Архитектор снов

Маленькая девочка, очевидно, Майя, спала в саду, на траве в тени цветов, отбрасывающих тени на ее лицо и пышное светлое платье. Вероятно, снимок сделал мастер – мельчайшие детали вроде полосатого шмеля, зависшего над цветком, и пары бабочек, присевших на край юбки, были проработаны с такой тщательностью, что, казалось, чья-то искусная рука соединила фотографическое и рисованное изображения.

Карина показала снимок Майе, однако, та, вопреки ее ожиданиям, совершенно не заинтересовалась ни самим портретом, ни своим сходством с ним. Проворчала, что понятия не имеет, кто это так сладко спит в саду, и перевела разговор на другую тему. Больше никогда об этой фотографии они не заговаривали. Чемодан с пропахшим пылью платьем проглотил шарик нафталина и вернулся обратно во тьму кладовки. Случайно найденный снимок Карина бережно поместила в футляр, а футляр в потайное отделение своей сумки.

В тот день, когда Карину обокрали, в ее сумке разлилась чернилами ручка, и она, опасаясь испортить фотографию, переложила ее в карман. Через полчаса сумка исчезла. Сидя у Валериана, Карина задумалась о власти случая и решила подстраховаться.

Филиппыч ахнул, когда увидел фотографию спящей девочки. Он с удивлением переводил взгляд со снимка на Карину и обратно, пока, наконец, не заявил, что такого не может быть и изображение – временная аномалия.

– Или это не Майя, или Майе сейчас должно быть больше ста лет, – заявил он, рассматривая карточку. – Это не фотография, это старинный дагерротип, такие в прошлом веке делали.

Карина склонилась над снимком.

– Но это точно Майя, – сказала она, всматриваясь в черты девочки. – И платье вроде ее…

Валериан только головой покачал. К вечеру, по просьбе Карины, он сделал копию загадочной фотографии, и ей стало спокойнее от того, что где-то на другом конце города теперь лежит еще один припрятанный снимок. Но Карина зря радовалась. Филиппыч схитрил. Он отдал Карине копию, а оригинал оставил себе. «На всякий случай», – решил он, убирая фотографию в укромное место в своей квартире. Снимки невозможно было отличить, обман выглядел совершенно невинным и оставался незамеченным. До времени.

Происшествие сблизило Валериана и Карину и укрепило их взаимную симпатию. Но от этого они не стали чаще видеться, встречаться или созваниваться, и звонок Филиппыча, который Карина обнаружила наутро после бессонной и шумной ночи на своем телефоне, удивил ее. Однако перезванивать в такой час было нелепо, Карина потянулась на сидении и подумала, что, если причина важна, Валериан сам повторит попытку.

Ее автомобиль разминулся с поливальными машинами. Широкой мощной струей они смывали в бровку тротуара плотный слой свалявшейся пыли и мусора. Солнце еще не встало над домами, и четкие силуэты крыш выделялись на фоне бледного неба. Пешеходов почти не было. Только одинокий сонный гражданин плелся через двор за своей суетливой собачкой и парочка припозднившихся алкоголиков спешила поскорей забиться в какую-нибудь щель до того, как взойдет солнце.

Майя, придерживая подмышкой штатив, вышла из-за деревьев небольшого палисадника. Она так и не прилегла в ту ночь. Вернулась домой, скинула ненавистное платье и почти час стояла под душем, пытаясь смыть косметику и отвратительные воспоминания. Когда она вышла из ванной комнаты, уже светало. Ни спать, ни бодрствовать не хотелось. Она натянула майку и джинсы, взяла аппарат и покатила в город.

Майя любила снимать, пока все спали. Не то чтобы праздные граждане как-то особенно липли к ней и мешали работать, но все же ее раздражало всеобщее поверхностное любопытство. Днем взгляды прохожих постоянно скользили по ее спине, и какой-нибудь кретин обязательно начинал докапываться, чегой-то такая красивая девушка тут у нас делает? Чем больше она игнорировала этих слабоумных, тем вернее они лезли. Приходилось отвечать. Некоторые начинали грубить… В общем, на все это уходило время, а утром город был пустым, тихим и еще свободным от всего того мусора, который скапливался на его улицах в течение дня.

Она пристроила штатив с камерой на небольшом холме в начале переулка. Однажды Майя проезжала здесь ранним утром и заметила, что в самом низу, там, где старые дома наползают друг на друга и зияет черная дыра покосившейся арки, скапливается туман и лежит, как дым на блюде, на уровне окон первого этажа. Ей понравилось, она запомнила место и решила заехать сюда с фотоаппаратом. Сейчас, когда Майя возилась с объективами, она вдруг с досадой подумала о том, что в отличие от нее, Зис может работать где и когда угодно. Нимало не смущаясь, наводил камеру на злобных торговок на рынке и алкашей на мостовой и снимал себе, посмеиваясь.

Однажды, в самом начале их знакомства, Майя увидела его фотографии из какого-то обезьянника. Она тогда замерла потрясенная и почти месяц донимала Зиса вопросами, пытаясь понять, как ему удалось сделать эти потрясающие портреты бродяг и бомжей. На снимках были не просто оплывшие рожи и разбитые руки – на них были характеры, приметы душ, пойманные в морщинах, в оскалах, взглядах и изгибах бровей.

Зис только смеялся в ответ, но Майя притихла. Она стала подолгу наблюдать за ним, обратила внимание на цвет его глаз, на небольшой шрам над бровью, на звучание его голоса, на эту его манеру тереть в задумчивости лоб. Она, никогда не работавшая ни с кем в паре, вдруг согласилась вместе с ним ездить, снимать, проявлять и печатать фотографии. Она удивлялась сама себе и никак не могла разобраться в природе своих чувств. Если бы ей пришло в голову спросить кого-нибудь о том, что случилось, любой, не раздумывая, объяснил бы ей, что она влюбилась. Влюбилась, и испугалась, и отступила, и сделала вид, что ничего не произошло.

В отличие от нее, Зис все прекрасно понял в тот день, когда впервые увидел Майю в пустом кабинете Карины. Она сидела, склонившись над столом. В линялых джинсах и майке, открывающей руки, плечи и высокую шею. Непослушные вихры на затылке были примяты так, словно она только что встала с кровати. Она сбросила один кед с ноги, и Зис залюбовался изящной линией ее нежно-розовой миниатюрной ступни. Когда она повернула голову в его сторону, все было кончено. Красивый рот, огромные глаза, высокие скулы… Зис хрипло сказал: «Здрасте» – и вышел из кабинета. Анюта, секретарша Карины, с удивлением посмотрела на него.

– Да вы заходите, заходите, – подбодрила она его. – Карина Матвеевна сейчас подойдет.

Но Зис, сославшись на какую-то наспех придуманную причину, поспешил из приемной. Глядя в свое отражение в зеркале туалета, он усмехнулся и покачал головой. «Вот и все! – почему-то стучало у него в голове. – Вот и все!» Он уже знал, что будет, когда он вернется, и она с ним заговорит, и понимал, что больше не сможет ничего с уверенностью сказать о своей жизни. Она закончилась там, на пороге Карининого кабинета. И началась какая-то другая. Уже не вполне его.

Фигура мужчины появилась в конце переулка. Он шел вперед медленно, спокойно, никуда не спеша. Дорога привела его в этот городской завиток, на эту улицу, наполненную тишиной и туманом. Заслышав шаги, он остановился. Кто-то двигался ему навстречу в плотном белом облаке, висящем низко над землей. Стук шагов был сбивчивым и торопливым. Мужчина вглядывался в клубы тумана, и вдруг из них появилась фигура девочки.

Она неуверенно шла вперед, глядя себе под ноги. На белом платье тревожной меткой горел красный бант. Девочка странно ступала, она то укорачивала шаг, то замирала, не зная, куда поставить ногу, то вдруг перепрыгивала невидимое препятствие и двигалась дальше. Мужчина присмотрелся и вскоре понял, что она старается не наступать на трещины, образовавшиеся в старом асфальте. Увлеченная своим важным делом, она продвигалась довольно сложным извилистым маршрутом. Наконец, она вплотную приблизилась к мужчине. Остановилась.

– Майя, девочка моя, – его шепот растворился в воздухе.

Она подняла на него глаза. В темных зрачках отразились небеса. В ресницах запутались обрывки тумана. В улыбке сквозили нежность и беспомощность. Она не видела его…

…белое облако висело на дне переулка. Вдруг Майе что-то почудилось, она отвела глаз от видоискателя, всмотрелась в полупрозрачную пелену. Нет, вроде ничего. Опять заглянула в камеру, покрутила резкость – и отпрянула. Прямо в объектив из тумана на нее смотрели чьи-то глаза. Майя задержала дыхание, досчитала до десяти, осмотрелась. В переулке было безлюдно, тихо и зыбкое облако редело, растворяясь в утреннем свете. Майя пересилила себя и еще раз заглянула в камеру. Ничего.

– Что со мной происходит? – тихо и с тоской вдруг произнесла Майя. – Что?

Но на ее вопрос некому было ответить. Только тощая грязная кошка сорвалась с края крыши и метнулась через улицу. Со страшным грохотом за спиной пронесся «КамАЗ». Туман окончательно рассеялся. В переулке было пусто.

Разговор Филиппыча с незнакомцем

Чертыхаясь, Филиппыч ворвался в вагон. Он в последнюю секунду успел проскочить между стремительно захлопывающимися дверьми, и только самый кончик его расхристанного пиджачка застрял в створках. Валериан раздраженно рванул одежду на себя и с ходу, словно продолжая прерванную досадной помехой беседу, заявил долговязому мужику, стоявшему в проходе:

– Нет, ну что творят! Что творят, я вас спрашиваю? А? Если бы Валериан сопровождал Майю в тот день, когда она лечила зуб, он узнал бы в долговязом того самого врача, что набивался ей в спасители. Но Валериан не знал этого.

Мужик ничем не примечательной внешности, довольно усталый и унылый на вид, держался рукой за поручень, раскачивался в такт движению поезда и не то чтобы очень внимательно слушал Филиппыча, но все-таки вежливо кивал, понимая, что порой любому человеку необходимо выговориться. А Валериан, найдя внимательное ухо, распинался, что было мочи.

– Прыгают с утра пораньше по улицам со своими фотоаппаратиками и снимают людей налево и направо! – возмущенно доложил он и уставился на незнакомца, ожидая немедленного ответного взрыва гнева. Однако тот молчал и несколько недоумевающее смотрел на старика.

– Этого нельзя делать! – завопил Валериан.

Несмотря на грохот подземки, пара уныло трясущихся сонных пассажиров осуждающе покосилась в его сторону.

– Нельзя! – повторил Валериан. Незнакомец пожал плечами. Филиппыч запыхтел.

– Ну, вот вы, вас, когда снимают…– он ткнул незнакомца пальцем под ребра.

Тот вздрогнул, втянул живот и приосанился.

– Ага! – обрадовался старик. – Вот, вы, принимаете позу – улыбочка, поворот головы, все такое… И получаете просто снимок. Картинку. Портретик. Безопасный. Защищенный. Ну, почти. Шансов добраться до вас – чуть! И совсем другое дело, когда вас снимают без вашего ведома. Вы стояли, газету покупали, мимо какой-то молокосос пробегал и щелкнул вас!

Собеседник Филиппыча нахмурился. Какие-то мысли явно блуждали в его голове, однако он никак не мог выстроить их в систему организованных доводов и разумных сомнений. Очевидно, зайдя в тупик, он уставился вниз.

– А, собственно, что? – наконец раздался его голос. Валериан поперхнулся.

– Как «что»! Вы, правда, не понимаете? Случайная фотография – это же дыра, брешь, никакого спасения. Прямой путь к душе!

– Ну, вы знаете, – высокий товарищ засомневался. – Люди вообще много чего делают случайно. А что касается фотографии… Вы посмотрите, сколько туристов бегает по городу, снимают одно, другое, памятники, соборы, площади, всякие достопримечательности. А потом смотрят – так у них незнакомых людей, случайных прохожих на фотографиях – ну просто тьмы.

– Вот то-то! – оживился Филиппыч. – А вы думаете, это хорошо? Представьте – ваш портрет, ваш образ в чужом доме, в альбоме, а то еще и на стенку повесили…

– Ну, уж прямо и на стенку, – засмущался мужчина.

– А что? Вы знаете,– Филиппыч придвинулся к собеседнику. – У меня на кухне висел такой пейзаж – улица, по ней люди идут во все стороны, деревья, трамваи старые – красота. Так вы знаете – я чуть не умер! У меня такие боли в голове начались, даром, что молодой еще был. К этому врачу, к другому – и ничего, говорят, все нормально, все хорошо. Приду домой, чаю налью, сяду – и прямо голова раскалывается. И что вы думаете! Из-за фотографии. Это я потом сам случайно понял. Там один мужик был, такой, в шляпе, плаще, деловой, спешил куда-то. Даже лица его видно не было. Так я как посмотрю на него, у меня голову и схватывает. Два года понадобилось, чтобы разобраться. Чуть не помер. А уничтожил картинку – и вот!

Филиппыч торжествующе развел руками, показывая, что жив, здоров и доволен жизнью.

– Уважаемый, – осторожно поинтересовался его собеседник. – Даже если предположить, что вы правы, при чем тут самочувствие человека с фотографии. Ему-то что от того, что у вас голова болела?

– Как? – Филиппыч искренно удивился. – В одну сторону связи не бывает. И ему совсем не все равно от того, что я ту картинку с ним в плите зажарил! Вон, крестьяне вообще своих детей с улицы уводили, когда в деревню художник приезжал. Все боялись, не дай бог, спишет с ребеночка образ, а тот и преставится. Я вам говорю! Слово «безобразие» – это когда «без» «образа». Понимаете, это страшно – быть без образа… Вы об этом не думаете, а зря. Любая ваша фотография– это ваш образ! Это раньше по полгода портрет писали, а сейчас щелк – и готово. Все и привыкли. Подумаешь, картинка… Лежала-лежала, надоела, раз – и выкинули. Разве так можно? Беречь надо свой образ. Хранить. А то вон, напечатали морду в газете, а потом ею что вытерли?… Правильно! А человек этот взял и заболел. Или помер.

– Это тот, который… вытер? – улыбаясь, спросил долговязый.

Но Валериану было не до улыбочек.

– А все удивляются – с чего это? И правда, с чего? Экология, рак, жена ушла?… А все поэтому! Но, я вам скажу, – он серьезно посмотрел на мужика, – самое страшное – это снимок спящего человека. Если завладеть такой фотографией, такие дела можно провернуть…

Мужчина внимательно посмотрел на него.