Моё немое кино

Эльза Ланчестер – собственно, невеста монстра, а никак не доктора Франкенштейна – училась танцам у Айседоры Дункан. Но не долго. Потом сама давала уроки танцев ради куска хлеба. Первый заметный фильм – «Частная жизнь Генриха VIII». Вместе со своим мужем, знаменитым Чарльзом Лоутоном, сыграла в фильме «Свидетель обвинения» 1957 года (в главной роли в этом же фильме блистала Марлен Дитрих). Снималась в кино почти до восьмидесяти лет. Последний фильм с ее участием назывался «Умри смеясь» 1980 года. В «Невесте Франкенштейна» мне особенно запомнились ее электрические, намагниченные волосы и не менее «электрический» взгляд.

Уильям Генри Пратт, сыгравший несчастное чудовище, взял себе псевдоним Борис Карлофф, чтобы не компрометировать своих родственников, находившихся на дипломатической службе. Он и сам вначале планировал стать дипломатом. (Опущенные углы его рта вызывают в моем воспоминании физиономию Андрея Громыко.) Всю жизнь в образе чудовищ в кино, на радио и телевидении, а был женат шесть раз. Вот кого любили женщины! Ничего удивительного. Когда Карлофф ждал рождения своего первого ребенка, он как раз снимался в фильме «Сын Франкенштейна». Но родилась дочь, Сара. Карлофф примчался в родильное отделение, даже не сняв грим. Если смотреть на его лицо без грима, то в чертах есть нечто общее с Варламом Шаламовым. Но Шаламов жестче.

Сапожник из горняцкого поселка в центральной Англии, Джеймс Уэйл (режиссер) панически боялся воды, что как-то нетипично для англичанина. Он стал одним из основателей жанра фильмов ужасов, правда, уже в звуковом кино. Но приемы еще сохраняли инерцию немого кинематографа. Одним из первых использовал подвижную камеру. Но до этого ему пришлось поучаствовать в Первой мировой, и только в немецком плену он увлекся театральной самодеятельностью. Увлечение не прошло зря и вскоре провело по маршруту Бирмингем – Лондон – Нью-Йорк. Это было триумфальное шествие его постановки «Конец пути», дошедшей до Бродвея. А в 1931-м Джеймс Уэйл снял «Мост Ватерлоо». Но не тот знаменитый с Вивьен Ли и Кларком Гейблом, который так любит моя мама, а другой – с Мэй Кларк и Дугласом Монтгомери. Почти на десять лет раньше! В те времена в Голливуде косо смотрели на гомосексуалистов, и карьера Уэйла не пошла в гору после «Невесты Франкенштейна». Хотя работал еще до 1949-го. А в 1957-м утопился в собственном бассейне, страдая от болей и не видя смысла в дальнейшей жизни. Пересилил в себе водобоязнь.

Снова звонила Ирина Б., звала «грабить сберкассу». Разохотилась![24 - Есть женщины, которые все время хохочут, блестят глазами и говорят: «Ну не надо!» Ирина Б. относится к такому типу. Ей нравятся апельсины. Когда она их ест, в лице ее появляется что-то кокетливо-поросячье и грубо возбуждающее. Если вы эстет, конечно.Из ее окон виден порт, самый дальний его закуток, где режут на металл ржавые корпуса маломерных судов и поворачивается старый немецкий кран «Ганц».]

Вечером Вова сказал мне: «Я ювелирный подломлю. Ты будешь?»

Хороший парень, подумал я, и мне захотелось ответить: «Да». Так меня вдруг это взбодрило. Мир распахнулся. Хотя я ведь понимал, что это еще одна дурацкая идея уволенного прапорщика, которому так и не удалось продать двигатель от танка.

Мы случайно встретились[25 - Я, вообще-то, ждал, что произойдет дальше, кто еще появится. Так оно и случилось.Однажды вечером после сеанса. (Показывал фильм Мурнау – «Носферату».) Я по своей привычке задержался немного в пустом зале. Мне нравится там сидеть в тишине, погасив свет. Другой мир. На стенах постеры со звездами немого кино.Запер дверь и вышел на улицу. Дождь. Лужи светились синим, зеленым и алым. Не успел я пройти и десяти шагов, как передо мной предстал Борис Карлофф в тот самый момент, когда за его спиной нервически вспыхнула вечно неисправная синяя надпись «Аптека». Я отшатнулся. «Привет!» – сказал он, протягивая руку. Я узнал прапорщика Вову. У него действительно тяжелый лоб, глубоко посаженные глаза и выдающиеся скулы. «Есть разговор», – сказал Вова. Синяя капля висела на его крупном носу. Мы вернулись в мой павильон. Вова снял брезентовый армейский плащ. Поставил на сиденье венского стула бутылку водки. Вынул два плавленых сырка и банку камбалы в томатном соусе. Потом стал доставать из карманов деньги. Я смотрел молча. Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь так долго доставал пачки с деньгами. Сложил их на сиденье стула. «Двигатель продал?» – спросил я. «Нет», – ответил Вова и разлил водку по двум пластиковым стаканчикам. Он закурил, и я пошел открыть окно. «Ну как вообще? Дела?» – спросил он. Я сказал, что дела неплохо. «А у меня плохо, – он закурил другую сигарету. – Хату продал». – «Зачем?» – «За долги». Дальше Вова рассказал мне, что после одного глупого случая из прапорщиков его поперли, и даже без всякой положенной военной пенсии. «А ведь я прослужил Родине двадцать пять лет», – Вова несколько раз, загибая пальцы, перечислил мне, где и сколько он служил. «Родина не хочет уважать мои заслуги», – сказал Вова, а потом спросил, понимаю ли я, что это значит. Я осторожно сказал, что понимаю. «Нет, ты не понимаешь!» – сказал Вова и снова рассказал мне, где и сколько он служил. Я кивал. Мы снова выпили, и Вова сказал, что я один из тех людей, которые могут его понять. Потом он рассказал мне, что после увольнения устроился водителем перегонять иномарки на Урал. «В автовозках». То есть, как я понял, это грузовики, которые везут прицеп с несколькими иномарками. На одном из перегонов Вова заснул за рулем, и машина упала в кювет. Иномарки, конечно, побились. На Вову наехали – выплачивай. Заставили продать квартиру и сказали, что в следующем месяце приедут за долгом. «А то – сам понимаешь…» – сказал он, гася окурок в пустой банке. «Они не имеют права, – сказал я. – У вас был трудовой договор?» Вова усмехнулся. «И когда отдавать?» – спросил я. Развалившись на стуле, Вова смотрел на меня, враждебно улыбаясь с сигаретой во рту. «Никогда! Не для того я хату продал, я рефку куплю и уеду отсюда к едрене фене». – «Ты что, так и ходишь с этими деньгами?» Вова кивнул. «А куда же ты дел все вещи?» – «Продал уже», – сказал Вова. Я вспомнил, что у Вовы дома стояло два холодильника. В одном горела лампочка, когда его открываешь, но он не работал, а во втором не горела. И он тоже не работал. Вова сказал, что продал оба холодильника. На запчасти. И купил на эти деньги четыре бутылки пива. Насчет кровати, тумбочки и электропаяльника я спрашивать не стал.И вдруг, мгновенно протрезвев, что я замечал за ним уже не раз, спросил: «Можно, я поночую у тебя?» Я пожал плечами, мне не хотелось соглашаться. «Всего дней пять-шесть, до отъезда». – «Хорошо», – согласился я. Вова протянул мне руку. «Брат. Выпьем за тебя!» – сказал он, мгновенно снова окосев. «Ты один человек, знаешь какой…» Вова задумался и не придумал, какой я человек, а только снова до боли пожал мою руку, и мы допили бутылку.]. Как всегда.

Раз уж ему негде было жить, я отдал ему дубликат ключа от своего кинозала и просил не курить в помещении. Это было глупо, конечно… «Не курить». Все было глупо…

Несколько дней я не был в своем зале и каждый день думал, что он, Вова, его сжег, когда уснул с сигаретой. Телефон его не отвечал. Я приехал в пятницу с дурными предчувствиями и увидел огромный букет красных роз. Букет стоял на стуле, воткнутый в трехлитровую банку. Вова спал на брезентовом плаще возле батареи. За его спиной стояли пустые бутылки. Проснувшись, он хмуро поглядел вокруг. Спросил меня, который теперь час. На стуле аккуратно висел гражданский костюм и белая рубашка. «Я…» – сказал Вова. Он пошел к умывальнику и стал чистить зубы. «Й-о…» – сказал он снова.

Я ждал.

Но Вова передумал говорить.

На подоконнике лежала пустая пачка из-под сигарет Bond, полная окурков.

– Я сейчас ухожу, – сказал он наконец.

– Зачем цветы?

– Ах да, блин!

В костюме он был новый. Какой-то ненастоящий.

– Ты жениться собрался?

– Н-н…

Протянул мне руку.

Впрочем, эта загадочность продолжалась недолго. Ровно до той минуты, когда я увидел его в окно. Он преподносил букет девушке. Я узнал продавщицу из соседней аптеки. Но теперь что-то изменилось. Я подался к самому стеклу. Они стояли буквально под окном. Я отвернулся, дошел до стены и вернулся. К счастью, их уже не было. Я боялся, что опять увижу рядом с Вовой вылитую Эльзу Лан-честер. Ту самую, что сыграла невесту Франкенштейна в одноименном фильме Джеймса Уэйла. «Так нельзя, – уговаривал себя. – Так не бывает. У нее просто новая прическа». Электрические волосы…

English Teacher Inga сказала мне, что она закрывает наш кабинет и уезжает со своим кавалером. Я спросил: «Надолго?» – «Мы вообще уезжаем, – сказала она как-то смущенно. – В Лос-Анджелес. У него там родственники». («Вот пройдоха!» – подумал я.)

– В Голливуд, значит, – говорю. Улыбаюсь.

Она обернулась и, видимо, хотела что-то добавить… Развела руками.

Я пришел домой и включил фильм Марио Пейшоту – «Предел» 1931 года. Когда я показывал его у себя, то до конца фильма досидел всего один человек, Лева. Он спал с бутылкой коньяка в крепкой руке. А я могу бесконечно смотреть этот фильм. Особенно первые десять минут, где вообще ничего не происходит. Лодка посреди моря, и в ней – мужчина и две женщины. Я хожу и спрашиваю у всех: что это за музыка? Никто не знает, что там за музыка в начале фильма. А я хожу с ней в голове целый день и все вижу через нее. Мужчина сидит в белой рубашке, опустив голову. Весла опущены, солнечные блики на воде.

Лева сказал:

– Все. Значит, слушай! Через месяц. Ладно, через два! Жду тебя в Калининграде. Позвони. Встречу. Что тебе тут делать?

– А в Калининграде что?

– Ну, не надо, вот этого не надо, – сказал Лева. – На месте разберемся.

Иван недоступен. С ним так бывает. Ложится на дно. А потом мне говорят: «Ты разве не знаешь? Он ведь уехал. В Благовещенск». – «Совсем?» – «Неизвестно».

Вот так. И не попрощались даже.

«Ну вот, – думаю, – хорошо. Теперь можно будет что-то решить. Как-то сосредоточиться». Мне все время казалось, что я должен что-то решить, но все откладываю.

И вот стал я снова ходить по частным урокам. Давать объявления. Как двадцать лет назад. Только теперь это ощущалось по-другому. Все ощущается по-другому через двадцать лет.

На сеансы мои почти никто не являлся, и мне приходилось оплачивать аренду из тех денег, что я зарабатывал репетиторством. Конечно, надо было бросить уже эту затею с кино. Но я не решался. Не знал, что стану делать потом вместо этого. «Да ничего не стану, – говорил я себе. – Просто буду платить за квартиру и все такое. Куплю себе новое пальто и ботинки. Вообще много надо купить». Думаю, глядя в зеркало. За моей спиной отражается окно. За окном идет дождь. Блестит крыша напротив. Так ярко. Бодряще.

Появился Вова и опять говорил о своем плане. Гражданский его костюм пообносился, за короткое время стал выглядеть заслуженным. Видимо, хозяин не снимал его несколько недель.

А план у Вовы был идеальный. Ну, как это всегда бывает, я заметил. По фильмам, конечно. Теперь я понял, почему Вова подружился с аптекаршей. Аптека стенка в стенку примыкает к ювелирному магазину. Пробить ее нетрудно. Ночью. Но как вынести все это, чтобы не сработала сигнализация. Через аптеку? Но в аптеке тоже сработает сигнализация на выходе. А вот если из моего зала пробить сначала ход в аптеку, а оттуда уже в ювелирный, тогда сигнализация нигде не сработает, все можно будет вынести отсюда, из моего зала. С каким только безумием я не сталкивался! И ведь люди сами верят.

– Драгоценности сложно продавать, – сказал я.

– Да. Но я же не виноват, что там не сбербанк, – ответил Вова.

Я кивнул.

– Ну, ты будешь? – спросил он снова.

– Нет. Я все тебе испорчу. Мне не везет в таких делах.

– А ты что, пробовал?

На площади Луговой есть электронные часы, которые всегда показывают необыкновенное время. «Это не часы», – сказал как-то Лева. «А что?» – «Не знаю». Теперь я иногда гадаю по этим часам, которые не часы. У всех есть любимые и нелюбимые числа. Мне нравятся нечетные. Сегодня часы показывали в десять утра 00:15. Мне нравится «15», и весь день мне везло. Не слишком. Ничего особенного не случилось. Просто не попал на обратном пути в пробку, никто из учеников не отменил урок, в магазине был мой любимый йогурт со злаками.

Часы показывали 27:03, и я подумал: вот все проходят мимо и не придают значения, а, может быть, часы хотят как-то привлечь наше внимание, сказать что-то важное. Если записать их показания и потом расшифровать, возможно, мы прочитаем послание необычайной важности. Потом подошел мой трамвай, и я перестал думать.

«Башкортостан, г. Стерлитамак, ул. Техническая, 32» – читаю я на этикетке пачки с содой и начинаю себе представлять эту улицу, чтобы не смотреть на те улицы, что движутся за окном трамвая. Надо ведь о чем-то думать, когда едешь. И вместо улицы Технической я представил себе улицу Нефтеветка № 2 во Владивостоке. Потом для интереса проверил в интернете. Никакого сходства. Наша Нефтеветка дает сто очков вперед улице Технической в Стерлитамаке по шкале уродства. Мне нравится убожество как эквивалент натуральности. А все эти подновления только разрушают единство стиля. Вот был у нас сосед во дворе, давно еще. И у него был сарай. Отличный, деревянный, из неструганых досок, вонючий, с земляным полом и хламом внутри. Сарай, каким он и должен быть. И вот – этот сосед украл где-то по случаю ведро серебрина, растворил его в нитролаке или олифе и этой краской покрасил свой сарай из неструганых досок. Энди Уорхол должен бы молиться на этого человека. Стиль вот такого подновления господствует у нас везде. У нас это даже не канает за искусство.

Вова исчез. Каждый раз, подходя к своему залу, я приглядываюсь теперь к ювелирному магазину. Все ли в порядке, не стоит ли милиция? Потом приглядываюсь к аптеке. Иногда нарочно захожу проверить, работает ли за прилавком Эльза Ланчестер. Смотрю – работает. Удивительно, думаю. Неужели она сообщница? Она замечает мой взгляд, и я отвожу глаза. Возможно, она полагает, что я стесняюсь попросить у нее лекарство от геморроя или что-нибудь в этом роде.

Опять время платежа за квартиру. А тут еще выяснилось, что я умудрился не набрать денег на аренду своего кинозала. Да…

11

«Бал»

Этторе Скола. 1983-й. Франция, Италия, Алжир. Был выдвинут на Оскар в номинации «Лучшая картина на иностранном языке». О каком именно языке речь – сказать нельзя, в фильме нет ни одного слова.

Это был выходной, и я нашел в кармане завалявшуюся карточку клуба танго. Вспомнил ослепительную преподавательницу Жанну и решил пойти. Просто так. Первый урок бесплатно. Нужно было чем-то убить день. Лифт опять не работал, и я поднимался все пятнадцать этажей, глядя в окна лестничных пролетов на то, как город растет подо мной. Блестели утренние крыши.