Сними обувь твою

«Ты тайком хихикаешь над ним, – подумала она, – и прячешь его под пухлыми богословскими фолиантами. А теперь, йеху, ты покажешь нам, какой ты высоконравственный».

К счастью, епископ не расслышал неоконченного имени. Он оседлал своего конька и уже мчался сломя голову. Мощные раскаты звучного голоса, каким он проповедовал с кафедры, обрушились на Генри:

– Мне грустно слышать это, сэр. Молодой жене более пристало учиться своим домашним обязанностям, нежели заниматься материями, постичь которые она все равно не в состоянии.

Потом он гневно напал на Беатрису:

– Поверьте, сударыня, женщины вызывают гораздо больше восхищения, когда не выходят за пределы назначенной им сферы.

Генри багрово покраснел. Если леди Монктон думает, что он спокойно позволит оскорблять свою жену…

– Ваше преосвященство… – начал он, но леди Монктон перебила его негодующую речь в самом начале:

– Ах, ваше преосвященство, ваше преосвященство! Ведь дочерняя любовь не возбраняется нашему полу. Миссис Телфорд занималась латынью только для того, чтобы читать вслух своему слепому отцу – по примеру дочерей Мильтона.

На мгновение епископ уставился на нее, совершенно опешив; затем он со смущенным смешком укоризненно покачал головой.

– Touchе![9 - Удар, попавший в цель – фехтовальный термин (фр.).] Я вижу, что ваше сиятельство по-прежнему любит устраивать засады и ловушки.

Он снова повернулся к Беатрисе, и его доброе лицо сморщилось, как у ребенка, готового заплакать.

– Нижайше молю вас о прощении, мое милое дитя. Мне следовало бы догадаться, что столь очаровательное личико не может быть маской, за которой скрывается отвратительнейшее существо – женщина, претендующая на ученость.

Все ждали ответа Беатрисы.

– О, ваше преосвященство, я не претендую ни на какую ученость. Правда, мой отец научил меня немного читать по-латыни, но сейчас я изучаю поваренную книгу, – тут она обезоруживающе засмеялась. – С вашего разрешения, я признаюсь в одном очень вольном поступке: сегодня утром я бросила в камин несколько латинских книг. Мне было очень скучно сидеть над ними, ведь гораздо интереснее учиться печь пирог с дичью.

Епископ расцвел в улыбке.

– Весьма похвально. О, если бы некоторые головы постарше были бы столь же мудры.

Он поклонился Генри.

– От души поздравляю вас. В наш развращенный век красота, скромность и здравый смысл – поистине редкое сочетание.

Неожиданно Беатриса заметила, что лорд Монктон буравит ее своими глазками, так похожими на глаза его матери.

«Он понял», – подумала она.

В гостиной старая графиня погладила ее по плечу.

– Умница! Не обижайтесь на беднягу Паркинсона. У него золотое сердце; но, к сожалению, он плохо воспитан. И сердился он на меня, а не на вас. Его мать служила в горничных у одной из моих теток, которая была синим чулком и к тому же настоящей фурией. Она позволяла моим кузинам дразнить его, когда он был стеснительным, неуклюжим мальчишкой, и он не может забыть этого. А теперь его собственные дочери помыкают беднягой, как хотят.

– Я прощен? – спросил епископ, склоняясь над рукой Беатрисы, когда она уезжала. – И вы не откажетесь принять мои искренние пожелания, чтобы ваши труды над пирогом с дичью увенчались полным успехом? Я убежден, что счастливцы, которые будут его вкушать, найдут его столь же достойным всяческого восхищения, как и прекрасную хозяйку, испекшую его.

Она сделала реверанс.

– Может быть, когда дело пойдет у меня на лад, ваше преосвященство окажет мне честь отведать мой пирог? Тогда и я буду знать, что прощена.

Не успела карета тронуться, как долго сдерживаемые чувства Генри вырвались наружу.

– Милая, ты была удивительна, удивительна! Если бы ты знала, как я тобой горжусь! Все говорили только о том, как великолепно ты держалась, когда Паркинсон был с тобой так груб. Как могла леди Монктон подвергнуть тебя такому… Знаешь, еще немного, и я вздул бы его, хоть он и епископ!

– Он не хотел меня обидеть, – ответила она. – Он просто не понял. Ты слышал, как он потом извинялся? Между прочим, я пригласила его как-нибудь пообедать у нас – надеюсь, ты ничего не имеешь против?

– Против? Но, дорогая, он и не подумает приехать!

– Леди Монктон собирается привезти его на будущей неделе. Он гостит у нее, и ему хотелось бы осмотреть старую церковь. Надо приготовить для них обед получше, и чтобы непременно был пирог с дичью: они оба любят поесть. Я уверена, что миссис Джонс не пожалеет никаких трудов. А ты позаботишься о вине, хорошо?

Минуту Генри сидел молча, открыв рот от изумления, затем снова пробормотал: «Ты удивительна», – и заснул, положив голову к ней на плечо. От него немного пахло вином. Очень осторожно она высвободилась, не разбудив его.

«Итак, – думала она, вглядываясь широко открытыми глазами в сумрак кареты и прислушиваясь к мирному похрапыванию мужа, – на этот раз обошлось. Но когда-нибудь Генри узнает, что я читаю и что думаю, – нет, то, что я думаю, принадлежит мне. А в будущем – пусть узнает все остальное, когда уже нечего будет узнавать».

Страшный двойник, которого она начала бояться, снова принялся нашептывать беспощадные возражения и предположения.

«Это еще неизвестно. Лорд Монктон понял, что означает „Петро“. Он завтра же может заехать и открыть Генри глаза. А если нет, разве он не захочет, чтобы ему заплатили за молчание? Или ты думаешь, что люди хранят чужие тайны даром?»

«Чепуха. Кругом столько женщин, а я вовсе не красавица».

«Ты не красавица, но достаточно хороша собой. Сегодня за столом не было женщины красивее тебя, ты это знаешь. И он тоже».

«Это еще не так много».

«Достаточно молодости и нежной кожи. Что ты сделаешь, если он начнет тебе угрожать?»

«Наверное, буду отбиваться, как и всякая загнанная в угол крыса. Ах, все это глупости; он ничего не может сделать. Даже если ему удастся убедить Генри, муж не может развестись с женой только из-за того, что, по чьим-то словам, она читает дурные книги. Ни в чем другом меня обвинить нельзя. А от книг остался только пепел. Надо только придумать какую-нибудь ложь. Лгать легко, стоит только привыкнуть. Сегодня вечером это получилось у меня неплохо».

«Да, ты была в своей стихии. Мерзкая лицемерка, какое отвращение почувствовали бы к тебе отец и Уолтер!»

«Они не знают, что значит быть женщиной. Я дорого заплатила за свое убежище и не хочу его лишиться. И потом – у меня сейчас хватает других забот».

Она снова начала считать: сентябрь, октябрь; и тошнота теперь каждое утро.

«Скулить не из-за чего. Ты всегда можешь покончить с собой, если захочешь. Да нет – где тебе! У тебя будет младенчик – милый, невинный младенчик-йеху с хорошенькими голубыми глазками, как… ты знаешь, у кого, и со ртом, как у Генри. И все будут поздравлять тебя».

Генри спал с открытым ртом. Она посмотрела на него и пожала плечами. Могло быть и хуже. Это чудовище, как и Полифем, не слишком сообразительно.

Лорд Монктон сидел в будуаре матери и курил, пока она, как обычно, пила «на сон грядущий» ром с горячей водой. Они были добрыми друзьями, и он часто укрывался здесь от легкомысленной болтовни своей супруги. Порой они могли просидеть так целый час, не промолвив ни слова.

– Не слишком ли сильно вы нынче дергали дьявола за усы? – заговорил он. – Была минута, когда я думал, что старик Паркинсон вот-вот проглотит бедную девочку живьем. А в следующую минуту, насколько я знаю Телфорда, у его преосвященства был бы расквашен нос.

Леди Монктон продолжала прихлебывать свой пунш.

– Я хотела ее испытать. Должна сказать, что она недурно выдержала экзамен.

– Превосходно. И Паркинсон – неплохая добыча. Но все-таки это было жестоко по отношению к девочке – ее первый званый обед.

– Я следила за ней, – хладнокровно ответила его мать. – Но я знала, что она с ним справится. Понаблюдай за этим ребенком, Том; конечно, она еще малое дитя и к тому же насмерть перепуганное, но она многое унаследовала от судьи Риверса – гораздо больше, чем ты думаешь, да и она сама тоже. И я не удивлюсь, если окажется, что кое-что перешло к ней и от старой ведьмы-француженки. Дай ей три-четыре года, чтобы подрасти, и младенца, чтобы остепениться, и – если только я не очень ошибаюсь, – она сумеет обвести вокруг пальца самого сатану и всех присных его.