они у него выкатятся из орбит. В машине стало так жарко, что окна запотели, и солнечный свет, пробивающийся сквозь облака, превратился в белую дымку. – Ты серьезно?

– Жень.

– Ты собрал свои гребаные вещички. Собрал свой барби-чемодан и бросил всех нас. Вот так вот просто взял и укатил, не попрощавшись, не удосужившись даже пару слов сказать! И я должен был тебе позвонить, когда у меня все покатилось к чертовой матери?