Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I

«Мой дорогой посол. Как я Вам давеча говорил, загадочное поведение Австрии беспокоит французское правительство не меньше, чем российское. В согласии с Советом министров я полагаю, что было бы благоразумно теперь же установить общую линию поведения на случай, если Австрия попыталась бы осуществить территориальные увеличения. Вы соблаговолили сказать мне, что возможность эта предусмотрена Вашим соглашением в Раккониджи и что Италия, так же как Россия, объявила о своем несогласии на территориальное увеличение какой бы то ни было великой державы на Балканах. Французское правительство считает также, что попытка в этом направлении открыла бы путь ко всяким осложнениям[38 - В официальном французском издании («Желтая книга») употреблено слово «complications», в тексте же, присланном Извольским Сазонову, сказано сильнее – «competitions».].

Я желал бы поэтому знать, – так же ли определенно (nettement), как мы, императорское правительство враждебно какому бы то ни было аннексированию османской территории великой державой и расположено ли оно обсудить с Францией, так же как с Англией, средства предотвратить эту опасность. Примите и проч… Раймонд Пуанкаре».

Для объяснения этого шага Пуанкаре французская «Желтая книга» дает в связи с ним лаконическое сообщение Девилля (французского посланника в Афинах). Этот злополучный дипломат, променявший посредственную социалистическую карьеру на неудавшуюся дипломатическую, получил назначение в Афины лишь потому, что назначению этому не придавалось никакого значения[39 - «Пост в Афинах, говорили в печати, был доверен мне потому, что там было почти нечего делать, и это было место отдыха» (Deville G. L’Entente, la Grece et la Bulgarie. Notes d’histoire et souvenirs. Paris, 1919. P. 57). Девилль был за неспособность смещен с этого поста и опубликовал названную книгу с целью доказать, что он не заслужил этой немилости.]. Телеграмма его, датированная также 4 ноября, гласила: «Министр иностранных дел (греческий) поделился со мною своим впечатлением, что Германия изменила свою политику и не защищает более status quo на Балканах. По его мнению, эта позиция не имеет ничего общего с незаинтересованностью. Он подозревает, что Германия помышляет о какой-то операции в Малой Азии, под предлогом защиты христиан».

Дело, конечно, не в этой комической телеграмме. В своей книге о происхождении мировой войны Пуанкаре в объяснение несомненного поворота в своих действиях приводит двоякие данные: во-первых, он старается доказать, что он применял лишь a la lettre союзное соглашение с Россией, во-вторых, указывает факты, которые, может быть, и могли бы сослужить ему службу в этом случае, если бы они не относились к позднейшему времени. Один из них того же порядка, что афинское откровение Девилля. Это сообщение французского консула в Триесте, которое гласило, в передаче Пуанкаре, следующее (цитируем по русскому переводу книги Пуанкаре): «Остановка балканских союзников, сопротивление Адрианополя позволили Австрии подготовиться; она смогла произвести мобилизацию и найти необходимые денежные средства. Пассивность России, которая кажется неготовой и недостаточно сильной для военного выступления, мысль о том, что в этой пассивности повинна Франция, которая стремится помешать войне из боязни общеевропейского конфликта, поведение Англии, которую Австрия считает склонной отнестись благожелательно к ее претензиям, – все это ведет к тому, что Австрия становится все более требовательной»[40 - Пуанкаре. С. 146.].

Два обстоятельства обращают на себя внимание: г. Шабрие, ген-консул в Триесте, открывает здесь глаза французскому министру иностранных дел на то, что, по-видимому, ускользнуло от внимания французского посла в Вене, не говоря уже о послах в других европейских центрах, не менее удобных для наблюдений за общеевропейской политикой, чем Триест; а затем, в официальном издании, во всех томах «Желтой книги» о балканских делах мы не находим этой столь важной для Р. Пуанкаре телеграммы, хотя г. Шабрие представлен там двумя краткими и скромными телеграммами, от 17 и 18 декабря, о военных предосторожностях на границе Ново-Базарского санджака и Черногории и о движениях военных судов. Но, помимо этого, в книге г. Пуанкаре сообщается и дата оставшегося только ему известным триестского сообщения: 18 декабря н. ст., то есть спустя 1 ? месяца после письма его к Извольскому.

Данные другого порядка, приводимые в книге Пуанкаре, – возобновление Тройственного союза, опять-таки в декабре 1912 г., новая, значительно увеличенная военная программа Германии, запроектированная тоже в декабре и утвержденная военным советом лишь 1 января 1913 г. Очевидно, по сопоставлению дат, что и не эти факты повлияли на французское правительство в начале ноября.

Гр. Монтгелас, сотрудник Каутского по изданию германских документов о возникновении мировой войны, характеризует следующим образом интересующий нас момент: «Ясно обозначившаяся к концу октября победа балканских союзников привела к существенному повороту во французской политике. В то время как вначале в Париже старались предотвратить или, по крайней мере, локализовать конфликт, теперь там увидели, что победоносный балканский союз мог бы быть ценнейшим союзником против центральных держав. Французская политика, в противоположность своей позиции во время кризиса 1908–1909 гг., всецело плелась в хвосте России; она даже поддерживала желания русской военной партии и планы балканских государств иногда усерднее, чем петербургское правительство»[41 - Montgelas Gr.M. Leitfaden zur Kriegsschuldfrage. Berlin – Leipzig, 1923. S. 40–41.].

Мы полагаем, что документальные данные не подтверждают общей характеристики французской политики, сделанной Монтгеласом, который, при всей предвзятости своей, все же констатирует последней фразой, хотя и не укладывающийся в его концепцию, но неоспоримый факт.

Пуанкаре, конечно, утверждает прямо противоположное: «Франция проявляла с самого начала балканского кризиса беспристрастие и независимость суждений и никогда не шла слепо за русскими предложениями, делая, напротив, все, чтобы осуществить дружеское посредничество между Австрией и Россией». Затем он приводит две строчки – по его утверждению, из телеграммы, а на самом деле из письма от 7 ноября Извольского: «Если столкновение с Австрией повлечет за собой вооруженное вмешательство Германии, французское правительство заранее признает это за casus foederis и ни минуты не поколеблется выполнить лежащие на нем по отношению к России обязательства», – и добавляет: «Ничто не гарантирует нам правильность этих цитат (взятых из московского и зибертовского изданий), к которым я отношусь с большим недоверием», а через пять-шесть строк восклицает: «Как мог бы я ответить иначе?! – и заключает: – В то же самое время я советовал России умеренность и спокойствие»[42 - Происхождение мировой войны. С. 143 и след.].

Однако в этот момент если где-нибудь французский министр иностранных дел и председатель совета министров и проявлял умеренность и благоразумие, то лишь в Берлине: сообщая свой ответ на турецкую просьбу о вмешательстве, он отмечает, что ответ этот вполне отвечает настроению Кидерлена и что он одинакового мнения с последним и по вопросу о давлении на балканские правительства, и по поводу необходимости сохранять общеевропейский концерт.

Комментируя записку Пуанкаре, Извольский отмечает[43 - Материалы. С. 295 и след., – письмо Извольского Сазонову, представленное последним, ввиду важности его, царю, вместе с копией ответа.] выраженный в ней «совершенно новый взгляд Франции на вопрос о территориальном расширении Австрии за счет Балканского полуострова. Тогда как до сих пор Франция заявляла нам, что местные, так сказать – чисто балканские, события могут вызвать с ее стороны лишь дипломатические, а отнюдь не активные действия, ныне она как бы признает, что территориальный захват со стороны Австрии затрагивает общеевропейское равновесие, и потому и собственные интересы Франции. Я не преминул заметить г. Пуанкаре, что, предлагая обсудить, совместно с нами и Англией, способы предотвратить подобный захват, он этим самым ставит вопрос о практических последствиях предположенного им соглашения; из его ответа я мог заключить, что он вполне отдает себе отчет в том, что Франция может быть вовлечена на этой почве в военные действия. Покуда он, конечно, лишь предлагает этот вопрос на обсуждение, но в разговоре со мной г. Палеолог вполне признал, что предлагаемое соглашение может повести к тем или иным активным действиям. Мне кажется, что все вышеизложенное заслуживает с нашей стороны самого серьезного внимания и что мы не должны упустить этого случая закрепить новую точку зрения французского правительства на возможность расширения Австро-Венгрии за счет Балканского полуострова и подготовить почву для будущих совместных действий России, Франции и Англии, если, по ходу дальнейших событий, Австрия отступится от настоящих своих заявлений касательно отказа от территориальных компенсаций».

Ответ Извольского не дан в «Желтой книге»; вместо него фигурирует афинское сообщение г. Девилля. Ответил же Извольский так: «Г. Сазонов уполномочил меня сказать Вам, что так же точно, как Франция, Россия не может остаться равнодушной к территориальному увеличению Австрии на Балканском полуострове. Он с удовольствием констатирует, что, по мнению правительства республики, Франция, со своей стороны, не могла бы остаться безучастной в подобном случае. В этом смысле императорское правительство было бы вполне расположено обсудить, в согласии с парижским и лондонским кабинетами, общую линию поведения, которой пришлось бы при таких обстоятельствах держаться»[44 - Материалы. С. 297 (франц, текст).].

Со своей стороны Сазонов, «придавая должное значение тем заявлениям, которые были сделаны Вам французским министром ин. дел», «вполне разделяет мнение о желательности закрепить новую точку зрения правительства республики на возможность расширения Австро-Венгрии за счет Балканского полуострова» и сообщает Извольскому, для передачи Пуанкаре, приведенный выше текст ответного письма. «Совокупность, – продолжает письмо свое Извольскому Сазонов, – имеющихся у нас данных позволяет надеяться, что, по крайней мере в настоящую минуту, Австрия едва ли стремится к новым земельным приращениям на Балканах. Тем не менее по ходу событий и в особенности ввиду спора с Сербией из-за выхода последней на Адриатическое побережье, Австро-Венгрия может решиться на захваты либо османской, либо даже сербской территории. На оба эти случая весьма важно было бы получить уверенность, что, в случае необходимого с нашей стороны вмешательства, Франция не останется безучастной. С другой стороны, так как… трудно предвидеть все могущие представиться случайности, способные потребовать от нас тех или иных действий для обеспечения наших жизненных интересов, я считал бы необходимым тщательно избегать в наших переговорах с иностранными кабинетами всего, что впоследствии могло бы оказаться для нас стеснительным. С этой точки зрения мне казалось бы желательным и в предполагаемом письменном обращении Вашем к г. Пуанкаре избегнуть слишком положительных заявлений, вроде тех, которые подсказываются словами французского министра «nettement hostile a toute annexion du territoire ottoman par une grande Puissance», так как это могло бы относиться и к России в области Проливов».

Таким образом, Сазонов (с царского одобрения или, может быть, внушения – этого мы не знаем) на новую постановку вопроса о Балканах и о casus foederis отвечает Извольскому успокоительно и даже не без опасения, что в этой новой постановке может оказаться ловушка для русского правительства, для планов его в отношении Проливов. Если здесь может возникнуть все же мысль, что «новая точка зрения» представила результат давления и победы русской дипломатии над последними попытками «независимости суждений» французского правительства, то такая мысль бесповоротно опровергается последующими переговорами, с которыми мы скоро познакомимся и которые вскрывают до конца европейскую дипломатическую конъюнктуру довоенного и военного (разумеем войну 1914 г.) периода.

После 4 ноября тон русской дипломатии, конечно, повышается: Бенкендорф уже 7 ноября спорит с Грэем о возможности удовлетворить экономические требования Австрии, указывая, что и они таят в себе угрозу поражения Сербии Австро-Венгрией; Сазонов ставит задачей послам – особенно в Риме – добиться согласия Австрии на выход Сербии к Адриатическому морю. Английское заявление о том, что Англия не станет воевать из-за «албанской гавани», остается как будто единственным препятствием к тому, чтобы это требование сделать ультимативным, но препятствием достаточно неустранимым; 18 ноября Бенкендорф телеграфирует Сазонову: «С точки зрения тяжких последствий, которые может повлечь за собою нынешнее положение, важнейший, может быть решающий, момент, поскольку дело идет об Англии, состоит в том, чтобы, несмотря на величайшее единомыслие в важнейших вопросах, избегать всего, что могло бы быть истолковано как сербская провокация, и чтобы наша поддержка состоялась только при соблюдении этого условия; таким образом мы оставили бы ответственность за агрессивную политику исключительно на Австрии. Тон Сербии и Черногории уже производит впечатление, что австрийское правительство держится спокойно, даже терпеливо. Этому обстоятельству я придаю величайшее значение»[45 - Siebert. S. 585.].

Днем раньше – 17 ноября – Извольский отправляет Сазонову телеграфный отчет о своей беседе с Пуанкаре совершенно иного значения и характера: «Во время разговора относительно ответа Франции на мои сообщения, касающиеся австро-сербского инцидента, г. Пуанкаре ответил мне, что для него было невозможно формулировать даже частным образом линию поведения Франции, в случае активной интервенции Австрии, прежде чем императорское (русское) правительство сообщит ему о своих собственных намерениях. России, сказал он мне, должна принадлежать инициатива в вопросе, в котором она больше других заинтересована; роль Франции – оказать ей наиболее действительную помощь; беря инициативу на себя, французское правительство рисковало бы занять позицию, не соответствующую намерениям своей союзницы… В общем, прибавил Пуанкаре, все это сводится к тому, что, если Россия будет воевать, Франция также вступит в войну; так как мы знаем, что в этом вопросе позади Австрии будет Германия»[46 - Материалы. С. 299–300.].

Опубликование этой телеграммы (№ 369), вероятно, и заставило главным образом Пуанкаре выступить с объяснениями в палате депутатов и распорядиться об издании «Желтой книги» о балканских делах. Этой телеграммой вызваны и указанные выше объяснения в книге его о происхождении мировой войны. К сожалению, объяснения эти лишены не только последовательности и ясности (одновременное отрицание достоверности изданий московского и зибертовского и утверждение, что иначе он не мог ответить Извольскому, оставаясь верным союзному договору), но и точности: он под видом телеграммы (№ 369) цитирует письмо Извольского от 12 сентября, употребляя очень странный оборот: Извольский телеграфировал Сазонову 12 сентября и 21 ноября 1912 г.», – между тем как Извольский цитируемую им фразу («Если конфликт с Австрией повлечет за собою вооруженное вмешательство Германии, французское правительство заранее признает это за casus foederis…» и т. д., см. Материалы. С. 275) сообщил в письме 12 сентября, а 21 ноября писал и телеграфировал совсем другое.

Обратимся к «Желтой книге».

В первом томе ее на с. 156 напечатана под № 263 телеграмма Пуанкаре от 19 ноября французскому послу в Петербурге (Ж. Луи), где речь идет именно о телеграмме Извольского от 17 ноября (№ 369): «Извольский вчера прочел мне телеграмму, которую он отправил в Петербург. Для того чтобы определить позицию Франции, он сказал, что Франция вступит в войну, если Россия будет воевать, так как мы знаем, что Германия стоит за Австрией. Я ему заметил, что эта формула слишком обща и что я сказал только, что Франция выполнит союзный договор и поддержит даже оружием Россию, если налицо будет casus foederis. Г. Извольский обещал мне внести поправку и большую точность. Я буду Вам весьма обязан, если Вы сами, при случае, определите нашу позицию в точном соответствии с договором»[47 - Livre Jaime. Т. I. Р. 156. № 263.].

18 ноября и Извольский телеграфирует Сазонову (о чем умалчивают редакторы «Желтой книги», в своей ссылке упоминающие лишь первую телеграмму Извольского): «Во избежание всякого недоразумения и ввиду огромной важности вопроса я прочел мою телеграмму № 369 Пуанкаре, который с текстом ее совершенно согласен. Он просил лишь меня развить точнее мысль его в одном пункте, именно – относительно условий вступления Франции в войну. Само собою разумеется, сказал он, что Франция вступит в войну в том определенном случае, когда наступит предусмотренный союзом casus foederis, именно если Германия поддержит Австрию оружием против России».

И однако же это пояснение вовсе не отвечает содержанию франко-русского союзного договора, предусматривающего поддержку Германией нападения Австрии на Россию. В такой же редакции было сделано предупреждение итальянскому послу 20 ноября: «Если австро-сербский конфликт приведет к всеобщей войне, Россия может вполне рассчитывать на вооруженную помощь Франции»[48 - Письмо Извольского Сазонову от 20 ноября (Материалы. С. 302).].

Дипломатическая работа Пуанкаре и Извольского (в качестве посла в Париже) так тесно связана и объединена, что для характеристики ее менее существенно, кто кого «переиграл» в этом случае, чем то, что «новая точка зрения Франции» приобрела, как мы видим, необычайно увлекательную силу. Увлекся ли и потом поправился Пуанкаре, или увлекся до непостижимых для столь опытного дипломата пределов Извольский – в обоих этих случаях проявляется крайняя степень возбуждения, которая не замедлит отразиться на общем положении и которая скоро обнаружится перед нами в еще более яркой форме.

В эти дни (около 20 ноября) Пуанкаре и Извольский заняты выяснением позиции Италии, ибо Титтони заявил, что, в силу договора с Австрией, Италия, в случае войны из-за «целости Албании» (то есть из-за предоставления «албанской гавани» Сербии), должна будет оказать Австрии военную поддержку; вопрос весьма далекий от академизма, так как, по словам Извольского, он сводился к «весьма серьезным изменениям в сфере дислокации (французских) войск» и изменению всего плана кампании, основанной именно на этом (итальянском) нейтралитете[49 - Материалы. С. 300 и след.]. В то же самое время Бенкендорф в Лондоне выяснял позицию Англии и формулировал ее так: вступление Англии в войну после военного выступления Австрии против Сербии зависит от двух условий: во-первых, война должна быть активным вмешательством Франции превращена во всеобщую и, во-вторых, ответственность за нападение должна лечь на противников; необходимым дополнением к этим двум условиям является «безусловное соблюдение принципа нашего бескорыстия».

«Этим принципом, – поясняет Бенкендорф (и это объяснение его действительно объясняет многое и существенное в последующую эпоху войны 1914 г.), – мы приобретаем влияние, которое в известном случае может стать решающим. Если мы выдвинем такие вопросы, как дарданелльский или малоазиатские, где затронуты интересы одной России, то мы, без сомнения, лишимся этого влияния. Совершенно так же, как и Вы, я признаю огромнейшую важность для нас участия Англии в случае войны, и, если с нашей стороны для этого требуется жертва, мы должны эту жертву принести»[50 - Siebert. S. 588.].

Таким образом, три условия вступления Англии в войну формулированы 20 ноября 1912 г. вполне отчетливо, в результате долгих и непрерывных обсуждений общего положения вещей между Грэем и Бенкендорфом. Это общее положение вещей не только воспроизводится в июле – августе 1914 г., но, как мы увидим, остается неизменным в течение всего этого периода, с осени 1912 г. до фактического начала общеевропейской войны.

Мы не можем здесь входить в историческое исследование «доктрины» и практики «бескорыстия» русского правительства на Ближнем Востоке; хорошо известно, однако, чем обусловливалось это вынужденное бескорыстие, при периодических попытках отступления от этой навязанной «традиции» в сторону осуществления «исторических задач», – попытках, все чаще оканчивавшихся либо дипломатическим, либо военным неуспехом. В той общеполитической конъюнктуре, которая создалась и развивалась под знаком Тройственного согласия и при которой осуществление «исторических задач» ставилось в зависимость от содействия главным образом Англии, – демонстрация «бескорыстия» была более чем когда-либо необходима для того, чтобы с наступлением общей войны и с осуществлением военно-союзнических отношений и обязательств открыто заявить и попытаться реализовать, на почве этих отношений и обязательств, «историческое стремление России».

Грэй и Пуанкаре предвидели и изъявляли готовность, при условии участия России в войне против Германии, вручить царскому правительству «ключи от его дома». Однако им приходилось бороться не только с социалистической оппозицией, но и с теми буржуазными партиями и группами, которые опасались убытков в связи с войной и видели в сговоре с русским правительством на этой почве возложение на себя военных тягостей и военного риска, с предоставлением, в случае успеха, России львиной доли военной добычи. Грэю приходится бороться с оппозицией внутри его собственной партии, отмечал неоднократно Бенкендорф. «Я иногда с ужасом думаю, – писал 21 ноября 1912 г. Сазонову Извольский, – что бы было, если бы вместо него (Пуанкаре) в настоящую критическую минуту во главе французского правительства стоял Кайо или Клемансо. Не забудьте, что ему приходится бороться с весьма влиятельными элементами собственной его партии, которые настроены весьма недоброжелательно к России и открыто проповедуют, что Франция ни в каком случае не должна быть вовлечена в войну из-за балканских дел».

В течение последней трети ноября сообщения Бенкендорфа все настойчивее говорят о том, что английское общественное мнение отдает должное миролюбию Австро-Венгрии и недовольно настойчивостью Сербии, а затем перелают прямые заявления членов лондонского правительства того же тона и значения. С 23 ноября аналогичные заявления получает в Париже и Извольский; в Лондоне открыто выражают недовольство Пашичем, и 28 ноября Грэй не только заявляет о необходимости компромисса между Австрией и Россией, но и объявляет германскому послу об общем интересе Англии и Германии сохранить мир, так как существует опасность, что и Англия, и Германия будут втянуты в войну. Таким образом, «общественное мнение» получает полное удовлетворение, а обеспокоенному Бенкендорфу Грэй объясняет, что дело идет вовсе не об установлении нейтралитета Англии в случае войны, а о том, что Англия сохраняет свободу действий и выбора сообразно обстоятельствам – опять-таки политическая формула, сыгравшая такую видную роль в августе 1914 г. Разъяснение ее дано в кратком очерке внешней политики лондонского кабинета за период 1912–1914 гг. Мореля[51 - Morel E.D. The secret History of a great Betrayal, published by «Foreign Affairs.].

Морель устанавливает расщепление английского правительства на две части: одна группа министров – Грэй, Черчилль, Асквит и еще один или два лица (лорды Хэльден и Крю) – вела чисто военную политику, другая же не знала ничего о приготовлениях и действительных намерениях и действиях своих коллег. Грэй нашел нужным и возможным в историческом заседании палаты общин 3 августа прочесть текст идентичных писем, которыми он обменялся с П. Камбоном 22 ноября 1912 г.[52 - Ллойд Джордж, защищаясь 7 августа 1918 г. в палате общим против разоблачений предвоенной деятельности британской дипломатии, настаивал на том, что этот обмен письмами представлял собою союзный договор («пакт») и «долг чести».] так, что последняя фраза этих писем (говорящая об эвентуальном применении выработанных генштабами обеих стран планов) осталась неоглашенной, – факт, казалось бы мало вероятный, но удостоверяемый официальным стенографическим отчетом и свидетельствующий о чрезвычайной трудности маневрирования между дипломатическим подпольем и общественным мнением в условиях английской жизни. Этим обменом писем увенчались шестилетние усилия французской дипломатии и той части английских правящих кругов, которая давно и решительно отвергла компромиссную политику в отношении Германии. Выдавши наконец это бессрочное письменное обязательство, Грэй не мог не ощутить себя в положении доверенного, который вынужден будет, в момент предъявления этого обязательства к уплате, преподнести своим доверителям – в первую очередь парламенту – сюрприз, о котором они и не догадывались. Отсюда настойчивые повторения о свободе действий и выбора сообразно обстоятельствам начиная с ноября 1912 г. и вплоть до 3 августа 1914 г.; заявления эти должны были делаться не только с целью сохранить логическую возможность диверсии при совершенно неожиданном повороте событий, но и ввиду необходимости в решительный момент предъявить их парламенту и общественному мнению, в качестве доказательства свободы и независимости своей политики от французской или русской дипломатии. Начиная с 22 ноября в близости решительного момента нечего было сомневаться: «Грэй, – сообщает 1 декабря Бенкендорф, – думает прежде всего о возможности войны, поэтому все будет зависеть от того, падет ли ответственность за неуступчивость на Австрию». Правда, «этого нелегко добиться, но Грэй должен иметь на своей стороне английское общественное мнение», и он хочет знать пределы русских уступок. Для Сазонова положение так же ясно. «Сербия, – телеграфирует он 10 декабря в Лондон, – должна подчиниться решениям Антанты, так как решение вопроса о европейской войне не может быть ей предоставлено»[53 - Siebert. S. 604–611.].

«С начала настоящего кризиса г. Пуанкаре не переставал при всяком возможном случае, – писал 5 декабря н. ст. Извольский Сазонову, – вызывать лондонский кабинет на доверительные разговоры с целью выяснить положение, которое будет занято Англией в случае общеевропейского конфликта… Лондонский кабинет неизменно отвечает, что это будет зависеть от обстоятельств и что вопрос о мире или о войне будет решен общественным мнением. С другой стороны, между французским и английским ген. штабами не прекращалось обсуждение всех могущих возникнуть случайностей, но существующие военные и морские соглашения в самое последнее время получили еще большее развитие, так что в настоящую минуту англо-французская военная конвенция имеет столь же законченный и исчерпывающий характер, как такая же франко-русская конвенция; единственною разницею является то, что первая носит подписи лишь начальников обоих штабов и поэтому как бы не обязательна для правительства». Это «как бы» бросается в глаза – так же как и следующая фраза: «На днях во Францию, под строжайшим секретом, приезжал начальник англ. ген. штаба ген. Вильсон, и по этому случаю были выработаны различные дополнительные подробности, причем, по-видимому, в первый раз в этой работе принимали участие не только военные, но и другие представители французского правительства»[54 - Материалы. С. 309–310. Напомним, что обсуждался план операций в Бельгии.]. Мемуары Черчилля показывают, как внушалась эта формула самому Грэю наиболее активным из его коллег: «То, чем я озабочен, это – наша свобода выбора в подлежащем случае, а следовательно, и возможность влиять на французскую политику. Эта свобода существенно ограничится, если французы смогут сказать, что они обнажили свое атлантическое побережье и сконцентрировались в Средиземном море, доверившись морским соглашениям с нами. Это было бы неверно. Если бы мы не существовали, французы не могли бы лучше расположить свои силы, чем они делают теперь… Но каким страшным орудием принуждения нас к вмешательству обладали бы французы, если бы они могли сказать: «По совету и по соглашению с вашими морскими властями мы оставили без защиты наше северное побережье. У нас нет времени исправить это». В действительности это будет решающим моментом, что бы ни писать здесь об этом. Всякий, кто знает факты, должен сознавать, что мы имеем союзные обязательства без союзных выгод и – прежде всего – без точного их определения»[55 - Письмо В. Черчилля к Грэю от 23 августа 1912 г. The World Crisis. Р. 112–113.]. Черчилль сам отмечает несоответствие между цитируемыми нами здесь началом и концом своего письма. Этот интересный документ представляет наилучшее свидетельство беспокойства и неуверенности, с которыми подготовлялось участие Англии в войне и которые проистекали из сознания, что Англия наперед связана в этом смысле, что влиять на французскую политику в действительности она уже не может, что в случае решительного протеста общественного мнения против участия в войне разразится неслыханный в истории скандал, ибо в этом случае политика Грэя оказалась бы чистейшей провокацией Франции.

В основе французской точки зрения теперь остаются чисто военные соображения. Еще 11 ноября, по сведениям германского посла в Париже, считаемым им вполне достоверными, Пуанкаре изложил в секретном порядке своим коллегам, членам Совета министров, соображения о необходимости в момент, когда военное столкновение станет неизбежным, прежде всего выиграть время, а для этого не останавливаться перед необходимостью поставить парламент перед совершившимся фактом начала военных действий. Однако русско-французская военная конвенция и планы обоих генштабов дали возможность достичь той же цели иным путем. Мы сейчас увидим как.

Заметим предварительно, что ни в Берлине, ни в Петербурге не было решимости довести дело до войны. Вильгельм писал своему министру иностранных дел 7 ноября, что он не видит «абсолютно никакой опасности для существования Австрии или даже для ее престижа в сербской гавани на Адриатике»; 8 ноября: «Из-за Албании и Дураццо я ни в каком случае не пойду против Парижа и Москвы»; 11 ноября: «Casus foederis наступит, однако, если Россия нападет на Австрию, при условии, что Австрия не спровоцирует Россию к нападению»[56 - Сообщено суду в процессе Fechenbach – Cossman, опубликовано в «Siid-deutsche Monatshefte». 1922. V. S. 99—101.]. 27 ноября Ж. Камбон сообщал из Берлина, что германское правительство старается «провести компромисс между непримиримым поведением Сербии и Австрии». «Не подлежит сомнению, – писал барон Бейенс, бельгийский посланник в Берлине, – что канцлер, кайзер и статс-секретарь по иностранным делам – страстные приверженцы мира»[57 - Belgische Aktenstiicke. № 96.]. Наконец, сам Пуанкаре засвидетельствовал в речи 6 июля 1922 г. в палате депутатов и повторил в своей книге, что «Германия в течение всего 1912 г. честно стремилась вместе с нами к сохранению мира» – потому, однако, что «она не была еще готова».

Кидерлен предлагал Австрии и Италии высказаться по вопросу об Албании и о выходе Сербии к Адриатическому морю, а Россия – о границах территории, оставляемой при Константинополе, и о желательном, с ее точки зрения, режиме для Проливов; считая вопрос о предоставлении Адрианополя болгарам не вызывающим разногласий, он видел трудность в определении судьбы Херсонеса Фракийского, ибо в этом пункте пожелания России и Болгарии противоречили друг другу; наконец, в отношении Проливов он предлагал, как всех удовлетворяющий исход, нейтрализацию Проливов. Ссылаясь на неоднократные заявления Извольского, Пуанкаре отвечал на это предложение – через Ж. Камбона, – что Россия отвергает всякую мысль о нейтрализации Проливов, так как «свобода (доступа военных судов) для всех может заставить русское правительство спешно увеличивать свой флот в Черном море»[58 - Documents diplomatiques. I. № 277, 278. См. также под № 301 сообщение Ж. Луи о разговоре его с Нератовым, заявившим, что русское правительство «воздержится от поднятия вопроса о Проливах, если оба берега Проливов останутся за Турцией».].

Что касается военных приготовлений Австрии, то французский посланник в Белграде М. Descos, сообщая о них 27 ноября, счел нужным прибавить, что «они могут до известной степени предприниматься с целью внутренней безопасности»[59 - Там же. № 295.].

В Царском Селе, куда Николай II вернулся с охоты в Спале, где он находился под влиянием воинственных генералов, с великим князем Николаем Николаевичем во главе, Коковцову и другим осторожным приближенным к царской семье лицам удалось вновь внушить Николаю II более трезвый взгляд на внутреннее положение России и ее военные возможности. В этом же направлении должен был действовать своею сдержанностью и Бьюкенен (отмечающий эту смену настроения у Николая II в своих мемуарах), так как Англия – так же как и Германия – не была еще готова, и не только в отношении общественного мнения, но и в отношении военных приготовлений: в своих мемуарах Черчилль утверждает, что английский флот не был обеспечен топливом и что на долю его выпало в последующее время разрешить эту проблему[60 - Churchill. The World Crisis. Vol. I, ch. V & VI.].

В письме от 5 декабря Извольский, однако, объясняет Сазонову, что «новая точка зрения Франции» остается в силе. «Г. Пуанкаре твердо держится усвоенного им направления. Если casus foederis наступит, согласно существующей франко-русской военной конвенции, в тот момент, когда обрисуется военное вмешательство Германии», то «до этого момента со стороны Франции нам будет оказана самая деятельная и энергическая дипломатическая поддержка, при чем, однако, не исключается возможность каких-либо не чисто дипломатических действий, вроде военных и морских демонстраций и т. п.». Пуанкаре через Извольского выражает сожаление, что Сазонов медлит выяснением вопроса, каким образом Россия и Франция могли бы реагировать на возможное активное выступление Австрии на Балканах. Главная цель этого письма Извольского – побудить всеми средствами Сазонова к полному слиянию дипломатической работы петербургской с парижской; между прочим, он указывает на то, что общественное мнение Франции, по признанию самого Пуанкаре, «profondement pacifique», что влиятельная группа (Комба) в партии, поддерживающей кабинет Пуанкаре, требует «мира во что бы то ни стало» и что Комб и товарищи громко проповедуют, что в решительную минуту война или мир будут зависеть не от правительства, а от них. Извольский же убежден, что «решение будет принято стоящими во главе кабинета тремя сильными личностями: Пуанкаре, Милльераном и Делькассе, и наше счастье, что мы будем иметь дело именно с этими личностями».

Трудность положения Пуанкаре обусловливалась оппозицией не только Комба и Клемансо, но и Жореса и Всеобщей конфедерации труда. Последняя назначила на 16 декабря всеобщую забастовку протеста против войны. Забастовка, однако, не удалась, и Пуанкаре с Извольским основательно решили, что этот неуспех «еще раз показал, что антимилитаристы (в решительный момент) не будут иметь никакого успеха». Значение этого неуспеха можно оценить из того, что произошло на следующий день.

Во-первых, произошел замечательный разговор французского военного министра Милльерана с русским военным агентом, полковником графом Игнатьевым. Запись графа Игнатьева представляет его в следующем виде:

Милльеран: Какова же, по вашему мнению, полковник, цель австрийской мобилизации?

Игнатьев: Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер.

Милльеран: Хорошо, но оккупацию Сербии вы, следовательно, не считаете прямым для вас вызовом на войну?

Игнатьев: На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар.

Милльеран: Следовательно, вам придется предоставить Сербию своей участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине: мы готовы, и необходимо учесть это. А не можете ли вы, по крайней мере, объяснить мне, что вообще думают в России о Балканах?

Игнатьев: Славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история научила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей.

Милльеран: Но вы, полковник, понимаете, что здесь дело не в сербах, не в Дураццо, а в гегемонии Австрии на всем Балканском полуострове… Вы все-таки что-нибудь да делаете по военной части?!

«Я с уверенностью могу предполагать, – комментирует Игнатьев этот разговор в своем служебном отчете начальнику генерального штаба, – что Милльеран имел, между прочим, следующую заднюю мысль, а именно – Австрия, расправившись с Сербией, успеет, в случае нашего запоздалого вмешательства, перекинуть все свои силы на нашу границу. Если в эту минуту мы не будем готовы к активным военным действиям, то австрийских армий будет достаточно, чтобы приковать нас к юго-западной границе, что облегчит для Германии решительное сосредоточение всех ее армий против Франции»[61 - Письмо полк. Игнатьева начальнику генштаба от 6/19 декабря 1912 г., № 505 // Военно-ученый архив, дело № 130328. Курсив везде наш.].

Иными словами, в Париже решено было добиваться, во всякий момент и при всяких условиях, обратной комбинации: Сербия, в самом начале конфликта, отвлекает на себя часть австрийских сил – тем более значительную, что Австрии придется иметь дело не только с Сербией, но и с тяготеющим к ней внутренним врагом, тогда как Греция одновременно понуждается к выполнению союзного договора с Сербией; в то же время, не отставая от Австрии, Россия мобилизуется, опережая, насколько возможно, германскую мобилизацию, и этим отвлекает к русской границе значительную часть германских войск, создавая этим искомый выигрыш времени для Франции. К этому же сводится и «новая точка зрения Франции» – точка зрения Пуанкаре, отмеченная таким подъемом настроения у Извольского: Пуанкаре и Милльеран, добиваясь предупредительной мобилизации России, не могли, конечно, не принять за Францию обязательства воевать в случае, если на выступление Австрии против Сербии Россия ответит такой мобилизацией. Таким образом, мы имеем дело в 1914 г. с превентивной войной (со стороны германского Генштаба) и с превентивной мобилизацией (со стороны франко-русского военного центра).

Вторым событием этого дня – 5/18 декабря – было письмо Извольского Сазонову, совершенно необычное по содержанию и тону, но служившее лишь дополнением к нападению Милльерана на Игнатьева, ибо через посредство Извольского на Сазонова наступал, очевидно, Пуанкаре.

«Не получая до сих пор никакого ответа на мои телеграммы о тревоге, возбуждаемой здесь нашим как будто пассивным отношением к австрийским вооружениям, – Извольский считает нужным еще раз подвести итоги перемене, происшедшей в Париже за последние две недели, – тогда как весьма еще недавно и французское правительство, и здешняя печать были довольно склонны обвинять нас в подстрекательстве сербов, и доминирующей нотою была фраза „La France ne veut pas faire la guerre pour un port serbe“[62 - Как мы видели, эта фраза была впервые сказана в Лондоне.], – ныне здесь с недоумением и с нескрываемым опасением относятся к кажущемуся нашему равнодушию перед фактом австрийской мобилизации. Опасения эти не только высказываются французскими министрами в разговорах со мною и с нашим военным агентом[63 - По-видимому, все это письмо написано под впечатлением разговора гр. Игнатьева с Милльераном.], но проникают также в широкую публику и в газеты самых разнообразных оттенков; во французском генеральном штабе они настолько сильны, что… военный министр[64 - Милльеран.] счел необходимым обратить на это внимание Пуанкаре, который показал мне письмо г. Милльерана и созвал экстренный совет министров для его обсуждения[65 - Обо всем этом, конечно, нет ни малейшего упоминания ни во французской «Желтой книге», ни в книге Пуанкаре.]. Телеграмма г. Жоржа Луи, передавшая ответ, полученный генералом Лагишем[66 - Французский военный агент в Петербурге.] от нашего генерального штаба, нисколько не рассеяла недоумения французов; мне был показан текст этой телеграммы, согласно которой ген. Лагишу было сказано не только что австрийским вооружениям у нас придают чисто оборонительное значение, но что даже в крайне невероятном случае нападения Австрии на Сербию Россия не будет воевать. Подобный ответ поверг Пуанкаре и всех французских министров в крайнее удивление[67 - Раздражение Милльерана становится после этих слов вполне понятным.]. По всем получаемым здесь сведениям, Австрия в настоящий момент заканчивает полную мобилизацию десяти корпусов, причем часть мобилизованных войск демонстративно выставлена против России; мобилизация эта ложится тяжелым образом (бременем) на и без того расстроенные финансы Австрии, и поэтому можно ожидать со дня на день какого-нибудь категорического выступления со стороны австрийского кабинета. Выступление это, как здесь думают, может вызвать отпор со стороны России, а это, в свою очередь, автоматически и неизбежно вовлечет в войну сперва Германию, а затем и Францию. К подобной возможности французское правительство относится вполне спокойно, сознательно и с твердой решимостью исполнить свои союзнические обязательства. Все необходимые меры с его стороны приняты; мобилизация на восточной границе проведена; материальная часть в полной готовности и т. п. И как раз в эту минуту Франция как будто сталкивается с совершенно иным отношением к положению со стороны своей союзницы, наиболее, казалось бы, в нем заинтересованной. Из этого выводят заключение или что у нас не отдают себе отчета в воинственных намерениях Австрии, или что по каким-нибудь особым причинам мы не хотим в настоящую минуту разговаривать с Францией[68 - Подчеркнуто в подлиннике.]. Оба эти предположения в высшей степени для нас неблагоприятны и, несмотря на все мои усилия против них реагировать, мне становится все труднее и труднее поддерживать здесь желательное для нас настроение» [69 - Материалы. С. 311–312.].

Заметим еще раз, что наша задача ограничивается здесь изучением маневрирования русского правительства среди союзных и враждебных правительств с точки зрения вожделений русского правительства в области Проливов и Константинополя и определением роли и веса этих вожделений при развитии мирового кризиса. На основании привлекаемых нами для этой цели архивных материалов мы считаем возможным – после цитированных выше двух документов – сделать вывод.