– Ты, – говорю ему, – пива бы выпил побольше, уже бы там давно был.
Он взглянул на меня. Я хотел его в шутку толкнуть, но он отскочил, и они с другом отошли.
– Зачем ты так, – сказала она, – пугаешь человека? Непросто ему.
– Ладно, готова?
– Готова. Вернее, уже не могу терпеть. Возьмемся за руки?
Мы взялись за руки. Впервые прикоснулся к ней.
– Я очень рад, что познакомился с тобой… Соня, – сказал я почти торжественно.
Я чувствовал себя женихом на свадьбе.
– Хватит, пошли. Я сейчас уже того.
Я шагнул вперед, сделал несколько шагов, с удивлением повернулся к ней:
– У тебя тоже все на месте?
– Не знаю, вроде да, – она потрогала свою голову, прощупала ее руками.
– Кроме одного уха.
И тут я начал падать. Я как будто проваливался сквозь землю. Она сделала испуганное лицо, быстро протянула руки к моей голове и за голову начала поднимать меня.
– Что это со мной?
Она в ответ наклонила меня – у меня не было рук, ног, тела. Ничего, кроме головы. Я стал колобком. Я сказал:
– Блять! А ведь уже тогда чувствовал, что поступок нехороший. Этот драный зайчик. Я был злой, понимаешь, мне казалось, что это будет остроумно. Чертов заяц!
Она бережно держала меня на руках, лицом повернув к своему лицу:
– Ну, ничего страшного. Не все так страшно.
– Ты и такого будешь меня любить?
– Посмотрим.
– Жаль только, мы будем лишены некоторых удовольствий.
– Это точно. Во всяком случае, ты.
– А может, это временно? Может, тело регенерируется, как у червей? А?
– Может, и так.
Соня несла меня на руках в рай. В жизни никто не носил меня на руках, и я подумал, что это все не так уж и плохо. Калеки в вечность, но можно бы было сидеть там, мочиться в штаны и бояться, зато с руками и ногами, с задницей, со всем, что нужно. Бояться и мочиться в штаны.
– Где здесь туалет? Ты подождешь меня? – спросила она.
– Подожду, – ответил я, – конечно, подожду.
Лес
Лучшее, что было в моем детстве – прогулки с отцом по Барзасской тайге. Если из наших общих воспоминаний сделать одну историю, начнется она примерно одинаково, но закончится по-разному. Первое – это их ссоры. Папа и мама ругаются на кухне. Мне же всего три года, я сижу в комнате. Сначала просто страшно, я жду. Они говорят тихо, и до меня доносятся лишь мамины гласные и гул папиного голоса, у него низкий голос. Они прибавляют, и растет мой страх. Скоро мама закричит. Это команда для моих слез, тихого плача. Если я слышу, что они борются, кряхтят, мама пытается ударить отца, то подключаю сигнализацию, чтобы спасти его. Мой визг помогает, для них это сигнал – хватит. Ссора затихает.
Мама остается на кухне, ждет, пока папа уйдет из дома. Он заходит в комнату. Берет меня, заплаканного, на руки. Он одевает на меня кофточку, накидывает курточку, помогает обуться. Сам я еще не отошел, не могу собираться, не оправился. Мы с папой выходим из квартиры, я слышу на кухне всхлипы мамы.
Спускаемся по лестнице, выходим из подъезда, проходим двор, мои слезы высыхают. Смотрю по сторонам, отвлекаюсь. Переходим центральную дорогу, Дом культуры, тут я уже устаю идти пешком. Папа берет меня на руки. Я расслабляюсь. Отдохнув, начинаю задавать вопросы:
– А мы сегодня дойдем до реки?
Он закидывает меня к себе на шею:
– Нет, сегодня просто прогуляемся по лесу.
Сразу за Домом культуры высоковольтная линия. Мы проходим под проводами и оказываемся на тропинке, ведущей в настоящий лес. Я спрашиваю, встретим ли мы бурундука или белку. И папа отвечает, что сам не знает. Все зависит от них, а не от нашего желания их встретить. Везение. Я сам знаю, что такое невозможно предсказать, но мне хочется задавать ему вопросы, и я задаю самые нелепые.
– А какая глубина в Барзасе? Шесть метров?
– Думаю, метра два.
– Так мелко, – радуюсь я. – Это значит, ты сможешь достать там до дна?
– Смогу, – отвечает папа.
Мы входим в лес. Когда папа устает, он спускает меня на землю. Мы идем, держась за руки. С одной стороны пустая дорога, с другой стороны – настоящий русский лес, который живет, дышит, звучит голосами разных животных. Папа находит пару ягод малины и скармливает их мне.
– Какую ягоду можно есть? – спрашиваю я. – Малину? А еще?
– Костянику, – отвечает папа.
– А какую нельзя есть?
– Волчью нельзя.
– Заболит живот?
– Да. Сильно заболит, не стоит ее есть.
– Пусть тогда волки ее и едят. Здесь же живут волки?
Солнце краснеет и спускается за деревья. В сумерки мы устаем гулять. Это значит, что нужно поворачивать обратно. Всю дорогу домой я проведу у папы на руках или на шее. Я больше не способен генерировать свои детские вопросы, поэтому он читает мне стихи. Он знает наизусть Хармса, Успенского, что-то из детского Маяковского. Но для меня пока не существует этих авторов. Для меня есть только голос отца, и папа сам создает эти истории на фоне леса. Я не сомневаюсь, что он придумывает их в настоящий момент.
Чаще всего он читает мне «Великана с голубыми глазами» Назыма Хикмета. Это первое стихотворение, которое я выучу в детстве, которое отчасти запрограммирует мою жизнь. Не знаю, как там решит редактор, но я хочу привести его сейчас целиком (вдруг у читателя, как у меня сейчас, нет доступа в интернет):