За каким плечом

Мира как представила себе все «прелести» подобного общения, так чуть не села мимо стула. Как так-то? Они же обманщики, манипуляторы и шантажисты! И это будущие маги, от которых зависит само существование Партонии. Это те, кто собирается занять если не главные руководящие, то как минимум, не самые низкие посты. Интересно, а директор-то в курсе, что может ждать его подопечных в Школе? Видимо, в курсе, раз сегодня пришел им на выручку, пусть и в последний момент. И, кстати, откуда подобная информация у Агуштина?

– А ты откуда все это знаешь?

– У меня старший брат здесь год отучился до Академии, буквально чудом увернулся от такого же вот наглеца. Вот он меня и предупредил, а, заодно потребовал, чтоб я Устав наизусть знал. Во избежание.

– А этот наглец, который типа «король», ну, который на Диану нацелился, он кто был?

Наглец оказался не типа, а вполне себе реально местным «королем», графским потомком Прошперу Ди Лурдеш Арантешем, который сразу и навязчиво так дал понять новичкам, кто на этой выставке разнопородных петухов главный экспонат. Агуштин неявно намекнул, что данный студент обладает не просто склонностью к редкому дару – некромантия, но и по происхождению стоит несколько выше всех учащихся. Мира уже собралась съязвить насчет своего несколько более высокого происхождения, потом вспомнила единственного виденного ею некроманта… и промолчала. Не нужна ей такая «горячая» информация, опасное это дело не то, что обсуждать, даже лишний раз думать об этом. Вслух она подумала о другом:

– Он теперь будет тебе мстить. И Диане. И всем, кто миновал его жадные конечности. Нас ждет веселая жизнь…

– Зато нас ждет свободная жизнь, а это дорогого стоит!

А потом утвердили расписание и началась учеба. Часть предметов была относительно знакома и не вызывала ни удивления, ни отторжения: языки, или история магии. Но некоторые предметы были достойны того, чтоб войти в пыточный арсенал спецслужб как методы практически мгновенного действия. Например, «Философия магических воззрений». Мира уже к концу первой страницы базового учебника была готова сознаться в чем угодно, только бы не продираться сквозь дебри мыслей давно почивших авторов. Как ехидничала Диана «от всех нашумевших убийств последнего века до группового изнасилования крупного рогатого скота в извращенной форме». Мира даже попыталась донести до преподавателя мысль о том, как бы органично данный предмет вписался не в процесс обучения, а в пыточную практику, но добилась только того, что преподаватель, почтенный Педру Энрике Падилья, разобиделся подобному отношению к своему курсу и раз и навсегда записал студентку Ди Андради в разряд тупоголовых и неблагодарных.

Было только одно занятие, на котором удавалось слегка помучить окружающих, потому как не все ж одной страдать? Это были занятия музыкой. Музыкальные инструменты Миру явно побаивались, равно как и она их. Звуки, извлекаемые ею из любого инструмента, предлагаемого наставниками, были больше похожи на вопли заживо препарируемых тупым скальпелем. Породу животного, оттоптавшего ей уши, не брался точно определить никто в Школе. Но все сходились на том, что это был кто-то ну очень крупный и очень тяжелый. Зато и желающих постоять у нее над душой в процессе… музицирования, тоже было… никого. Именно здесь и появилась возможность побыть, наконец, в одиночестве.

Потому что отношения с соучениками у Миры не складывались. Если пара старшекурсников Криштиану Морейра и Фернанду Фару как-то робко пытались за ней вроде как поухаживать, то практически все остальные восприняли ее в штыки. Буквально со второй недели пребывания в Школе начались неприятности. И если сначала все выглядело как случайности, ну, мало ли, споткнулась и упала при входе в аудиторию на радость всем присутствующим, ну, подумаешь, нашли желающие посмеяться над мириными не самыми модными туалетами, ну, бывает, что именно ее попытались, слава Матери-Заступнице неудачно, обвинить в порче оранжерейной баррингтонии азанской, но обнаружив свое лучшее платье разорванным, она крепко призадумалась. А уж порезав на следующий день ногу битым стеклом, каким-то невероятным образом попавшим в ее балетки для танцев, она поняла, что речь идет о преднамеренной травле. И прихватив испорченное платье, направилась прямиком к директору, наплевав на то, что пятнает кровью из пострадавшей ноги паркет.

Директор Алмейда, надо отдать ему должное, принял ее сразу, увидев кровь, вызвал дежурного медикуса, молча выслушал и про насмешки, и про прямые подножки, и про доносы, и про испорченное платье, и про клей со стеклом в балетки. Так же молча осмотрел рану на ноге, пострадавшие вещи и пообещал разобраться. И разобрался, устроив допрос всем студентам с применением артефакта, отсекающего ложь. Результаты оказались… странными.

Узнав о зачинщиках издевательств, Мира буквально оторопела. Ими оказались студенты третьего года обучения: некромант Прошперу Ди Лурдеш Арантеш и Моника ди Магальяинс из огневиков. Им-то она зачем сдалась? Допустим, тот же Арантеш мог злиться на Диану, вывернувшуюся из его липких конечностей, но она-то тут при чем? И чем она не угодила Монике, которую в глаза не видала и о существовании которой слышит в первый раз?

Результатом разборок стал скандал, свидетелем которого оказалась вся Школа. Вот правильно говорят, не выбирайте себе огневиков во враги, тогда от вас останется то, что можно будет похоронить. А Диего Паулу Родригешу Алмейда был огневиком ранга нохоз, с перспективой прима, что означало максимальную «взрывчатость» носителя. То, что он счел нужным сообщить некроманту слышно было наверняка за несколько миль от его кабинета.

А счел он нужным сообщить и об отсутствии у Прошперу чести и достоинства, потому что только законченные трусы и моральные уроды позволяют себе издеваться над слабыми, и, что особенно неприятно, имеют мерзкую привычку выбирать для это представительниц слабого пола. Также директор отметил и непомерно раздутую гордыню некроманта, который третий год подряд зря протирает в Школе парадные портки, но все никак не может превысить слабенький ранг янлер, а способен только амбиции проращивать на пустом месте.

Завершилась беседа тем, что Алмейда назначил Прошперу наказание в виде декады в карцере и пообещал, что подобная выходка была предпоследней. «Мне надоело ограничиваться предупреждениями!» – орал он. «После любого, слышите, Арантеш, любого хоть самого малейшего нарушения Устава Школы Вас ожидает публичная порка с последующим публичным же выкидыванием за дверь Школы магии! Без права на восстановление!»

Беседа с Моникой ди Магальяинс прошла у директора не на таких повышенных тонах и подслушать подробности не удалось. Но вышла студентка из кабинета бледная и с крепко сжатыми губами. И ничего никому из подруг и прихлебателей так и не поведала. Зато в тот же день оба они, и Прошперу, и Моника принесли публичные извинения Миранде, пообещав, что подобное больше никогда не повториться. Сама Моника и еще несколько студентов и студенток, видимо уличенных в тех самых конкретных шалостях, отправились на самые неприятные отработки – в конюшню и на кухню. А в комнате Миры появился сверток с новым платьем и кошелек с шестью золотыми. «Компенсация за испорченные одежки и потрепанные нервы», – хмыкнула ехидная Диана. – «Дешевые у тебя нервы, должна я отметить!»

Самым неприятным последствием разборок для Миры стало резкое отчуждение большинства студентов и особенно студенток, практически возненавидевших ее за неприятности, перепавшие «королю» и его подпевалам. Иногда она думала, насколько забавная штука жизнь: пакостили одни, за что и поплатились, а в результате не залюбили именно ее.

Зато с Дианой и Агуштином их дружба только крепла, и именно воздушница периодически жестко давала отпор некоторым студенткам, пытавшимся после скандала «поточить зубки» о Миру. В их тройственном союзе, где Мире как магу земли досталась основательность, а Диане – порывистость, дианина резкость хорошо уравновешивалась мягкостью ее давнего приятеля Тейшейрой, чьей стихией являлась вода. Только у него получалось спокойно выносить как непредсказуемые перепады ее настроения, так и неожиданные выплески энергии. Мира втихаря надеялась, что из этой застарелой дружбы со временем получится нечто более напоминающее взаимную симпатию, а, может, и впрямь нежные чувства. И в противовес не принимающих Миру студентов в их компанию постепенно влился Фернанду Фару, продолжавший выказывать ей скромные знаки внимания, что немедленно стало поводом для Дианы позубоскалить о несчастном влюбленном. Впрочем, и Мира не оставалась в долгу, умудряясь насмешками удерживать подругу от лишних телодвижений. Например, отговаривая ее от посещения тренировочного зала.

– Я, пожалуй, пойду в зал… потренируюсь…

– Ди, ты совсем с ума сошла?

– Нет, я еще на полдороге!

– Ага. И идешь ты сейчас в тренировочный зал не потому, что тебе там и впрямь потренироваться захотелось, а потому что там сейчас по расписанию занятия у группы Тейшейры. Уже вся Школа сплетничает, что ты за ним бегаешь!

– Я за ним не бегаю! Я… это… охочусь. И не порти мне настроение – у меня тонкая душевная организация!

Настолько тонкая, подумала Мира, что твоей душевной организацией хорошо врагов по маковке отоваривать – смертельный исход гарантирован.

– Слушай, Диана-охотница, ты, это, временно заканчивай промышлять добычей бедного Агуштина, и начинай уже готовиться к завтрашнему зачету по бухгалтерии, а? Сам он себя не сдаст! А Агуштин и завтра из Школы никуда не сбежит. Успеешь еще… заохотить.

Диана принималась ворчать, обзывала Миру приземленной, скучной и ни разу не нормальной, но усаженная твердой рукой за учебники, начинала готовиться к сдаче зачета. А еще помогал готовиться к семинарам и практическим занятиям Фернанду Фару, ставший за последние месяцы частым гостем в их комнате.

В отличие от большинства студентов, разве что не плевавшихся ей вслед, Фернанду продолжал ненавязчиво присутствовать при чаепитиях, приносить маленькие букеты цветов, объяснять непонятный Мире с Дианой, но им самим уже пройденный материал, и как-то незаметно стал своим в их маленькой компании, которая теперь насчитывала четыре человека. Мира уже не съеживалась, когда он целовал ей руку, а даже как-то чувствовала себя обделенной, если этого не происходило. Ей нравилось, когда именно он оказывался ее партнером в танцклассе, и обнимал ее за талию на законных основаниях. А как-то сорванный с ее губ в оранжерее полновесный поцелуй и вовсе заставлял ее думать о чем-то явно фривольном и… даже неприличном.

А уж когда он пригласил Миру стать его официальной парой на Зимнем балу, традиционно проходившему в Школе перед первой сессией, даже Диана безапелляционно заявила:

– Все! Парень спекся! Интересно, как твой отец отнесется к подобному зятю?

Мира покраснела, но так… для себя… отстраненно прикинула как это будет звучать – Миранда Фару. А что, красиво.

– Ну, Диана Тейшейра тоже неплохо будет звучать…

Приготовления к празднику – занятия всегда приятные, и Мира с Дианой купили себе по новому платью и с утроенным энтузиазмом разучивали стандартную танцевальную программу. А утром дня Зимнего бала Диане пришла магограмма, что ее мать находится при смерти, и та вынуждена была срочно покинуть Школу. Пришлось Мире идти на бал без верной подруги, но с кавалером, что искупало многое.

А потом были танцы и фейерверк за окнами бальной залы. И пунш с минимальным количеством, но все-таки алкоголя. И слова о любви. И поцелуи в нише, подальше от остальных студентов. И поцелуи в ее комнате, где они остались с Фернанду вдвоем. И первое в жизни слияние с мужчиной. Ушел он только под утро. Прислушавшись к своим ощущениям, Мира не смогла сказать, что она получила такое уж прямо огромное удовольствие. Но… она чувствовала себя взрослой. Впервые в жизни привлекательной. Наконец-то для кого-то желанной. Ровно до того момента, когда вошла в столовую.

А там ей довелось стать свидетельницей отвратительной сцены, когда Прошперу Ди Лурдеш Арантеш и Криштиану Морейра при всех вручали Фернанду Фару выигрыш в обмен на демонстрацию ее нижнего белья. Оказывается, все усилия Фернанду по ухаживанию за ней были ложью. Они просто поспорили, сумеет он ее соблазнить или нет. Он выиграл и теперь принимал деньги и поздравления.

То есть все это не любовь, а так, развлечение на спор. Услышав это, Мире показалось, что с нее сдирают кожу живьем. Мало им было просто поспорить, они еще начали обсуждать подробности при всех остальных студентах. Ладно Арантеш, у него явные проблемы с воспитанием и поведением, но неужели Криштиану и Фернанду не стыдно и не противно в этом участвовать? А, похоже, нет. Иначе бы все трое так не веселились. И Моника вместе с ними так бы не ухмылялась.

Что она им сделала, чтоб с ней… вот так?! Ее хватило только на то, чтоб сказать единственную фразу и уйти из Школы навсегда. Портальное кольцо на крайний случай всегда при ней, так что пусть эти пауки и дальше живут в своей банке, а она домой. И плевать, что начнет ругаться мачеха, хмуриться отец и будет недоволен король, Мира больше никогда не хочет видеть этих… упырей.

Портал домой сработал штатно, перенеся Миру в каминный холл. Но покоя не нашлось и дома. Какие-то незнакомые служащие сновали по фамильному замку, переписывая картины и мебель, какие-то чужие люди выносили их имущество. Мира пыталась требовать ответа, что, собственно, происходит, и рыдающая экономка, Валентина Антунеш, объяснила, что граф и графиня Ди Андради заключены под стражу по обвинению в государственной измене, а имущество подлежит конфискации. Мире казалось, что она участвует в каком-то нереальном представлении, в театре абсурда, где сценарий написан свихнувшимся автором, а все персонажи исполняют чужие, несвойственные им роли. Какая измена? Какая конфискация? Есть в этом бедламе хоть кто-то способный здраво соображать и объяснить хоть что-нибудь?

Ситуацию вроде бы прояснил, а вроде бы еще больше запутал Бенту Пералта, уполномоченный представитель короны. Он-то и рассказал Мире, что ее отец арестован, как один из участников заговора против Его Величества Карлуша Эдуарду Ди Виэйра IV в пользу его кузена. Граф с женой заключены в королевскую тюрьму и приговор уже вынесен: их ожидает смертная казнь. Мира почувствовала, что сейчас она, кажется, первый раз в жизни упадет в обморок.

Бенту Пералта подхватил ее под локоть и усадил на стул, неведомо как пропущенный шустрыми мародерами. Он даже сподобился раздобыть ей стакан воды и разъяснил всю глубину ситуации, в которую она угодила. Графа с графиней уже не вернуть. Имущество тоже. Сыновьям графа и ей он назначен в качестве временного опекуна. Местом проживания детей определено дальнее поместье, принадлежавшее когда-то мириной матери. Ей разрешено забрать самый минимум личных вещей и следует готовится к переезду в Карштайш.

В поместье, куда Мину привез Перальта, ситуация не улучшилась, а усугубилась. Денег на проживание и еду оказалось по минимуму. Личных вещей почти не было. Из всех слуг остался один старый Лукаш Коимбра, который был и за садовника, и за сторожа, и за истопника. Им пришлось учиться все делать самим, и стирать, и гладить, и готовить, и убирать. Мальчишки плакали по ночам, а днем растерянно жались к Мире как к старшей, и та хорошо их понимала, не каждый день происходит крушение твоего мира. И если она тосковала только об отце, поскольку ей графиня приходилась чужим человеком, то чувства Виторио и Сантьягу, потерявших сразу обоих родителей, она даже боялась себе представить.

Бенту Пералта приезжал проведать их каждые две недели. А однажды появился с очень интересным предложением и выразил желание побеседовать с Мирой наедине.

– Осознаете ли Вы, графиня, насколько изменилась Ваша жизнь? Заметьте, я сейчас не имею в виду чисто бытовой аспект. Но не задумывались ли Вы о будущем? Вашим и ваших братьев? Его Величество понимает, что конкретно Вашей или их вины в участии вашего отца в заговоре нет, но тень поступков родителей неизбежно ложиться на детей. И если в отношении ваших несовершеннолетних братьев принять решение оказалось проще: их переводят в школу-интернат с углубленным изучением магии (не разбрасываться же столь перспективными магами земли!), то как поступить в отношении Вас, король и Совет разошлись во мнениях. У вас есть два пути: Вы можете вернуться в Школу магии и доучиться там, хотя, судя по Вашему второму уровню, это потолок в овладении Вами даром. Или… возможно Вас больше заинтересует другое предложение.

Мира до боли вцепившись пальцами в потертую обивку старенького кресла, ждала второго предложения, понимая, что она лучше умрет, чем вернется в Школу.

– Вам вскоре исполнится восемнадцать, это возраст второго совершеннолетия. Несмотря на отца-заговорщика, в Ваших жилах течет благородная кровь. И, возможно, для Вас будет наиболее приемлемым выходом замужество и последующая смена фамилии. В данной ситуации ни король, ни Совет не могут заставить жениться на Вас тех благородных лордов, которым Вы ровня по происхождению. Но и отдавать Вас в низшее сословие – неприемлемо. Таким образом выбор оказался максимально суженным. Желающих породниться с опальным родом немного, но они есть. Вашей руки у короля попросил барон Загалу. Я не требую, чтоб Вы немедленно озвучили свое решение, однако я хотел бы получить от Вас ответ в свой следующий визит.

В следующий визит… А, чего ей, собственно, ждать? Мальчишки пристроены, в Школу магии она больше ни ногой, какие у нее остались варианты? Вот выйдет она замуж за этого… за барона Загалу, и постарается все забыть и стать ему хорошей женой.

– У меня есть время попрощаться с братьями или мы выезжаем немедленно?

Пералта, даже если и удивился, виду не показал, и сообщил, что у нее есть время не только на прощание, но и на сбор ее немудрящего скарба. Попрощавшись с братьями, Мира решительно села в карету, увозившую ее в новую жизнь. И уже через две недели в храме Матери-Заступницы барон Виторину Загалу надел ей на руку обручальный браслет.

Однако ее надеждам, что в жизни наступила светлая полоса сбыться было не суждено. Первая же брачная ночь превратилась в кошмар. Осознав, что не является первопроходцем, барон пришел в ярость. Мира наслушалась такого количества ругательств, которого ей не доводилось слышать за всю жизнь. Пообещав ее наказать за неумение до свадьбы держать ноги вместе, Виторину кулаками выместил на ней всю злобу обманутого мужа.

А потом барон сообщил, что раз уж взятая замуж из милости девица оказалась шлюхой, то и вести он себя с ней будет соответственно. И наказывать за прошлые гулянки станет обязательно, чтоб ей было не повадно пытаться изменить ему, уже будучи в браке. Напрасно Мира пыталась рассказать ему, что было-то всего один раз и по глупости, барон ничего слушать не хотел. Он запер Миру в ее комнате, привязал к кровати и измывательства приобрели постоянный характер, так что приходилось периодически даже вызывать медикуса, чтобы смягчить последствия визитов мужа.

И однажды… Однажды Мире стало все равно. Она почти перестала двигаться. Механически ела, механически мылась. Не хотела одеваться, а зачем? Все равно придет супруг-садист и порвет на ней очередную одежду. Служанки пытались от нее чего-то требовать, Мира их не слышала. Приходящий медикус периодически что-то бинтовал, где-то мазал, Мира не реагировала. Муж врывался в спальню и что-то кричал, Мира криков не воспринимала. Механически накрывалась одеялом после его ухода и проваливалась в мир снов, где никого из них не было. А было яркое небо плодня, месяца ее рождения, и легкие облака, и циннии, расцветающие в саду отцовского замка нежно-фиолетовыми пышными бутонами, похожими на шары, которые хотелось не сорвать, а аккуратно потрогать, всего одним пальцем, чтоб пышная шапка цветка затрепетала от движения, как будто спрашивая, чего неймется, зачем мешаешь. Но и в этом отстраненном мире ей долго оставаться не позволили.