Ротмистр

Впереди показалась группа всадников, идущих наметом по полю. Ревин поднес к глазам бинокль. Судя по золотым галунам авангардной группы, жаловало к ним начальство. А вон, позади, человек тридцать отборных казаков из числа сопровождения. Ага, заспешил к Кибардину за разъяснениями граф Аскеров.

Ревин Аскерова недолюбливал, вел с ним себя деликатно, но на короткой ноге так и не сошелся. И спроси – не мог сказать почему. При всей своей высокомерности – как же, единственный граф в полку, – умудрялся он у всех просить совета и действия свои без конца согласовывал. Здесь таких звали «моншерами». Явились отметиться, макнуть нос в кровавую реку, выслужиться и скоренько убраться куда подальше. Оно и для карьеры перспективно и дамы от боевых орденов в обморок падают.

Протрубили построение.

Офицеры шипели на унтеров, унтера орали на рядовых, рядовые выкручивали удила лошадям – полк строился. Лошади всхрапывали, недовольные теснотой, норовили куснуть, тянулись мордами к земле, к молодым побегам, вырывая из рук поводья. Если посмотреть вправо-влево, то кроме колышущейся чащи поднятых кверху пик, ничего увидеть не удастся. Сходство с лесом добавляли пляшущие на ветру тряпичные флюгерки.

Из-за этого леса, вальяжной рысью выехало аж целых два генерала в сопровождении нарядной свиты рангами пожиже.

– И-и-р-р-р-на! – прозвучало по рядам.

Казаки старательно выпучили глаза, выпятили животы и замерли, застыли взором. Взяли под козырек офицеры.

Один генерал, немолодой уже, с густой подкрученной бородой, проскакал со скучающим видом мимо. Судя по выражению его лица, длительная скачка растрясла толи изжогу, толи подагру, толи еще чего похуже. Выстроенный полк генерала не вдохновлял. Зато второй, едва ли намного старше Ревина, с горящим взором и лихим, вздутым ветром вихром, пустил коня ближе к шеренгам. Все больше не войска посмотреть, а самому войскам показаться. Через каждые пятьдесят-сто шагов он останавливался напротив какого-нибудь казака, интересовался как казака звать, откуда тот родом и есть ли какие-либо жалобы на службу. Услышав исторгнутое из живота: «Никак нет, ваше превосходительство», генерал произносил:

– Мэлэдэц!

И ехал дальше.

Поравнявшись с Ревиным, генерал зацепился взглядом за две торчащие у того из-за спины, подобно крыльям, шашки и недовольно нахмурился:

– Это что это, – первую часть фразы он произнес как бы вообще. А вторую адресовал лично командиру полка, – у тебя за сарацин такой? А? Полковник?

Не смотря на то, что Кибардин был вдвое старше, генерал говорил ему исключительно «ты».

– Ротмистр Ревин, – отрекомендовал командир полка, – одинаково хорошо владеет обеими руками…

– Я не спрашиваю, чем он владеет. Почему у тебя в полку форма офицера не отвечает уставу? Как, говоришь, фамилия?..

– Ревин, ваше превосходительство, – Евгений вызывающе взглянул генералу в глаза.

– Почему шашка не на бедре? Почему их две, ротмистр?..

Кибардин, находящийся позади генерала, отчаянно вращал глазами, делая Ревину знаки немедленно снять эти треклятые шашки к чертовой матери.

– Потому что полк выдвигается к театру боевых действий, ваше превосходительство.

– Да ты что! – изумился генерал. – Вот просвятил, любезный!.. Черт знает что! – генерал развернул коня, давая понять, что разговор окончен.

Но тут, не иначе этот самый всеведующий черт, дернул Ревина за язык.

– Смею заметить, ваше превосходительство, но устав предписывает обращаться к лицам офицерского звания не иначе как на «вы»…

Похоже, что в эту минуту, даже неугомонный жаворонок в синей вышине, прекратил свою песню. Окружающие, не осмеливаясь повернуть головы, скосили на Ревина глаза, генерал поперхнулся воздухом и посерел лицом. Он открыл было рот, чтобы выдать гневную отповедь, но отчего-то удержался. Наградив Ревина взглядом, не обещающим ничего хорошего, ошпарил коня плетью. Тот присел, замотав оскорбленно головой, и взял галопом по полю, высоко выбрасывая из-под копыт комья земли. Следом потянулась свита.

Когда полк снялся и многоногой гусеницей потянулся за хребет, с Ревиным поравнялся Кибардин. Некоторое время ехал рядом, потом произнес, глядя в сторону:

– Мне-то, старику, расти дальше некуда… Больше полковника, все одно, не дадут. Аскеров, вон… Этот дослужится. А я нет… Не мне вам объяснять…

Ревин дернул плечом, промолчав.

– Вы хоть знаете, чей гнев навлекли?

– Не имею чести.

– Вот уж врете! Уж чего-чего, а этого добра у вас, хоть одалживай!.. Вы изволили повздорить с Алмазовым, он начальником штаба состоит при Девеле. А еще сообщу вам по секрету, что протеже он, – Кибардин понизил голос, – самого великого князя Михаила Николаевича. М-да… Уж простите за каламбур, врагу не пожелаешь такого врага…

– Да какой я ему враг?.. Кто я. И кто он! – Ревин постучал плетью по каблуку сапога.

– Вы ему – нет. А он вам – в самую пору… Безрассудный вы человек, Евгений Александрович!

Кибардин козырнул и поскакал в голову колонны.

Солнце перевалило за полдень, когда отряд ступил на чужую землю. Миновав молоканские деревушки, ютящиеся на самых границах ущелий и отрогов, прошагали мимо громадного черного от времени креста, обозначавшего границу России. Солдаты кланялись, крестились, кто-то набирал в нагрудный мешочек горсть родной землицы, кто-то смахивал с обожженного солнцем лица скупые слезы.

Невесело вздохнул какой-то казак:

– Эвон, туретшина…

Разъезды с посвистом и улюлюканием ускакали вперед, рассеялись по сторонам. А следом бесконечной змеей шагала по петлючим узким ущельям конница, брела пехота, орудийные расчеты волокли пушки, тянулись обозы и в самом хвосте плелась, жалобно блея, баранта овец, обреченная на съедение.

Дважды трубили тревогу. Вдали проносились на горячих арабцах пестро разодетые башибузуки. Но в бой не ввязывались, постреливали в сторону русских, пуская по ветру дымные языки, да кричали что-то.

Вступили в первую турецкую деревушку, казавшуюся пустой. Ветер гонял пыль вдоль глиняных стен, поскрипывала, нагоняя тоску, дужка мятого ведра у колодца. Но в каждой хижине, забившись по углам, сидели женщины с детьми, со смесью любопытства и страха зыркали из темноты на чужаков. Все мужчины, не считая дряхлых стариков, ушли.

До слуха то и дело долетало приглушенное:

– Урус… Урус…

Отряд шел вперед, не встречая сколь-нибудь значимого сопротивления. По пути сжигали пустующие казармы, склады с преимущественно брошенным английским обмундированием, рушили, дабы не служили врагу, печи для выпечки хлеба. Жители взирали на поднимающиеся к небу столбы удушливой гари молча, без стенаний и проклятий, вроде бы как даже равнодушно.

Через несколько дней колонна встала под стенами Ардагана. Крепость возводили под руководством англичан, по последнему слову инженерной науки. Мощные фортификации на господствующих высотах под названиями Гелаверды и Рамадан в полной мере дополняли естественную природную защиту. Подступы к ним насквозь простреливались с городских стен, построенных на крутых берегах реки Куры, и из самой цитадели. Взять такую крепость с налету, нечего было и думать.

– Ну, как тебе, Ляксандрыч, задачка?..

Есаул Половицын, четвертый сотник в полку, здоровенный мужичище, весь в шрамах и спайках, выбившийся в офицеры из солдат через бесконечные рубки, разговаривал с ним по-простецки, не утруждая себя церемониями. Лапища с лопату шириной возлежала на эфесе широченной шашки. Говаривали, что мюридов Шамиля разваливал он этой шашкой надвое, косил, от плеча до пояса.

– Слыхал я, Девель помочи испросил у главной квартиры, – продолжал Половицын, придержав гарцующего жеребца. – Да и будто бы сам Лорис нашему генералу не больно то доверяет. А тут такое дело…

Примчался вестовой, Ревина желал видеть полковник.

– Возьмите людей, – велел Кибардин, – и проведите разведку здесь и здесь, – карандаш постучал по трехверстке. – Однако сильно на карту не полагайтесь, – предостерег полковник. – Врет она…

Их было больше в два раза. Сорок живописно разодетых всадников прижимали отряд Ревина к ущелью. Головы турок покрывали огромных размеров тюрбаны, многие везли за широкими поясами по два, а то и по три пистолета, настолько богато разукрашенных, настолько и древних, еще с кремниевыми замками. Однако винтовки башибузуки все, как один, имели английские.

Ревин опустил бинокль. Отступать было некуда. Да и кони заморились за день перехода – далеко не ускачешь, того гляди падать бы не начали. Турки это знали и не спешили, словно предоставляя казакам небогатый выбор: хочешь – под ятаганы, хочешь – головой с обрыва.

На протяжения всего следования за отрядом неотрывно следили. И наблюдатели с высоток, и одинокие всадники, гарцующие на расстоянии выстрела. В случившемся винили Ревина. Справедливо, надо сказать, винили. Прохлопал ротмистр западню, получи и распишись. Хотя, справедливости ради, надо отметить, не он один. Никто такого поворота не ожидал.