Счастливая женщина

И там, на пороге, задумчиво прислонясь к раззолоченной двери, стоял он… пристально и упорно глядя ей вслед, провожая ее всем вниманием и всем участием своим… Она вздрогнула. Неведомое ей дотоле чувство боязни, удовольствия и робости закралось в ее всегда слишком спокойное сердце.

Ей стало вдруг чего-то так страшно и вместе так весело, так легко. Она слетела скорее, чем сбежала с лестницы, – как птичка, ослепленная слишком долгим смотрением на солнце в поднебесье, слетает на землю и ищет тени, чтоб отдохнуть.

Закричали карету Ненской, Марина поспешила в нее сесть, закрыв глаза и прислонив голову к оранжевому штофу[27 - Штоф – плотная одноцветная ткань с крупным узором.] подушек. Она думала, она вспоминала… Не ясны, но сладки были ее думы…

И в мраке слабо освещенной кареты, и сквозь закрытые ресницы все ей снился и мерещился этот взгляд, этот длинный, проницательный, притягивающий взгляд, который так смутил ее… Все ей представлялся стройный, ловкий мужчина, прислонившийся к двери и смотревший на нее так странно, так нежно, а вместе так робко и так смело!

Роковая минута наступила для Марины – и не обманула своим появлением смущенной женщины! Скоро она поняла значение этой минуты, этой встречи, этого взгляда, озаривших как молния серый горизонт ее бесцветной жизни.

Борис Ухманский должен был понравиться Марине. Он отвечал всем ее понятиям о мужчине в полном смысле слова. Он нисколько не походил на толпу, дотоле ее окружавшую, на всех тех, кого она обыкновенно встречала в обществе под названием умных, милых, опасных молодых людей и с которыми ей всегда бывало так скучно. Естественность, простота, спокойное самосознание заменяли в нем обыкновенную суетность, изысканность и тщеславие его ровесников. Он ничего не искал, ничем не притворялся, не придавал себе тех модою прославленных пороков, которые почитаются заслугами и преимуществами. Он не старался создать себе характера и личности в подражание какому-нибудь типу, присвоенному обществом; ни наружность его, ни умственная сторона не гонялись за образцами, узаконенными парижскими картинками мод или новейшими произведениями французской или английской литературы. Он не был ни разочарован, ни гуляка, ни отживший пресыщенный, в двадцать пять лет уничтоживший в себе запас жизненной энергии и сам себя приговоривший на прозябание без ощущений и без удовольствий. Он был и оставался самим собою, то есть Борисом Ухманским, ни на кого не походящим и никого не напоминающим.

Мы сказали, чем и каким не был он; таких отрицательных сведений о нем мало; следует объяснить, кто и каков он был.

Кстати, о наружности его. Напрасно уроды обоего пола и философы (что часто выходит одно и то же!) хотят положить, утвердить, что красота ничего не значит и что не стоит труда обращать внимания на нее! Нет, неправда, тысячу раз неправда! Бог и природа, которые лучше нашего знают, что хорошо, создали и образовали ее, эту чудную, мощную, всевластную красоту, и, даруя ей нечто понятное не только разумной твари – человеку, но даже и бессловесным, тем самым утвердили царство ее во всей Вселенной. Стоит ей только показаться, чтоб все земнородное чувствовало ее обаяние и поклонялось ее могуществу. Красота – чудное влияние, данное иным созданиям, как ключ от сердец, это талисман, помогающий счастливцам приманивать и привораживать к ним прочих членов человечества!

Но, скажут нам, красота вещь условная; понятия о ней различны и многосложны, как самые лица, нравы и вкусы бесчисленных племен, рассеянных по земному шару.

Нет, ответим мы, красота едина, хотя разнообразна, как всякое качество, проявляющееся в различных видах и мерах, но проистекающее от одного начала; как храбрость, как ум, которые обозначаются в людях более и менее сильно, смотря по условиям их существования, времени, положения и развития; красота может изменять некоторые свои оттенки, быть более или менее совершенною, но все-таки она красота, и безобразие не победит ее никогда!

Но, скажут еще, она относительна и условна, красота у образованных народов не то, что у диких, у негров, у калмыков!

Всеконечно! Но потому-то они и дикие, и негры, и калмыки, что их красота похожа на наше безобразие, что их ум был бы у нас глупостью, что их храбрость становится для нас зверством и кровожадностью.

Но и у нас понятия о красоте изменчивы и прихотливы, как бывает она сама подчас. Например, то, что вообще толпа называет прекрасною женщиною, бывает часто прославлением лишь одной формы, украшенной белизной, румянцем, свежестию – и только! Но строгий взгляд артиста, но воображение мыслителя требуют более: первый хочет видеть правильные, благородные, стройные черты и очертания; второй требует выражения жизни, мысли, пламени, одним словом, сквозь оболочку красоты хочет любоваться душою, ее дополнением! – даже в требованиях и понятиях своих живописец не совсем согласен с ваятелем. Вот почему сказано выше, что красота вместе едина и многоразлична.

Спросите у женщин, что думают они о красоте мужчин? Нравятся ли им так называемые молодцы и красавцы? И по ответу их судите об этих женщинах!

Жалко тех из них, которым могут нравиться молодцы, то есть мужчины высокие, румяные, с правильными чертами и самодовольными лицами. Вообще многие того мнения, что выражения: quel bel homme – какой красивый! – обидны и хуже насмешки. Мужчина может быть статный, ловкий, величественный. Но мужчина-красавец, мужчина-молодец, – воля ваша! – они смешны до крайности! Если случается таких встречать, то всегда хочется послать их, по прямому их назначению, стать фланговыми в гренадерской роте, где они всегда преуспевают гораздо более, чем в гостиных.

Когда мужчина очень умен или замечателен по какому-либо другому достоинству, то, будь он и глупо-хорош, все-таки о нем уж не говорят единственно как о молодце и красавце; это качество, между прочим, ему позволяется, но уж не составляет его исключительного отличия. Убийственный титул красавца и молодца всегда дается тем только, за которыми нет ровно никаких других качеств.

По-французски comme il est beau[28 - как он красив (фр.).] и comme il est bien[29 - как он хорош собой, какой он приятный (фр.).] представляют два совершенно различные смысла. Попробуйте сказать: comme il est beau! – и вам представится нечто похожее на первую попавшуюся картинку модного журнала, нечто белое, как молоко, и румяное, как крымское яблоко, завитое, напомаженное, если с усами, то с усами подстриженными и нафабренными, как у восковых болванов в парикмахерских магазинах, если с бакенбардами, то они тщательно приглажены, размерены и отмерены с математическою точностью, одним словом, нечто приторное до отвращения и пошлое до пренебрежения.

Но скажите, напротив: comme il est bien! – и невольно воображение ваше разыграется, сообразно вашему вкусу и личному мнению, и вам причудится выразительное лицо, глаза с умными или страстными взорами, черты если не совсем правильные, то всегда благородные и мужественные, одним словом, лицо, принадлежащее единственно и вполне своему обладателю, а не впадшее в форму общую многим, как слепок для кукольных голов. И потом воображение ваше дорисует ли или нет портрет, им вызванный на заданную тему, придаст ли еще другие оттенки, вами признанные нужными, к дополнению симпатического лица, уж это совершенно в вашей воле.

Все это нужно было объяснить, чтоб определить, каким лицом, какою наружностию судьба наградила Бориса Ухманского. Конечно, проходя мимо него или завидя его издали в креслах театра, или проезжающего в санях или дрожках, никакая купчиха или старушка доромантических веков не вскрикнула бы от удивления и не обратилась бы еще раз на него поглядеть. Но зато ни одна молодая женщина или девушка, ни один человек наблюдательный и просвещенный не встречали его в обществе, не остановив на нем испытующего и заинтересованного взора. Но зато, раз увидя его, нельзя было его позабыть.

У Бориса было так много неуловимого, неопределенного своеобразия в наружности и приемах, так много чувства и мысли в выражении его физиономии, иногда так много огня, а иногда так много тихой грусти тайных дум во взорах, что нельзя было с первого появления не признать в нем одного из тех существ, которые созданы, чтоб привлекать сочувствие[30 - Здесь в значении «взаимное чувство».]