Истории о разном

Байкеры смеются, тот второй говорит что-то о том, что не украдёт мою подружку. Я ему верю, а вот девушке нет. Мы знакомы всего пять минут, а я что, ревную?

Прижимаю к себе Жюли. У её губ карамельный вкус. От неё пахнет солнцем и ещё почему-то морем.

Едем. Дорога вьётся между полей, мимо каких-то ферм с большими деревянными сараями, пасущимися коровами и овцами. Монотонные пейзажи и вписанный в круг символ хиппи на куртке у впереди сидящего вгоняют в транс. Ветер свистит в ушах и задувает под джинсы. Начинается дождь, колени и руки промокают мгновенно. Оборачиваюсь. Жюли дрожит и прячет лицо от ветра, а Леха наоборот раскинул руки и ловит ртом капли.

В воздухе пахнет мокрой землёй, травой и свободой.

Прибываем на место уже на рассвете. Прощаемся с байкерами словно старые-престарые друзья и идём втроём по грязи, мимо спящих тел, туда, откуда слышится музыка. Идти далеко, уставшие после ночной поездки, едва переставляем ноги. Дождь продолжает накрапывать, и серый рассвет зябко встаёт над огромным котлованом, сплошь усеянным людьми. Мы стоим у самого края. На другом краю сцена, где поют какие-то ребята. Я знаю мелодию, но не знаю названия. Леха подпевает, а потом кричит изо всех сил: "Эй, чувак, мы с тобой!" Мужик на сцене поднимает руку и машет нам. Мы стелим Лехин пуховик прямо на землю и садимся. Жюли кладёт голову мне на плечо и, кажется, засыпает. Я тоже закрываю глаза. Утреннюю тишину разрывает гитарное соло.

В этот момент я понимаю, что мне все равно, что там будет дальше. Мы есть здесь и сейчас. Дикие, юные и свободные. У нас целая уйма времени, и когда мир покатится ко всем чертям, мы уже будем старыми и, возможно, богатыми. Но это будет потом, а сейчас мы преодолели несколько тысяч километров и приехали на "Вудсток".

Похоже, мы сделали свой выбор.

***

Юля сняла наушники, поправила собранные в высокий хвост волосы и поёжилась. Хотя на ней были джинсы и тёплый свитер, ночь в штате Нью-Йорк все же выдалась ощутимо прохладной. Поднявшись с кресла, она посмотрела сквозь затемнённое стекло на два спящих силуэта и сказала вслух:

– Наконец кто-то выбрал современное время. Как же надоело спасать их всех от драконов и нацистов…

– Ты бы не увлекалась этим… Антоном, – высокий старик в брюках и вязаном пуловере вошёл в комнату и остановился у входа, скрестив на груди руки.

– У меня все под контролем, Егор Петрович, – улыбнулась Юля.

Испытания программы моделирования виртуальной реальности "Погружение 2.1.5" проходили успешно…

K?ken

Солнце прячется за песчано-жёлтыми «сталинками», раскалённый летний день сменяет раскалённый летний вечер.

– Мама, скоро? – жалобно ноет в ухо дочка.

– Потерпи, Юлёк, метро уже близко, а там всего четыре станции, и мы дома. Уже скоро…

Кирилл пыхтит, тащит мою сумку и пакеты. Разве можно от тёщи уехать с пустыми руками?

“Получу премию и оформим кредит на машину”, – в который раз обещает он.

Юлька склоняет голову мне на плечо, сопит. Устала малышка. Я тоже. Беру её поудобнее, перекладывая вес с правой руки на левую.

Станция метро вырастает гранитной громадиной перед нами, и я уже предвкушаю, как… Звук, похожий на взрыв, прерывает мои мысли. Асфальт дрожит и выгибается под ногами. Я теряю равновесие, но Кирилл не даёт мне упасть. Выстрелы, крики… Люди вокруг, ещё не понимающие до конца, что происходит, бросаются врассыпную. Мы тоже бежим. Юлька прижимается ко мне, обняв изо всех сил ножками, и молчит, но я чувствую, что ей страшно.

Длинный забор, кованые ворота.

“Сюда, сюда!” – машет рукой какой-то мужик в засаленной коричневой куртке.

Оборачиваюсь. “Кирилл!” В толпе не вижу его. Пытаюсь протиснуться обратно, но нас с Юлькой буквально заносят во двор. Ворота со скрипом закрываются и, притихнув, мы смотрим друг на друга. Что дальше?

“Давайте внутрь!” – зовёт женщина в белом халате.

Успеваю заметить на табличке у массивной двери слово “НИИ”. По широкой лестнице с облупившимися балясинами поднимаемся на второй этаж. Когда-то здесь было городское имение графа Путятина, я знаю это, потому что уже бывала здесь раньше, но не знала, что из музея сделали научный институт. Сотрудники, все как один, в белых халатах, и прибывающие с улицы люди заполняют розовый зал с колоннами и липнут к окнам.

“Солдаты!” Стёкла дрожат от ещё одного взрыва, но никто не отходит.

“Наши! Наши!” – отзывается кто-то. С первых этажей доносится звучный голос: “Эвакуируемся! Женщин вперёд! Переправим в безопасное место…”

Держу Юльку крепче и отступаю назад. Ещё одна лестница вверх. Ещё несколько человек идут вместе с нами. “Не доверяю я им”, – шепчет один из них.

“Я покажу,” – пожилая “завхоз” в твидовом костюме, тяжело переступает, позвякивая связкой ключей. Вышарканные красные ковры на полу приглушают топот приближающихся ног. Пытаемся ускориться. Забиваемся в тесное помещение. Неровные металлические стены, крашеные зелёной краской, слабо освещены проникающим откуда-то сверху светом. Завхоз плотно закрывает железные двери и тянет на себя рычаг с вытертым блестящим набалдашником. Лифт вздрагивает и ухает вниз. Юлька что-то говорит, но я не слышу за грохотом несмазанных механизмов. Темнота. Ещё один небольшой переход, и мы грузимся в вагонетку.

“Лифт ещё до революции Сергей Петрович повелел сделать, – рассказывает завхоз, пока вагонетка набирает скорость. – Прогрессивный был человек. И железную дорогу прямо к дому от завода прокинул, чтобы добираться удобнее было. Мы и сейчас её для подвоза используем. Виданное ли дело, своя железная дорога в центре города…”

Вагонетка проносится мимо обшарпанных серых стен, пустырей, задних дворов, через какую-то промзону с закопчёнными кирпичными трубами, из которых валит сизый дым. Ветки кустарников шоркают о борта тележки. Жёлтый кленовый лист уносит ветер, принося взамен запах пороха и огня. Мимо спешат военные автомобили. Странные, шумные, когда на таких ездили? В сороковых что ли? В пролете между зданиями показываются марширующие полки. В стороне кучкой стоят матросы в белой форме. Прислоняюсь спиной к стенке. Чувствую в заднем кармане джинсов телефон. Сети нет. Чёрт!

– Мама, где папа?

– Не знаю, малышка, не знаю…

“Конец маршрута!”

Вагонетка дёргается и замирает. Мы снова бежим. Не оборачиваясь, узкими проулками, не разбирая дороги, куда-нибудь, хоть куда. Вдалеке слышится пальба.

“Kom, kom, schneller, schneller![3 - Kom, kom, schneller, schneller! [ком, ком, шнеллер, шнеллер] – Иди, иди, быстрее, быстрее!]” – расфуфыренная толстуха выхватывает из толпы и тянет за собой. В арку, через двор, в подъезд. Внутри непрекращающийся галдёж, душно до омерзения, приторно пахнет духами и потом. За распахнутыми дверями квартир сверкают дешёвые блестки и оголённые части тел. Да это же бордель… И тут до меня доходит, что здесь не так.

– Какой сейчас год? – цепляюсь к первой попавшей девице.

– Сдурела что ли?

– Сорок первый! – со смехом отзывается другая.

Как?

Ноги подкашиваются, и я сползаю на пол. Прямо посреди грязного коридора. Прямо с Юлькой на руках.

– Пойдём домой, мама, – произносит она.

– Dein Haus ist hier, mein Kueken[4 - Dein Haus ist hier, mein Kueken [дайн хаус ист хиер, майн кюкен] – Твой дом здесь, мой птенчик.], – ухмыляется над нами толстуха.

Она права. Теперь наш дом здесь…

Всех новеньких отводят в отдельную комнату с высокими потолками и покрытой паутиной лепниной. Обмерки, примерки, вопросы. Откуда, что знаешь, что умеешь?

– Я маркетолог, знаю три языка…

– Марке… чего? Писать умеешь? Будешь секретарём, отправим тебя в Ленинград.

– Нет, пожалуйста, не надо меня в Ленинград…

Нет, только не блокада, холод и голод… Знать бы хоть ещё какой сейчас месяц…