Хорошо забытое старое

– Это было бы забавное зрелище, но лучше всего, думаю, раздеться и лечь в постель.

– Твою?

– Что? – поперхнулся он дымом, – Вообще-то можно и в мою, но лучше бы, конечно, в свою. Сомневаюсь, что в моей постели сегодня от тебя был бы хоть какой-то толк.

Я была готова уже лечь в любую постель, лишь бы принять, наконец, горизонтальное положение, естественно, без всякого «толка» – на улице уже начинало светать. Оставаться одной было страшно и я бестолково топталась рядом с соседом, твердо решив ни за что не оставаться одной. Нервы мои в конец расстроились и я подумала, что если он сейчас уйдёт, я, наверное, начну ломиться к другим соседям. Лёнька же никуда не спешил – курил себе спокойно, разглядывая мою новую прическу, я не двигалась с места, – Идём уже, удачница ты моя, – отбросил он в сторону окурок, безобразно намусорив, и снова шагнул ко мне в квартиру, потянув меня за собой. – Надо же, как фартит – сначала выполняю функции добровольческой охранной дружины, спасая то от ревнивых жён, то от уличных хулиганов, потом становлюсь бесплатной сиделкой, что ещё меня ожидает? – но бурчал он беззлобно и смешинки снова танцевали в его глазах, поэтому я расслабилась и в себя пришла только когда он завёл меня в комнату и велел, – Раздевайся!

– Что? Послушай, я же сказала… – начала я, хотя, в общем, ничего не сказала, а он хохотнул:

– Да брось ты, чего я там не видел? Думаешь, у тебя есть что-то, чего нет у других? – с этими словами он подошел и резко, через голову, стянул с меня платье. Затем спокойно наклонился и, подняв с дивана брошенное кое-как одеяло, обстоятельно завернул меня в него, а завернув, уложил в кровать, сам же предпочёл убраться подальше, чтобы я, оправившись от шока, не начала вопить и лягаться.

Сил возмущаться не было, поэтому я, смирившись с его поступком, как с неизбежностью, негромко спросила вслед:

– Как думаешь, это нападение и маньяк… они как-то связаны?

Он притормозил, развернулся, опершись плечом о косяк, и ответил так же негромко:

– Я же сказал – он в тюрьме.

– Да… но срок ведь уже заканчивался, – напомнила я и попрекнула, – Кроме того, ты уверял, что во всем виновата Ольга, а здесь – молодой парень. Он собирался меня убить! – невесть зачем добавила я, хотя об истинных мотивах поступка парня мне было ничего не известно.

– Не вали все яйца в одну корзину, – поморщился Лёнька, так, словно я никак не желала признавать очевидное. – Дурацкая анонимка – одно, парень – совсем другое. Может, он просто мимо шёл, от твоей сногсшибательной красоты у него сдали нервишки, вот он и расстарался…

– Ага, и машину для этого заранее в кустах припрятал! – перебила я. – Кроме того, он ведь мне угрожал!

– Да ладно, угрожал! Попугал, чтобы ты была посговорчивее, вот и всё! Поверь мне, милая, – произнёс он со знанием дела, – чтобы убить человека, достаточно пары секунд, засунул нож в печень и – вуаля! Пишите завещание! Необязательно за этим человека, тем более женщину, куда-то тащить – начнет орать: «Пожар!», хлопот не оберёшься.

– Дурак, – слабо отразила я его глупый подкол, не имея сил как следует разозлиться. – А машина?

– Да мало ли народу в тех кустах машины бросает, – нетерпеливо дёрнул плечами он. – Лучше, мадам, за собой последите: ходить в одиночестве по улицам в тёмное время суток в коротких юбках я вам очень не рекомендую, кроме того…

Но до сей поры терзавшее меня чувство какой-то неправильности произошедшего, нехватки чего-то, вдруг оформилось в простую зрелую мысль, и, в который раз перебивая на полуслове, я вскричала:

– А где Дик?!

– Откуда мне знать? – удивился Лёнька. – Убежал по своим делам, может, завернул к какой-нибудь симпатичной сучке, – но смотрел сосед настороженно: раньше пёс на ночь всегда возвращался и амурные дела свои предпочитал решать исключительно в светлое время суток. – Завтра появится, – поспешил успокоить он, уходя и, по обыкновению, очень тихо закрывая за собой дверь.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни через день собака не появилась, а в следующий вечер я, переполошив весь подъезд – местные бабульки и правда начали волноваться, Дик никогда раньше так надолго не покидал своё место, – сама нашла его умирающего, забившегося в угол деревянного домика на детской площадке, готового безропотно принять смерть. Он не пил и не ел, глаза потухли, шерсть лезла клочками, и смотреть на издыхающего, жалкого, ещё недавно такого бодрого и весёлого пса было больно. В борьбу за его жизнь вступили всем миром – собаку тотчас же отвезли к ветеринару, который не давал никаких прогнозов относительно того, выживет ли она. Вердикт врача был неутешительным – пса отравили, и отравили его как раз в тот день, когда на меня было совершено нападение, что, понятно, рождало в душе вполне объяснимую оторопь.

А ещё через неделю загремела в больницу Ольга – она наелась конфет, оставленных кем-то из клиентов в офисе и попала с сильнейшим отравлением в токсикологию, речь шла о жизни и смерти, все обиды были забыты и я, ошалев от горя, металась из больницы в больницу, почти не бывала дома и жалела только об одном – что не успела помириться с подругой, не поговорила с ней, не почувствовала беды.

Глава 6

В один из дней, когда я, серая от усталости, но осчастливленная Ольгиным лечащим врачом – завтра её собирались переводить из реанимации в обычную палату – возвращалась домой, по дороге заглянув в почтовый ящик, обнаружила там свежий номер «Карнавала» – был четверг, газету уже принесли.

Развернув издание прямо на лестнице я даже икнула от удивления, мучительное дежавю овладело всем существом – на первой полосе вновь красовалась моя фамилия. Я тут же бросилась читать заметку в тусклом свете подъездной лампы, даже не подумав зайти в дом. Она, впрочем, была небольшой:

«Во исполнение достигнутого представителями Чернова Леонида Александровича и газеты «Карнавал» мирового соглашения, заключенного в порядке гражданского судопроизводства 27 сентября текущего года, издательство «Карнавала» в лице её главного редактора Лазарева Ильи Романовича приносит свои извинения госпоже Степановой Ирине Николаевне за распространение сведений, касающихся подробностей её частной жизни без предварительного получения согласия на их публикацию. (Имеется в виду статья, напечатанная в «Карнавале» за №18, от 15 августа сего года под названием: «Митинский маньяк возвращается»). Извинения также приносятся Чернову Л.А. за фотосъемку в принадлежащем ему ресторане «Большая медведица» без разрешения администрации заведения».

– Вот идиот! Неужели он действительно это сделал?! – ругнулась в сердцах я, посчитавшая слова соседа о том, что заставит «Карнавал» напечатать опровержение обычным пустозвонством.

То, что эта история всплыла вновь, меня слегка удивило и здорово разозлило – люди, подзабывшие её, вспомнят её опять. Клиенты на работе только-только перестали спрашивать могут ли они чем-то помочь, соседи – косо смотреть, поутихли жалостливые комментарии в интернете, и вот он снова всколыхнул это болото! Зачем?!

Кинув злобный взгляд на его дверь, но посчитав ниже своего достоинства устраивать свару, я зашла квартиру и замерла: дома было неспокойно. Будто бы кто-то чужой, оставив свой след, только что побывал здесь. Не могу объяснить толком что изменилось – порядок вещей, запах, всё вроде бы было по-старому, но дом уже перестал быть домом, утратил своё основное назначение: «защита», казалось, в нём появилась чья-то враждебная энергетика.

– Господи, как нервы-то расшалились, – сказала я вслух, пытаясь прийти в себя, но ничего не помогало, все инстинкты кричали: «Беги! Беги!».

«Надо в горячей ванне полежать, – подумала я, – включу хорошую музыку, выпью бокал вина, расслаблюсь». Прихватив полотенце и на ходу раздеваясь, я двинула в ванную комнату, где, закрывшись на замок, сразу почувствовала себя лучше. Надев наушники, я минут сорок провела наедине с собой и любимыми мелодиями – это помогло, вода сняла стресс, тревога потихоньку отступила. Завёрнутая в полотенце, я вышла из санузла и направилась в комнату в поисках халата, подумав, между делом, что неплохо бы задернуть шторы, а то буду опять на виду у всего двора одеваться.

Ступив в комнату, я резко остановилась в сильнейшем потрясении: шторы уже были задёрнуты.

– Господи… – прошептала я, точно помнившая, что не дотрагивалась до них с самого утра, с тех пор как раскрыла их утром и полюбовалась на робко пробивающееся между туч осеннее солнышко.

Резко развернувшись, чтобы сейчас же покинуть квартиру, я краем глаза заметила что-то лежащее на полу. Медленно повернула голову, чувствуя, что напрочь перестала дышать, сделала пару шагов и тут же зажала рот рукой. На полу лежал человек. Из спины человека торчал нож.

Не знаю, сколько я так простояла – совсем без движения, с выпученными глазами и зажатым рукой ртом – сорок секунд, минуту, полчаса, но, когда, наконец, смогла пошевелиться, в голове возникла шальная мысль: «Вдруг он ещё жив?»

Хотя всё больше пропитывающийся кровью ковёр свидетельствовал об обратном, но я всё же наклонилась, и осторожно толкнув его в плечо, перевернула, подумав при этом, что зря я так – на спину ему ложиться нельзя, нож может войти ещё глубже. Взглянув в его лицо я отскочила, как ошпаренная, мелко задрожав – это лицо я узнала бы из тысячи. Даже глаза – сейчас остекленевшие – ничуть не изменились: это, без сомнения, был он, мой мучитель, маньяк, постаревший, пообтрепавшийся, но – всё тот же. Хотя плечо, до которого я только что дотронулась было ещё теплым, как лежать – на спине или на животе – ему было совершенно всё равно, человек этот был абсолютно бесповоротно мёртв.

Странно, но увидев его труп посреди комнаты, я почему-то успокоилась, будто поняла каким-то шестым чувством – сегодня вечером на его месте должна была оказаться я. Судорожно втянув носом воздух, я нацепила халат и побрела искать телефон – надо было вызывать полицию. Сейчас, даже находясь рядом с мертвецом, я чувствовала себя гораздо спокойнее, чем час назад, когда заходила в квартиру. Страх ушёл – он мёртв, а значит, никогда уже не сможет мне ничего сделать. «Бояться надо живых» – так любила говорить моя бабушка, когда вела меня за ручку к остановке, возвращаясь вечерами из сада; путь как раз пролегал мимо заброшенного старого кладбища и нестройные покосившиеся надгробия в сгущавшейся тьме казались ребёнку чем-то мистическим, ирреальным, жутким и одновременно манящим – от их колышущихся очертаний вдали невозможно было оторвать взгляд. «Бояться надо живых», – повторяла я себе сейчас, понимая, что с минуты на минуту приедут люди: полиция, «скорая», ещё кто-нибудь, начнётся галдёж, они накурят, наследят, но во всём разберутся.

Мобильный, как на зло, пропал, и, злясь на себя за рассеянность, я перетряхнула сумку, куртку, порылась в карманах джинсов – ничего, сотовый словно в воду канул. Может, в машине оставила? Проклиная свою привычку бросать телефон где попало, – искать его сейчас было бы делом зряшным, я решила выйти в подъезд и позвонить от соседей.

Все ещё повторяя себе вполголоса для успокоения:

– Ничего-ничего, всё обойдётся, сейчас приедет полиция, они разберутся, – я подошла к двери и отпрянула – в подъезде слышались голоса.

Бесшумно отойдя от двери, я призадумалась над своими же словами, впервые дав себе труд поразмыслить над ситуацией, а не кидаться в омут, очертя голову. Пройдя на кухню, залпом махнула бокал вина, который собиралась выпить после купания, осторожно притулилась на край стола, вспомнив старую бабушкину поговорку: «Не сиди на столе, день плохо закончится», скептически усмехнулась – куда уж хуже. И тут же представила – куда.

Это сейчас я воспринимаю полицейских как защитников и готова со всех ног бежать к ним – спасаться. А ведь может выйти совсем по-иному. Ведь они могут оказаться злейшими врагами, хуже того – обвинителями.

Ну подумай, ты, человек немного знакомый с системой, что напишут в своих бумажках полицейские, приехавшие на вызов? Что нашли в квартире у бывшей жертвы убитого маньяка, недавно освободившегося из мест заключения? Я прикинула в уме – точно, прошло примерно два месяца с тех пор как Лёнька впервые заговорил о дате его освобождения, два месяца, которые я даже не заметила – сначала в разъездах, потом в хлопотах у Ольгиной больничной постели.

Итак, как же решат менты уравнение с одним неизвестным? Условия задачки: труп педофила обнаружен в доме его злейшего врага. Алиби у этого врага нет. Кто убийца? В ответе следователя я не сомневалась. Более того, на его месте я сама дала бы такой ответ, только вот незадача – я-то точно знала, что я ни при чем!

Я могла поклясться хоть на иконе, что сорок минут назад, когда уходила в ванну, трупа здесь не было, но клятвы, как известно, доказательством в суде не являются. Мне никто не поверит. Я могу до хрипоты срывать голос, доказывая, что понятия не имею как он здесь очутился, но что бы я не кричала, очевидно, что сам себе в спину нож он бы воткнуть не смог.

Следователю потребуется главный подозреваемый – не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять кто тут же окажется на его месте, тем более что мотив у этого подозреваемого тоже наличествует. И доказательств-то особых собирать не придётся – я снова усмехнулась, на этот раз уже немного нервно, – всё уже давно собрано в «Карнавале», в котором чёрным по белому было сказано: «если общественность не вмешается, а полиция и прокуратура продолжат бездействовать, то я пойду на всё, вплоть до убийства, лишь бы защитить себя и остановить зверя.» Там писали ещё тогда – на память я никогда не жаловалась – тоже, что характерно, тоже от моего имени: «только увидев его в могиле я буду чувствовать себя спокойно, и пусть я даже попаду в тюрьму…»

Попадать в тюрьму, однако, совсем не хотелось. Особенно, если учесть, что слова в заметке цитировались не мои, а ушлого корреспондентишки – Лозового Василия, а убить я способна лишь комара, да и то, если он меня укусить пытался.

Сама не заметив как только что откупоренная бутылка вина неожиданно опустела, я, так ни на грамм и не захмелев, приняла решение – в полицию звонить не буду. Оставался вполне закономерный вопрос – куда девать труп? Не могу же я оставить его здесь, лежать посреди квартиры! Сообразив это, я тихонько взглянула в глазок – в подъезде всё ещё шла оживлённая дискуссия между несколькими квартирами. Обсуждали здоровье Дика. Судя по всему, пёс поправлялся. Отрадно.