Честь и Вера
«Годишься в посудомойки» прозвучало неожиданно… как комплимент. Приземлённый, грубый, но очень нужный сейчас.
– Я приду, – сказала Вера.
– Посмотрим, – отмахнулась Берта и уже развернулась к своим делам. – Долго не думай. Жизнь она такая: пока думаешь – другой уже твою миску доел.
-–
Трактир «У Старой Мельницы» действительно найти было несложно. Достаточно было просто идти туда, куда стекалась часть людского потока: вдоль рядов, мимо лавки с тухлой селёдкой, под навесом с дырявой тканью, за которым шумело колесо старой, будто давно высохшей мельницы.
Здание трактира прилепилось к этому колесу, как ракушка к камню. Низкий, широкоплечий дом с осевшей крышей, из трубы которого тянулся дым. Над дверью висела табличка с неровными, явно выжженными буквами: «У Старой Мельницы».
Отсюда пахло жареным, кисло-сладким, пряным – и чем-то ещё: смесью человеческих голосов, пролитого пива и старого дерева.
Если уж застревать в этом мире, то лучше тут, чем в Пасти, – мрачно подумала Вера и толкнула дверь.
Внутри было темнее, чем на улице. Глаза поначалу не сразу привыкли, всё сливалось в один бурый полумрак. Потом постепенно вырисовались столы, лавки, стойка, люди. Гул голосов заполнял помещение, как тёплая вода – бочку.
За стойкой, как и обещала, стояла Берта. Без платка, с закатанными рукавами, с такой осанкой, что сразу понималось: здесь она главные и страж, и суд, и приговор.
Увидев Веру, она чуть приподняла бровь.
– Пришла, значит, – сказала она. – Быстро соображаешь. Это хорошо.
– Вы сказали… – начала Вера.
– Я много что говорю, – отмахнулась Берта. – Ладно, давай смотреть. Руки покажи.
Вера послушно протянула ладони. Берта внимательно осмотрела.
– Не из барских, – констатировала она. – Но и не совсем чернорабочие. Учиться будешь. Возраст?
– Девятнадцать, – сказала Вера.
– На вид меньше, – буркнула Берта. – Это даже к лучшему. Молодая – крепче будешь. Имя помню – Вера. Фамилии у нас нет, так что не нужна. Откуда – мне всё равно. Главное – работать будешь, язык за зубами держать будешь, мужиков по голове кружками бить без моего разрешения не будешь.
– Постараюсь, – осторожно ответила Вера.
– Постарайся так, чтобы получилось, – хмыкнула Берта. – Ладно, условия: работаешь с рассвета до того, как последний пьяный вывалится за порог. Кормёжка – из общей кастрюли, без капризов. Спать будешь в чулане за кухней. Деньги… если всё пойдёт хорошо, через месяц начну что-то откладывать. Но сначала ты мне должна – за кров и за то, что от Пасти тебя прикрыла. Согласна?
Согласна… будто есть выбор.
– Да, – сказала Вера. – Согласна.
– Тогда переодевайся, – кивнула Берта на крючок у стены, где висела пара застиранных передников и простые серые платья. – Это оставишь себе, мало ли – сгодится ещё, – она кивнула на её сарафан. – Но в зале все мои должны быть… ну, почти одинаковые.
Вера взяла платье, чуть поморщилась от запаха старого мыла и дыма, но промолчала.
– Туда, – Берта указала на узкую дверь сбоку. – Там умывальник. Воду сама нагреешь, если хочешь не быть как из канавы. Поняла?
– Поняла, – кивнула Вера.
Чулан за кухней оказался крошечной комнаткой с кривой узкой лавкой вместо кровати, крючком на стене и тазом на табурете. Но у этой комнаты были стены и дверь, которая закрывалась – пусть и без замка.
Она поставила таз, наполнила его из бочки холодной водой. Некоторое время просто смотрела, как отражается в воде её лицо.
Оно было её – то самое, к которому она привыкла. Может, чуть бледнее, чуть грязнее. Но глаза… глаза, казалось, изменились. В них появилось что-то новое – тонкая, жёсткая складка, которой раньше не было.
Чужая, – вспомнила она.
Она умылась, сменяла одежду, заплела волосы в более аккуратную косу. Глядя на себя в чужом, мутноватом зеркальце, Вера вдруг тихо сказала:
– Ладно, Вера. Добро пожаловать в новую жизнь. Без Wi-Fi зато с Пастью.
В зеркале отражение усмехнулось в ответ.
-–
Работа нашлась сразу.
Берта в толковании «много работы» не преувеличивала. Посуды было столько, что Вере казалось, будто весь город ходит пить именно сюда. Миски, кружки, ложки, какие-то странные глиняные плошки… Всё это нужно было постоянно таскать, мыть, ставить в нужные места.
Сначала она путалась, забывала, куда что складывать. Берта пару раз прикрикнула, один раз отобрала у неё миску, чтобы показать, как её правильно держать, чтобы не выскользнула. Но бить не била, только цокала языком.
– Не бойся, посуда не кусается, – сказала она. – А вот люди – да. Так что на людей смотри внимательнее, чем на тарелки.
Вера и смотрела.
Через пару часов она уже знала, кто из завсегдатаев любит сидеть у стены спиной к углу, кто пьёт тихо и уходит, не оглядываясь, а кто громко смеётся и всё время хлопает по столу. Кто бросает на Берту косые взгляды, а кто относится к ней как к последней инстанции.
И ещё – она ловила на себе взгляды. Не все, но некоторые. Люди замечали её. Кто-то с интересом, кто-то с подозрением.
– Новенькая? – спросил бородатый мужик с мясистыми руками, когда она в очередной раз протискивалась мимо его стола.
– Да, – ответила Вера.
– Чья будешь?
– Теперь… трактира, – пожала она плечами. – У Берты.
– Везучая, – хмыкнул он. – У Берты не пропадёшь. Если сама не дура.
Она ушла дальше, чувствуя, как слова «не пропадёшь» оставляют в груди маленькое тёплое пятно.
В какой-то момент Берта, проходя мимо, коротко буркнула:
– Неплохо. Для первого дня.
Это был почти официальный знак уважения.
К вечеру Вера уже почти не чувствовала рук. Спина ныла, ноги гудели. Но в глазах у неё появилось то же самое упрямое, собранное выражение, что и утром, когда она держала чужую жизнь на рынке.
В какой-то момент дверь трактира открылась, и внутрь вошли двое мужчин в серых, неприметных плащах. Не стража, не крестьяне, не торговцы.
Они сели в стороне, заказали по кружке тёмного пива и некоторое время просто молча смотрели на зал.
– Кто это? – шепнула Вера, наклоняясь к Берте, которая как раз наливала похлёбку.
– Не твоя забота, – коротко ответила та. Но по тому, как она чуть напрягла плечи, Вера поняла: забота может и не её, но людей она этих не любит.
Когда Вера в очередной раз проходила мимо, ей удалось услышать обрывок их разговора.
– Говорю тебе, чужих становится больше, – сказал один, постарше. – Список уже на две страницы.
– А эта? – второй едва заметно кивнул в её сторону. – Она в списке?
– Нет, – отозвался первый. – Появилась с пустого места. Но за неё уже кто-то ручается. Дом Норвинов. Не полезем.
– Пока, – заметил второй.
Вера не дрогнула ни лицом, ни шагом. Мгновение – и она уже стояла у другого стола, вытирая невидимое пятно.
Значит, есть «список», – отметила она. – И я в него не вхожу. Пока. Но кто-то вообще отслеживает таких, как я.
От этой мысли стало холодно.
Однако одновременно где-то под этим холодом зародилась другая: маленькая, жадная искра.
Если за меня ручается дом Норвинов, значит, я могу быть не просто «никем». Вопрос только – как этим воспользоваться.
Она вернулась на кухню, поставила очередную гору мисок в воду и вдруг поймала себя на том, что улыбается. Той самой, новой, чуть хитрой улыбкой, которую сегодня увидело зеркало.
Берта, проходя мимо, заметила это.
– Чего ухмыляешься? – спросила она.
– Просто думаю, – ответила Вера.
– Опасное занятие, – фыркнула Берта. – От него потом люди наверху появляются. А оттуда и падают больно.
– Я постараюсь не падать, – тихо сказала Вера.
– Ну-ну, – вздохнула трактирщица и, уже отходя, добавила: – Только ты, чужая, сперва наверх доберись.
Доберусь, – подумала Вера. – По-своему.
И впервые за этот странный, бесконечно долгий день она почувствовала не только страх и усталость, но и слабое, упорное ощущение: это – не конец. Это начало.
Очень неправильное, очень чужое.
Но своё.
Глава 3. Те, кто говорят, и те, кто смотрят
Утро в трактире началось с ведра холодной воды.
– Вставай, чужая, – голос Берты пробился сквозь сон как удар ложкой по кастрюле. – У нас тут не пансион для барышень.
Вера с трудом разлепила глаза. Чулан был всё тем же: узкая лавка, крючок на стене, таз в углу. Только теперь к этому добавился новый элемент – тупая мышечная боль.
Казалось, будто за ночь по ней прошлось стадо коров в тяжёлых сапогах.
– Уже… встаю, – простонала она.
– Через десять ударов сердца хочу тебя видеть на кухне, – предупредила Берта. – И не вздумай считать медленно.
Дверь захлопнулась.
Вера какое-то время лежала без движения, вслушиваясь в собственное дыхание. Потом всё-таки села, спустила ноги на пол и тихо выругалась – на своём, прежнем языке, но так, что даже в этом мире смысл ругательства был вполне ясен.
Ну что, новая жизнь – новый будильник.
Она быстро умылась, наскоро заплела волосы, натянула вчерашнее рабочее платье и выбежала на кухню.
Кухня уже кипела. В буквальном и переносном смысле. На печи шипели и булькали кастрюли, Берта ловко орудовала поварёшкой, две девчонки помладше чистили картошку, мальчишка пытался донести ведро воды и не расплескать половину по дороге – безуспешно.
– А, вот ты где, – бросила Берта, не оборачиваясь. – Подхватывай. Воду вон там, кружки там, здесь раздача. Вопросы есть?
– Пока нет, – честно ответила Вера.
– Появятся – задавай не вслух, а с головой, – отрезала Берта. – Пошла.
-–
Через час Вере казалось, что она уже прожила половину дня. К полудню – что две жизни.
Но среди бесконечной суеты у неё нашлось одно маленькое преимущество: она умела смотреть.
Сначала это было просто способом отвлечься от усталости. Пока руки механически таскали миски, вытирали столы и носили похлёбку, глаза фиксировали детали.
Вот старик у окна, который всегда сидит лицом к двери и никогда не допивает пиво до конца. Зачем-то оставляет по глотку в кружке. Суеверие или привычка?
Вот молодая женщина с голубым платком, которая приходит не есть, а ждать. Каждый раз – с одинаковым выражением лица: смесь надежды и раздражения. Всегда садится за тот же стол – третий слева от двери, ближе к кухне. Значит, ждёт кого-то из тех, кто бывает здесь, а не из «верхов».
Вот трое грузчиков, ругающихся громко, но без злобы – их ругань звучит, как часть декора, они сами, кажется, не слышат половины слов.
Вот человек в сером, который однажды зашёл, сел в углу, выпил одну кружку, ничего не съел и больше не вернулся. Но Берта потом долго мыла стол, где он сидел, так, будто хотела стереть не просто грязь.
Вера собирала эти наблюдения, как другие собирают монеты. Каждое – маленькая, неочевидная, но важная единица ценности.
Здесь выживают те, кто говорят громко. Но управляют, кажется, те, кто смотрят молча, – подумала она.
– Чего задумалась? – спросила Берта, проходя мимо.
– Запоминаю, кто как ходит, – ответила Вера. – Чтобы не путаться потом, кому что нести.
– Смотри у меня, не перепутай еду для тебя и для гостей, – хмыкнула Берта. – А то некоторые начинают смотреть слишком много, а потом забывают работать.
– Я могу и смотреть, и работать, – спокойно сказала Вера.
– Посмотрим, – отрезала трактирщица. Но в голосе её прозвучала едва заметная нотка одобрения.
-–
К обеду трактир наполнился почти до отказа. Люди входили, выходили, заказывали, ругались, смеялись. Вера сновала между столами, ловко лавируя между руками, кружками и ногами.
– Девка, ещё пива!
– Принеси хлеба, если не уснула там!
– Скажи этой вашей Берте, что похлёбка сегодня ничего!
Она отвечала коротко, кивками и односложными фразами. Но слух при этом был открыт.
– Говорю тебе, налоги опять поднимут.
– Слышал? Совета скоро собирать будут.
– Да что нам до совета? Мы как пахали, так и будем.
Имя «Совет» мелькало всё чаще. «Советники», «Совет дома», «Собрание в Господском квартале».
Мир над трактиром жил своей, невидимой жизнью – полной правил, решений и распоряжений, которые спускались вниз как дождь: никто не спрашивал, хочешь ты промокнуть или нет.
Если я хочу наверх, сначала надо понять, как он устроен, – отметила Вера.
В этот момент двери трактира открылись, и внутрь вошёл он.
Она узнала его сразу – даже без перстня, без свиты и без громких объявлений. Тот же гладкий плащ, та же лёгкая, какая-то лениво-уверенная походка. Тёмные волосы, заломленные назад, внимательный взгляд.
Каэль Норвин.
Он вошёл, окинул зал быстрым взглядом – и на долю секунды задержал его на Вере. Не удивлённо, не холодно. Просто зафиксировал.
Значит, помнит, – отметила она. – Хорошо.
Он прошёл к свободному столику в углу, туда, где можно было видеть и вход, и часть зала. Умная привычка.
Вера поймала на себе взгляд Берты.
– Иди ты, – коротко сказала трактирщица. – Я пока с этим разберусь.
«С этим» оказался подвыпивший мужик, который пытался спорить о цене пива. Вера оставила эту сцену Бертe и подошла к столу Каэля.
– Что будете? – тихо спросила она.
– Ты, – сказал он, не сразу, а после короткой паузы.
Она моргнула.
– В каком смысле? – уточнила.
– В смысле, – уголок его губ чуть дрогнул, – мне интересно, как у вас подают похлёбку и вино. А кто подаёт – вторично. Хотя в твоём случае – не совсем.
– Похлёбка у нас одна на всех, – сказала Вера. – Вино есть разное. Для тех, кто может заплатить. Для тех, кто не очень. И для тех, кто потом всё равно не помнит, что пил.
– А если я из тех, кто всё помнит? – спросил он.
– Тогда вам – среднее, – ответила она. – Чтобы было не стыдно и не слишком дорого.
И впервые позволила себе очень лёгкую, едва заметную улыбку.
Он посмотрел на неё чуть пристальнее.
– Налей мне то, что считаешь подходящим для человека, который сегодня избавил тебя от Пасти, – сказал он. – Посмотрим, насколько у тебя чувство меры.
– Для человека, который меня спас, – спокойно уточнила Вера, – или для человека, которому я помог не угробить родственника?
Брови Каэля чуть поднялись.
– Будем считать, что это было взаимовыгодно, – сказал он. – Ладно. Подходящее вино – на твой выбор. И похлёбку.
– Сытную или честную? – спросила она.
– Это как? – не понял он.
– Сытная – с побольше кусочков мяса сверху, – пояснила Вера. – Честная – как всем. Без украшений.
Теперь он улыбнулся уже заметнее.
– Честную, – сказал он. – Пока. Если разговор получится интересным – в следующий раз возьму сытную.
Вера кивнула и ушла за заказом.
-–
Она специально выбрала вино не самое дешевое и не самое дорогое. То, про которое Берта однажды сказала: «пить можно, и не стыдно, если послушать, как говорят».
Похлёбку налила так, как надо: без явных попыток приукрасить, но и не жадничая.
Когда вернулась к столу, Каэль уже сидел так, будто ждал не столько еду, сколько её.
– Удивительно смотреть, как ты двигаешься, – сказал он, пока она ставила кружку. – Как человек, который в этом мире родился, но его ещё не испортили.
– Это комплимент? – осторожно уточнила Вера.
– Это наблюдение, – ответил он. – Я не так щедр на комплименты, как тебе, возможно, хотелось бы.
– Мне пока хотелось бы не попасть в Пасть, – заметила она. – Всё остальное – позже.
Он усмехнулся.
– Ты уже поняла, что тебе грозит Пасть, – сказал он. – Но пока, кажется, не до конца понимаешь, что значит ручательство дома.
– Я понимаю, что теперь могу хотя бы работать, – сказала Вера. – А не идти в каменоломни. Для первого дня достаточно.
– Скромные запросы, – кивнул он. – Но это исправимо.
Он откинулся на спинку стула, взял кружку, сделал глоток.
– Терпимо, – сказал. – Ты умеешь выбирать.
– Это тоже наблюдение? – спросила Вера.
– И оно тоже, – подтвердил он. – Скажи, Вера… как это – быть чужой?
Она почувствовала, как внутри всё чуть сжалось. Слово, которое произносили уже несколько раз, теперь прозвучало тише, но глубже.
– Непривычно, – ответила она после паузы. – Но… честно.
– Честно? – переспросил он.
– Когда ты чужая, – сказала Вера, – никто не делает вид, что ты свой. Тебя не обманывают красивыми словами. Просто или берут, или выбрасывают. В этом есть… определённая ясность.
Он смотрел на неё как на задачу, решение которой не лежит на поверхности.
– Ты не задаёшь лишних вопросов, – заметил он.
– Зато много думаю, – ответила Вера.
– Опасно, – уже знакомыми словами сказала Каэль. – У нас здесь думать слишком много не принято. Это обычно прерогатива тех, кто сидит наверху.
– А те, кто снизу, просто живут? – спросила она.
– Те, кто снизу, просто выживают, – поправил он. – Большинство даже не мечтает иначе. Те, что начинают мечтать – либо поднимаются, либо ломаются.
Она опустила взгляд на его перстень.
– А вы к каким относитесь? – спросила тихо.
Он на секунду замолчал. Потом расхохотался – негромко, но искренне.
– Смело, – сказал он. – Ты же понимаешь, что за такие вопросы можно и по шее получить.
– Понимаю, – кивнула она. – Но вы сидите у меня в трактире, пьёте вино и задаёте вопросы сами. Было бы странно, если бы только одна сторона говорила.
Он ещё немного смотрел на неё, потом коротко кивнул, будто принял какое-то внутреннее решение.
– Я отношусь к тем, – сказал он, – кто поднялся достаточно, чтобы видеть, как устроен верх. Но ещё не настолько, чтобы перестать замечать низ.
– Удобное положение, – заметила Вера.
– Временно удобное, – поправил он. – Но мы отвлеклись.
Он поставил кружку на стол.
– Я пришёл не только за вино, – произнёс он. – И не только чтобы посмотреть, добралась ли ты до трактира, а не в Пасть.
– А зачем? – спросила она.
– В городе много разговоров, – ответил он. – Особенно после того, как кто-то прямо на рынке выявил перелом, ещё до лекаря. Особенно если этот кто-то – чужой без отметки.
Он посмотрел на неё внимательно. – Мне не нравится, когда в моём городе появляются те, кто знает больше, чем должен.
– Я знаю не больше, – спокойно сказала Вера. – Я просто смотрю внимательнее.
– Вот именно, – кивнул он. – А это иногда опаснее, чем просто знать.
-–
Они замолчали. Вера не торопилась уходить, но и не садилась – служанки в этом мире, судя по всему, не садятся за стол к господам.
– Скажи, Вера, – продолжил он, – ты боишься меня?
Она честно задумалась.
Страх, конечно, был. Не животный – это было в начале, на рынке, когда стражники говорили «Пасть». Сейчас это было что-то другое: осознание, что этот человек может одним словом поднять её или опустить. Что за его спокойным голосом – власть.
– Да, – сказала она наконец. – Но не так, как тех, кто держит кнут.
– Объясни, – попросил он.
– Тех, кто любит бить, боятся телом, – сказала она, подбирая слова. – Их боятся сиюминутно. Вас… – она чуть пожала плечами, – вас боятся в долг. Потому что вы можете сделать так, что человек сегодня будет смеяться, а через год окажется в Пасти. И даже не поймёт, где ошибся.
Он снова тихо рассмеялся.
– Ты определённо не отсюда, – сказал он. – Наши так не формулируют.
– Могу молчать, – предложила Вера.
– Нет, – покачал он головой. – Пока говори. Пока интересно.
Он наклонился чуть ближе, понизив голос:
– Запомни, Вера: страх – это хорошая защита. Но плохой хозяин. Если хочешь наверх – им можно пользоваться, но жить на нём нельзя.
Наверх. Слово легло в ушах как камешек, брошенный в воду. Круги от него разошлись где-то глубоко.
– А если я не хочу наверх? – спросила она, хотя сама понимала, что это неправда.
– Тогда ты врёшь себе, – спокойно ответил он. – И мне.
Она встретилась с ним взглядом.
Он тоже смотрит. Как и я. Только с другой стороны.
– Ладно, – сказала Вера. – Пусть так.
Она слегка наклонила голову. – А что вам от меня нужно, господин?
Он на секунду задумался, будто взвешивал, сколько правды готов сказать.
– Пока – ничего, – произнёс он. – Кроме одного: держи глаза открытыми. И рот – закрытым. Если заметишь что-то странное… – он чуть наклонил голову. – Я всегда буду рад тебя выслушать.
– То есть вы хотите, чтобы я… доносила? – уточнила она.
– Большое слово, – отмахнулся он. – Скажем так: иногда те, кто стоят внизу, видят больше, чем те, кто сидят наверху. Информация – вещь ценная. А я привык ценить то, что может пригодиться.
– И что я получу взамен? – спросила Вера, даже не пытаясь сделать вид, что это её не интересует.
– Уже получила, – напомнил он. – Ты не в Пасти. У тебя есть крыша над головой. И имя, к которому теперь добавилось «при доме Норвинов».
Он сделал глоток вина и добавил: – А дальше будет зависеть от того, насколько ты умеешь этим пользоваться.
Значит, игра началась, – подумала она.
– Я подумаю, – сказала Вера.
– И правильно, – кивнул он. – Не соглашайся сразу. Это отличает умных от глупых.
Он доел похлёбку – честную, без лишних кусочков мяса, допил вино, затем отодвинул кружку.
– Передай своей Бертe, что у неё хорошее место, – сказал он, поднимаясь. – И скажи… – он чуть наклонился к ней, – я всегда рад видеть здесь людей, которые умеют смотреть. Их мало.
– А тех, кто умеет молчать? – спросила она.
– Тех ещё меньше, – усмехнулся он. – Но они живут дольше.
Он ушёл так же, как пришёл – без суеты, без лишних слов. На дверях трактир на секунду стал тише, будто сам прислушался.
-–
– Ну? – почти сразу спросила Берта, появившись рядом. – Чего он хотел?
– Похлёбку и вино, – ответила Вера.
– Не умничай, – сказала Берта. – Я про другое.
Вера подумала пару секунд.
– Он… проверял, – сказала она. – Кем я буду: тем, кто говорит лишнее, или тем, кто умеет держать язык за зубами.
Берта вскинула бровь.
– И кем ты будешь? – спросила она.
– Тем, кто сначала смотрит, – ответила Вера. – А потом решает.
Трактирщица какое-то время молча изучала её лицо.
– Знаешь, чужая, – наконец сказала она, – я много кого видела. Тех, кто сразу лезет наверх, и тех, кто даже голову поднять боится. Ты… странная.
– Это плохо? – уточнила Вера.
– Для обычной девки – да, – фыркнула Берта. – Для той, которую уже взял под крыло дом Норвинов… посмотрим.
Она положила тяжёлую ладонь Вере на плечо. – Только помни: вверх идти можно по-разному. Одни лезут по чужим спинам, другие строят ступеньки. Первые падают больно. Вторые… реже.
– А вы какими были? – неожиданно для самой себя спросила Вера.
Берта усмехнулась уголком рта.
– Я? – она мотнула головой. – Я мостом была. По которому топтались все. Пока не научилась вовремя поднимать доски.
Вера улыбнулась – чуть, едва заметно.
Те, кто смотрят. Те, кто говорят. И те, по кому ходят.
Вечером, когда трактир начал пустеть, а воздух внутри стал тяжелее от дыма и усталости, Вера вышла на минуту во двор – вылить помои.
Небо над городом уже темнело, но не до конца. На крышах сидели птицы, где-то за стеной шумела мельничная вода.
Она прислонилась к двери спиной, на секунду закрыла глаза.
Чужая, да. Но уже не совсем безликая. У меня есть имя. Есть работа. Есть крыша. Есть кто-то наверху, кто знает обо мне. И есть те, кто снизу, кто на меня смотрит.
Она знала, что это всё ещё крошечные вещи. В масштабах города – почти ничто.
Но для человека, который вчера лежал лицом на чужих камнях посреди рынка, это уже было началом.