Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Толпа героев XVIII века

Год написания книги
2013
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Но при этом царь не спешил расстаться с Шереметевым, не отправлял его в отставку и даже не подчинял другому главнокомандующему. Он знал наверняка, что старый конь борозды не испортит и что российский кунктатор зря рисковать не будет, не бросится, подобно плебею и выскочке Меншикову, в авантюры. А Шереметеву было ведомо, что Петр не любит неоправданный риск, тяжело решается на генеральное сражение – ведь в нем многое зависит от случайности, как в карточной игре. Кроме того, у военных всегда есть некий «счет», по которому ранжируются воинские начальники. Шереметев был бесспорно первым: по происхождению, знатности, стажу службы, старшинству. Когда Меншиков, согласно легенде, торговал пирогами с зайчатиной, Шереметев успешно командовал войсками в войне с турками, а потом, во время Азовских походов, первым из русских полководцев после князя Святослава или Владимира даже дошел до Черного моря. Он предпочитал вести «негероическую», но рациональную войну, насколько она возможна в России: медленно, имея огромный перевес сил, продвигаться вперед, закрепляться на завоеванных рубежах и ждать новых распоряжений государя.

А вообще жизнь фельдмаршала была тяжелой, изнурительной. Грозный для врагов, он был придавлен страшной ответственностью, все время боялся не только за врученную ему армию, но и за себя. Сложными были его отношения с Меншиковым, нахрапистым, завистливым и бесстыжим любимцем царя. С Алексашкой приходилось держать ухо востро, в этом тоже отчасти причина медлительности и нерешительности фельдмаршала. Как писал австрийский дипломат О.А.Плейер, Шереметев, воюя вместе с Меншиковым, «редко принимает окончательное решение, если только не боится скорого гонения. Он верно знает, что если и сделано будет что-нибудь хорошее, Меншиков тотчас позавидует тому либо припишет себе счастливый конец и похвалу его приказа. Этот князь терпеть не может, если кто-нибудь входит в царскую милость». Однако сохранившиеся письма Шереметева к светлейшему полны любезной предупредительности. Старый боярин знал, с кем имел дело: не тронешь – не завоняет!

Непросто Шереметеву было и с самим царем. Петр, используя способности и опыт Бориса Петровича, чуждался его и не пускал в свой ближний круг. Все-таки Шереметев принадлежал к кругу московских бояр, изначально враждебному царю. В наиболее ответственные моменты кампании в штабе Шереметева появлялся посланный Петром человек, которому поручалось присмотреть за командующим. Сам Шереметев вечно страшился чем-нибудь прогневить царя, лишиться его милости, пожалований и похвалы. А государеву холопу они всегда так нужны! В письме к секретарю Петра I А.В.Макарову он с тревогой вопрошал: «Нет ли на меня вящего гнева Его Величества?» В письмах к царю он инстинктивно принимает позу приниженной покорности. Его жизнь никогда не принадлежала ему, он всегда ощущал себя послушным рабом и больше всего страшился, как бы государь не подумал о нем иначе.

В конце жизни, в 1718 году, уже смертельно больной, фельдмаршал испугался, чтобы – не дай Бог! – царь не заподозрил его в симуляции, в нежелании судить царевича Алексея Петровича. Ведь он получил строгий государев указ явиться в Петербург и участвовать в суде над наследником. В письме тому же Макарову, а на самом деле Петру (кабинет-секретарь обычно читал полученную им почту государю) фельдмаршал, объясняя свою задержку в Москве болезнью, писал: «Я имею печаль, нет ли его, государева, на меня мнения, что живу я для воли своей, а не для неволи, и чтобы указал меня освидетельствовать, ежели жива застанут, какая моя скорбь (болезнь. – Е.А.) и как я, на Москве будучи, обхожусь в радости». Воля и радость – это не удел верноподданного!

Вскоре Борис Петрович убедился, что тревоги его не были напрасны, что царь ему все равно не поверил и затаил злобу. Это было видно из письма, которое Шереметев получил от него в октябре 1718 года. Там были вроде бы скупые, нейтральные, но полные скрытого недоброго смысла слова: «Житье твое на Москве многие безделицы учинило в чужих краях, о чем, сюда как приедешь, услышишь». Скорее всего, до Петра дошли слухи о том, как в Европе восприняли смерть царевича Алексея. Наверное, заграничные недруги писали, что вот-де, в отличие от прочих сподвижников Петра, старый боярин Шереметев, симпатизировавший наследнику, вопреки воле царя не явился на суд, сказавшись больным, и не подписал смертный приговор царевичу. Этим своим письмом Петр воткнул в сердце старика последнюю занозу, и оно не выдержало.

Он умер в Москве 17 февраля 1719 года, накануне того дня, когда по указу царя его должны были почти силой везти в Петербург. До самого конца у Шереметева не было ни душевного и физического покоя, ни воли – царская служба пожирала все его время, всю его жизнь. Богатейший помещик России, он редко бывал в своих владениях. Домосед и хлебосол, он был вынужден таскать за собой по всей Европе кухню и любимые серебряные сервизы. Даже насладиться страстью к лошадям он не мог по своему хотению. Походы, походы… Лучшие лошади гибли, не выдерживая их, о чем фельдмаршал скорбел больше, чем о смерти своих солдат. Он не раз порывался подать в отставку. Так, после тяжелейшего Прутского похода 1711 года, когда русская армия под его началом оказалась в окружении и только чудом спаслась, силы фельдмаршала были на исходе. «Боже мой, – писал он своему приятелю Апраксину, – избави нас от напасти и дай хоть мало покойно пожити на сем свете, хотя и немного пожить». И тогда он решился просить царя отпустить его в монастырь. Он хотел укрыться от терзающей его жизни за стенами любимого Киево-Печерского монастыря, святость которого почитал особо. Но Петр поднял фельдмаршала на смех и вместо пострижения приказал ему жениться на вдове своего дяди Льва Нарышкина, Анне Петровне. Отказать царю у Шереметева не было сил. Жена была молода и красива. Мы не знаем, был ли счастлив в семейной жизни Борис Петрович, но детей в этом браке было много – четверо. О царских шутках по поводу первенца сказано выше.

Тяжко заболев в 1718 году, Шереметев вновь вернулся в мыслях к тому, о чем давно мечтал. В завещании он просил похоронить себя в Киево-Печерском монастыре – не удалось пожить в святости, буду хотя бы лежать в святом месте! Но государь решил участь покойного иначе. Даже последние, предсмертные желания подданных для него ничего не значили. По указу Петра тело Шереметева перевезли в Петербург, и его могила стала одной из первых в некрополе Александро-Невского монастыря. Так даже смерть старого фельдмаршала, как и прожитая им в вечном страхе и трепете жизнь, послужила высшим государственным целям.

Яков Брюс: секрет «живой» и «мертвой» воды

Имя Брюса в русской истории окружено легендами и тайнами – современники его считали колдуном, чернокнижником. Да, Брюс был непонятен толпе, как и его знаменитый «Брюсов календарь», созданный в 1710 году, которым можно пользоваться и в наши дни – нужно только понять его секрет…

Выходец из шотландского королевского рода, Яков Брюс родился в семье офицера на русской службе Виллима Брюса и всю жизнь прожил в России, так никогда и не побывал на родине предков, хотя и ездил вместе с Петром Великим в Лондон. Но Брюс нес в себе гений своего удивительного народа, давшего миру легион блестящих мыслителей, ученых, изобретателей и мастеров. С самого начала своей службы у молодого царя артиллерист Брюс выделялся среди других сподвижников Петра умом, знаниями и степенностью. А царь любил таких людей. Нет, Брюс не стал царским фаворитом, однако Петр, всегда сам палимый жаждой знаний, пытливый и неуемный экспериментатор, мог часами беседовать с Брюсом о машинах или о загадках Вселенной, бездонность которой потрясала обоих.

Это вместе с Брюсом русский самодержец однажды вскрыл гробницу святого Никиты в новгородском Софийском соборе, чтобы изучить физические причины многовековой сохранности мощей. Как писал Нартов, при этом Брюс объяснял Петру нетленность мощей, отнеся «сие к климату, к свойству земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержанию жизни, и сухоядению или пощению». Но Петр, не удовлетворенный объяснениями своего ученого друга, вытащил мощи из раки, «посадил, развел руки (мощей! – Е.А.), паки сложил их, положил и спросил: “Что скажешь теперь Яков Данилович? Отчего сие происходит, что сгибы костей, так движутся, яко бы у живого и не разрушаются и что вид лица аки бы недавно скончавшегося?” Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма дивился и в изумлении отвечал: “Не знаю сего, а ведаю то, что Бог всемогущ и премудр”». Может быть, Брюс действительно несколько растерялся и сразу не нашелся, что сказать Петру, который поучительно заметил, укладывая мощи обратно в раку: «Сему-то верю и я и вижу, что светские науки далеко еще отстают от таинственного познания величества Творца, которого молю, да вразумит меня». Представим себе эту невероятную ситуацию, когда, стоя у переворошенной священной раки с сидящим в ней мертвецом, самодержец всероссийский и ученый лютеранин ведут философскую беседу о пределах познания мира. Эта сцена поражает своей кощунственностью, напоминает «разоблачение мощей» командой Е.Ярославского в 1920–1930-е годы, но одновременно отражает лишенную мистики и суеверия веру Петра, основание которой он ищет как раз в бессилии науки объяснить явления, источником которых может быть, по мнению царя, только Бог. За прошедшие триста лет выводы государя для многих остаются актуальны.

Брюс был с царем одного поля ягода. Впрочем, много времени для ученых бесед у них не было. Примечательно письмо Брюса Петру в 1716 году: «Я в солнце пятна усмотрел, однакож опасался в таких многодельных временах вашему величеству так малым делом докучать…» Конечно, дел поважнее пятен на солнце был целый воз да маленькая тележка: нужно было срочно поставить в армию пять тысяч лопаток, две тысячи колес, перевести книги по инженерному делу, а главное – война непрерывно требовала от Брюса пушек, ядер, пушек, ядер. Ведь он был генерал-фельдцейхмейстером русской армии (т. е. маршалом артиллерии и инженерных войск) и одновременно заведовал артиллерийскими заводами. Артиллерия как символ технического прогресса в военном деле была самой главной и самой большой любовью и Брюса, и Петра. И оба ею занимались со страстью, не меньшей, чем их страсть к наукам.

Дом Брюса стоял неподалеку от главного производства, которым он заведовал, – Литейного двора, где отливали пушки. Построен дом был в 1713 году, когда артиллерийское ведомство окончательно переместилось на берега Невы. Он был всегда возле производства и всегда мог туда пройти, сопровождая Петра, который нередко наведывался в ведомство Брюса. Дом Брюса строил какой-то иностранный архитектор, скорее всего голландский. Дом был заметным – с высокой двухъярусной крышей, по карнизу и на балконе, выходящем к Неве, стояли деревянные скульптуры. Брюс устроился в своем доме основательно. Там у него была химическая лаборатория, туда же он перевез и свою уникальную библиотеку – истинное книжное сокровище. Гости, бывавшие у Брюса, считали его дом одним из лучших в Петербурге…

Брюс привык к шуму и грохоту литейной и кузницы возле дома, как привык к шуму и грохоту своих пушек на поле боя. Благодаря этим пушкам он стал героем Северной войны, и усилиями Брюса в России была создана одна из лучших в тогдашней Европе артиллерия. Ее создание началось, как все помнят, с колоколов, которые безбожник Брюс, назначенный воеводой в Великом Новгороде, по указу Петра бестрепетно обдирал с колоколен церквей и бесстрашно плавил из них пушки войны. Победы при Лесной и Полтаве были одержаны во многом благодаря действиям артиллерии, которой Брюс командовал, за что он и получил высший в России орден Андрея Первозванного.

Как и прочие сподвижники Петра I, он занимался массой других дел: переводил книги, заседал в Сенате, служил дипломатом. Именно его подпись стоит первой под Ништадтским мирным договором 1721 года, по которому Ингерманландия навечно отошла к России и Петербург перестал быть незаконным самостроем. Брюс получал награды, но был скромен и незаметен при дворе. Его не терзало безмерное честолюбие Меншикова, он не скучал от невнимания Петра, как Шереметев, явно держался в стороне от ожесточенной придворной борьбы за власть и привилегии. Но за себя он умел постоять. Между тем Брюс крепко держался за свое дело. Когда в 1718 году образовалась Военная коллегия, всемогущий ее президент А.Д.Меншиков пытался подчинить Артиллерийское ведомство себе, что выглядело вполне логично, однако Брюс восстал против временщика, с которым жил не особенно дружно, и отстоял Артиллерийское ведомство как самостоятельную административную единицу.

Вообще о личной жизни Брюса мы знаем очень мало. Спокойный и уравновешенный, он, русский шотландец, вызывал у окружающих уважение и страх. Брюс не был склонен к откровенности и вел весьма замкнутую жизнь. Мы даже наверняка не можем сказать, была ли у него жена или нет. Кажется, что любимым занятием Брюса была наука, от которой его постоянно отрывали поручения царя.

После смерти Петра I он попросился в отставку и до самой своей кончины жил в подмосковном имении Глинки, где предавался научным опытам и размышлениям вдали от бурь и страстей политики. Там у него был великолепный кабинет, состоявший из ценнейших физических и астрономических приборов, собрание редкостей, монет и медалей. Известно, что он сам точил и полировал стекла для телескопов и подзорных труб. После его смерти в 1735 году их хватило на всю тогдашнюю Академию наук. Великолепна была (к счастью, сохранившаяся до наших дней) библиотека Брюса. Это не просто коллекция манускриптов по астрономии, математике, физике, а рабочее собрание книг, которые до сих пор хранят на своих страницах пометы их владельца – отчеркивания ногтем, карандашные пометки. Для знатока нет большего счастья, писал Пушкин, чем следить за мыслью великого человека.

Брюса подозревали в сговоре с дьяволом, считали его чернокнижником, масоном. Наговаривали на него многое, но многое в его жизни действительно кажется странным. Главным зданием в имении Глинки под Москвой является обсерватория, которую по фронтону до сих пор украшают (а может, охраняют?) 57 странных, неповторяющихся каменных масок, которые своими жуткими ужимками, особенно вечером или лунной ночью и сейчас нагоняют ужас на случайных визитеров усадьбы Брюса. В Глинках был парк, аллеи и группы деревьев которого читались сверху как знаки зодиака, и в нем, согласно легенде, по ночам гулял, поскрипывая сочленениями, железный дракон Брюса, живший днем в подземелье. А в конце XX века это подземелье и тайные ходы, связывавшие все строения усадьбы, вдруг случайно нашли. Был там и очень странный пруд. Согласно легенде, Брюс летом, к удивлению гостей, сначала устраивал на нем катание на лодках, а вечером раздавал гостям коньки – пруд превращался в каток. Теперь эти фокусы объясняют умелым сохранением льда на дне пруда, вода из которого к вечеру перепускалась в другой, обнажая ледяное «дно». Но все-таки…

В начале XIX века имение Брюса купили у его потомков купцы Усачевы, устроившие в Глинках фабрику. Потом они продали ее Алексеевым, те Колосовым и т. д. – всего владельцами имения было пять купеческих родов. И все они как один разорились от странных пожаров и неурядиц, все хозяева избегали жить в Глинках, потому что знали: призрак Брюса не даст никому покоя. Он плачет и стонет, кого-то разыскивая. Люди были уверены, что вершиной научного творчества Брюса стало изобретение эликсира жизни, «мертвой» и «живой» воды. Якобы для эксперимента он убил своего лакея – старика, разрубил его тело на части, полил «мертвой» водой – тело срослось, потом Брюс окропил его водой «живой», и… старик вскочил молодым. И тогда Брюс приказал слуге проделать то же и с ним самим. Лакей первые две части операции исполнил, а третью делать передумал: может, склянку с «живой» водой разбил или решил ее пропить. Пришлось Брюса хоронить. Вот теперь призрак Брюса и разыскивает неверного Ваньку.

Уверенно могу утверждать только об одном – эксперименты тогда над человеком проводились. Известно, что сам государь отправлял приговоренных к смерти преступников (кто поздоровее, конечно) для опытов своего ученого доктора Бидлоо. Впрочем, может и с эликсиром когда-нибудь прояснится – помните публикации об особенности «живой» воды со дна озера в Гималаях? А уж о еще одной легенде, гласящей, что Брюс куда-то улетел на изобретенном им летательном аппарате, даже и рассуждать не буду – под крылом самолета… и дальше по тексту…

Все-таки думаю, что русский шотландец Брюс был, скорее всего, не верующим ни во что и не верящим никому человеком. За долгую свою жизнь он познал цену преходящей земной славы, суеты, и у него на сей счет не было никаких иллюзий. Недаром на его гербе стоял краткий и совсем не оптимистичный девиз «FUIMUS» – «Мы были».

Роман Брюс: размышления у отверстого склепа

В популярных исторических книгах о юном Петербурге подробно говорится о его основании весной 1703 года, о строительстве Адмиралтейства, о трудностях великой северной стройки и лишь мельком отмечается, что несколько раз городу угрожали шведы, нападения которых удалось успешно отразить. Между тем в истории Петербурга было несколько лет, когда казалось, что он будет оставлен русскими, что город придется срыть, подобно возвращенному туркам в 1711 году Таганрогу, а только что заведенный на Балтике флот, подобно Азовскому, частично утопить, частично сжечь, лишь бы не достался врагу. В 1705—1709 годах такая угроза многим представлялась вполне реальной. Судьба Петербурга всецело зависела от того, как пойдут дела в Польше, Белоруссии и на Украине, где шла война. Ввязавшись в Северную войну на стороне польского короля Августа II, Петр испил всю чашу горечи после того, как, основав Петербург и заняв Копорье, Ям, Нарву и Дерпт (Тарту), устремился на поля Польши на помощь своему союзнику. Обстановка там сложилась такая, что о первых победах в Прибалтике пришлось забыть. В Польше армии Петра I противостояли не слабые гарнизоны прибалтийских крепостей, а вышколенная, прекрасно вооруженная шведская армия во главе с тогда еще не знавшим поражений юным королем-викингом Карлом ХII. Посему Петру под мощным натиском шведов пришлось где поспешно отступать, а где и попросту бежать. Война покатилась из Польши в Белоруссию, потом на Украину. Воинственный король был упорен, отважен и бескомпромиссен. После некоторых раздумий царь дал указание восстанавливать укрепления Москвы. Видно, он готовился у стен старой столицы дать бой сильному врагу. Словом, тут уже было не до амбициозных планов грозить шведам с невских берегов. Петербург же был предоставлен на волю Бога и обер-коменданта Романа Виллимовича Брюса, брата Якова.

Напомню, что в крепостях не было более важного чина, чем комендант. Это только в мирное время комендант чем-то напоминал управляющего и хозяйственника. Зато во время вражеской осады все взгляды были устремлены на него. На коменданте лежала огромная ответственность за судьбу крепости. Только он, как командир корабля, решал судьбу людей, ему подвластных. Только он мог приказать спустить флаг и сдаться неприятелю или держаться до последнего. И во всех случаях он рисковал больше других.

Если комендант приказывал биться до конца, то в случае взятия крепости неприятелем он обрекал гарнизон и мирных жителей на кровавую расправу. Ведь по обычаям ведения войны штурмовые отряды получали от своих командиров право разграбить город. Это была плата за риск, которому штурмующие подвергались на стенах вражеской крепости. Известно, что после кровопролитного штурма Нарвы в 1704 году Петр I в гневе совершил неблагородный поступок. Он дал пощечину коменданту Геннингу Рудольфу Горну, который отказался сдать русским крепость и исполнил свой долг до конца. Но с точки зрения царя, Горн был упрямцем и гордецом. Его упорство привело к страшному кровопролитию, дорого обошлось и шведам, и русским.

Там, внизу, течет Нарова —
Всё погасит, всё зальет,
Даже облика Петрова
Не щадит, не бережет,
Загашает. Но упорна
Память царственной руки:
Царь ударил в щеку Горна,
И звучит удар с реки.
Константин Случевский

Если же комендант сдавал крепость неприятелю, то свои его могли казнить как изменника, труса и предателя. А если осада затягивалась на месяцы, то каково было коменданту видеть умирающих от голода и болезней людей? Нет, хоть и почетна, но незавидна должность коменданта!

Роман Брюс, сын шотландского эмигранта и старший брат Якова Брюса, вышел из «потешных» – тех первых петровских сподвижников, что были с царем с юности. Он служил в гвардейском Преображенском полку, участвовал во многих походах и был ценим Петром за усердие и отвагу. По-видимому, как и его брат Яков, он был образованным человеком. Петр собирался послать его за границу для ответственнейших переговоров, но потом нашлись для Брюса дела поважнее – царь сделал его обер-комендантом вновь основанной крепости в устье Невы. Именно тогда это был ключевой пост. От успешной защиты крепости на Заячьем острове зависела судьба всего новорожденного Петербурга и юного Балтийского флота.

Брюс оказался неутомимым и дельным начальником. Он достраивал и укреплял Петропавловскую крепость, возводил кронверк. Тяжелее всего ему пришлось в 1705—1708 годах, когда шведы участили свои нападения на Петербург, полагая, что Петр, увязший в Польше, не сможет реально помочь гарнизону крепости. Но Брюс в тесном взаимодействии с командующим флотом адмиралом Корнелием Крюйсом сумел так хорошо организовать оборону города, что шведам ни разу не удалось прорваться ни к Петропавловской крепости, ни к Кронштадту. В том, что пушкам крепости не пришлось стрелять по врагу, – несомненная заслуга Брюса, который отбивал натиск шведов на дальних подступах к Петербургу: на Каменном острове, на Выборгской дороге, выше по Неве. Во многом благодаря Брюсу, располагавшему меньшими, чем у шведов, силами, Петербург остался для них неприступен. До самой своей смерти в 1720 году генерал-лейтенант Роман Брюс не покидал своего высокого поста и был готов отразить любой натиск противника.

Его похоронили прямо у стены не достроенного еще тогда Петропавловского собора. Эта была высшая честь для подданного – в пределах крепости хоронили только царственных особ. Со склепа Брюса началось знаменитое Комендантское кладбище Петропавловской крепости, в котором за два века похоронено девятнадцать комендантов. И вот передо мной документ, который непосредственно относится к Брюсу, точнее, к тому, что от него осталось. Это акт 1980 года о вскрытии его склепа. Он начинается, как и все казенные бумаги такого рода, словами: «Мы, нижеподписавшиеся, составили акт о нижеследующем». И далее идет описание того, что спустя 260 лет после похорон увидели люди: «1. Был вскрыт и обследован склеп Романа Брюса. 2. Склеп сложен из маломерного кирпича петровского времени».

Да, из такого узкого и тонкого красного кирпича голландского образца были построены многие дома времен Петра Великого. Потом, с годами, узкие, светлые, аккуратно пригнанные друг к другу полоски голландского кирпича исчезали под толстым слоем штукатурки, скрывались за новой кладкой. Так же со временем исчез, растворился юный петровский Петербург с его почти голландским обликом, так любимым Петром: разводными мостиками, похожими на журавлей шпилями, мельницами, голландскими флагами на мачтах пузатых голландских «купцов» у причала, со скользящими зимой по льду Невы нарядными буерами, стуком деревянных башмаков по настилам первых деревянных тротуаров, запахом голландского табака из длинных белой глины «пипок»-трубок. Под тесным сводом из голландского кирпича и нашел вечный покой Роман Брюс.

Читаю акт дальше: «Погребение находится в вытянутом положении на спине, руки чуть согнуты в локтях. Сохранность костей хорошая (и дальше – внимание! – Е.А.), темный цвет [их] свидетельствует о периодическом длительном пребывании в воде». Это может означать только одно: наводнения подтапливали Заячий остров, и наш знаменитый комендант и после смерти часто плавал в невской воде.

Такова была судьба всех комендантов Петропавловки – вся их жизнь была связана с Невой. Стоя на Нарышкином бастионе, комендант с тревогой смотрел на запад, где по горизонту неслись рваные тучи, а недобрый, густой и холодный ветер не давал дышать полной грудью. Когда темная невская вода начинала прибывать, комендант отдавал приказ начать пальбу сигнальной пушки, поднимавшую на ноги встревоженных жителей столицы. Наводнения обычно приходили внезапно, ночью и стремительно врывались в город. От них не спасали ни высокие набережные, ни каналы. И комендант был бессилен против разгула стихии, как бессилен он был против нашествия невской воды и в своем последнем пристанище.

Благодать наступала весной, когда светило солнце, сходил по реке лед. В апрельское воскресенье комендант крепости открывал навигацию по Неве. На нарядном катере с приодетыми гребцами, под звуки полковой музыки он выплывал на середину Невы, набирал в серебряный кубок изумительно чистой в те времена невской водички, причаливал к левому берегу, поднимался в Зимний дворец, где и подносил кубок царю. Отпив водицы, государь давал разрешение на открытие навигации по Неве. Громом салюта встречала крепость это важное событие…

Читаем документ дальше: «Под костяком тлен зеленой окраски – остатки преображенского мундира». Значит, покойный генерал-лейтенант был одет в мундир родного полка, в котором он служил еще в 1695 году капитаном и во главе своей роты штурмовал стены турецкого Азова, отбивался от шведов под Петербургом. Удивительно, что тлен (остатки мундира) все-таки сохранил зеленую окраску – минеральные красители наших предков оказались стойкими против натиска трех столетий и воды. В архиве, в фонде Мануфактур-коллегии, до сих пор хранятся приклеенные к бумаге образцы шерсти, которую поставляли купцы из Лондона для русской гвардии. Эта шерсть тонкая, прочная, на ощупь даже нежная. Ее цвет совсем не похож на привычный нам скучный серо-зеленый цвет хаки. Это цвет радостный, изумрудно-яркий, сильный, веселый. Сшитый из такой английской шерсти, офицерский мундир Преображенского полка с красными отворотами, отороченный золотым галуном, был красив и изящен. А сам вид преображенского офицера – в шляпе с плюмажем, высоких ботфортах, с белым офицерским шарфом – щеголеват и неотразим для дам.

Далее в акте написано: «Под правым плечом погребенного были обнаружены положенные вместе с ним в гроб строительные клещи». Что бы это значило? Может быть, шотландец Брюс был масоном, а клещи, как и молоток, мастерок и циркуль, – знак масонской символики? Значит, масоны появились в России не в 1730-е годы, как это известно из литературы, а за много лет до этого? Но не будем спешить переписывать историю масонства в России. В масонской литературе нет ни слова о клещах как одном из символов масонства. Здесь другое. Скорее всего, клещи в гробу случайно оставил гробовщик, а потом, наверное, обыскался их под всеми лавками. Не будем забывать, в какой стране это происходило. Так что живешь в России – терпи неудобства, умер – тоже терпи!

Михаил Голицын: прямой сын Отечества

Екатерина Великая поучала потомков: «Изучайте людей… отыскивайте истинное достоинство… По большей части оно скромно и прячется где-нибудь в отдалении. Доблесть не высовывается из толпы, не стремится вперед, не жадничает и не твердит о себе». Эти слова как будто сказаны об одном из лучших генералов армии Петра I князе Михаиле Михайловиче Голицыне. Потомок древнего рода Гедиминовичей, сын боярина, он начал службу барабанщиком Семеновского полка и с тех пор безмерно полюбил военное дело. Современники в один голос говорили о нем: «Муж великой доблести и отваги беззаветной – мужество свое он доказал многими подвигами против шведов». Особенно запомнился всем поступок Голицына 12 октября 1702 года, когда во главе штурмового отряда он высадился под стенами островной крепости Нотебурга. Когда первые атаки стены захлебнулась кровью, царь Петр, внимательно наблюдавший за штурмом, приказал Голицыну отступить. Однако от Голицына, согласно легенде, пришел дерзкий ответ: «Я не принадлежу тебе, государь, теперь я принадлежу одному Богу». Потом на глазах царя и всей армии военачальник приказал оттолкнуть от берега пустые лодки, на которых приплыл его отряд. Подвиг красивый, поистине античный, в духе спартанцев или римлян!

Да и потом Голицын блистал мужеством, никогда не отсиживался за спинами своих солдат. Он имел обыкновение, как пишет современник, «идя навстречу неприятелю, держать во рту трубку, не обращая внимания на летящие пули и направленное на него холодное оружие». Михаил Михайлович отличился в сражении под Полтавой, а в 1714 году стал героем завоевания Финляндии, добился несколько важных побед над шведами, в том числе на море – в Гангутском сражении. Позже, в 1720 году, он, сухопутный генерал, одержал победу над шведским флотом при Гренгаме.

Голицын принадлежал к особому типу генералов русской армии, которых все любили: и солдаты, и офицеры, и начальство. Невысокий, коренастый, с темным от загара лицом, ясными голубыми глазами и породистым носом, он был у всех на виду. Его любили не только за отвагу, но и за «природный добрый ум, приветливое обращение с подчиненными», приятные, скромные манеры, что, как известно, среди генералов – достоинство редкое. Да и сам Петр I высоко ценил Михаила Михайловича – какой же государь не любит полководца, из ставки которого никогда не улетает богиня Победы! Он называл Голицына так: «Прямой сын Отечества».

Мы почти ничего не знаем о его семейных делах: конечно, была жена, да и дети, но разве это главное в жизни истинного воина? Как и многие выдающиеся полководцы, князь Михайло Голицын был наивен и неопытен в политических делах и во всем слушался старшего брата – хитроумного князя Дмитрия Михайловича. Говорят, что израненный в боях фельдмаршал не смел даже сидеть в присутствии старшего брата – так его почитал… Близость к Дмитрию и сгубила князя Михаила – он участвовал в попытке верховников в начале 1730 года ограничить власть Анны Иоанновны. После прихода ее к власти и роспуска Верховного тайного совета, который возглавлял Дмитрий, фельдмаршал был изгнан из армии и в конце 1730 года умер – я думаю, от тоски: ведь старый орел в клетке долго не живет.

Петр Толстой: история старого лиса

Как-то раз А.Д. Меншиков, находившийся в царствование императрицы Екатерины I на вершине славы и могущества, разоткровенничался с французским дипломатом. О своем товарище и коллеге по Верховному тайному совету графе Петре Андреевиче Толстом он сказал так: «Толстой во всех отношениях человек очень ловкий, только, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы в случае, если бы он вздумал кусаться». Слов нет: высокими были отношения у «птенцов гнезда Петрова»…

Вообще карьера трудно далась Толстому. Он встретил Петровскую эпоху зрелым сорокалетним человеком и принадлежал к лагерю врагов Петра I – клану Милославских во главе с царевной Софьей, но, как человек умный, ловкий, пронырливый, быстро понял, что просчитался, поставил, так сказать, не на ту лошадь. И как только Петр укрепился у власти, Толстой постарался сменить знамя. Сделать это было непросто – врагов из клана Милославских царь не прощал: уж слишком живы были для него ужасные воспоминания детства, когда во время стрелецкого бунта он, десятилетний мальчик, стоял на Красном крыльце в Кремле и видел, как вниз, на копья орущих стрельцов, сбрасывали его дядьев и других родственников. Толстой мог быть тогда среди врагов.

Но Петр Андреевич был упорен и изобретателен – добиться доверия Петра ему было необходимо во что бы то ни стало. Он делал все, чтобы искупить вину: воевал вместе с царем под Азовом, ревностно служил в армии, стал сначала прапорщиком, а потом капитаном Семеновского полка. В 1697 году он вдруг отпросился у царя за границу в группе волонтеров – дворянских недорослей, ехавших по воле царя в Италию учиться морскому делу. Толстому было тогда уже сорок три года – возраст почтеннейший, он имел внуков и в толпе подростков, уезжавших на Запад, наверное, выглядел весьма странно. Конечно, не ремесло корабела, не морские приключения манили Толстого, а желание угодить, понравиться царю, обожавшему мореплавание. Из его путевого дневника видно, что морские дела для Толстого где-то на втором и даже на третьем плане. Зато он познакомился с Италией, куда занесла его судьба, выучил итальянский язык, игравший в Средиземноморье роль такую же, какую в современном мире играет английский язык.

Наградой за усердие стало назначение Толстого в 1702 году посланником России в Стамбуле – месте беспокойном и опасном для русских дипломатов. Петр знал, куда определить Петра Андреевича с его способностями умного, изворотливого приспособленца. В течение десяти лет Толстой выполнял главную задачу, которую поставил перед ним царь: любой ценой удержать Турцию от вступления в войну с Россией, напрягавшей свои силы в борьбе со Швецией. За эти годы Толстой проявил выдающиеся способности дипломата, имевшего дело с Востоком, его безвольными правителями, хитрыми визирями и капризными евнухами. В жарком, неспешном, но таящем смертельную опасность мире Стамбула, где царили интриги, подкуп, убийства, где легкий намек (правильно или неправильно понятый) мог решить судьбу мира и войны, Толстой чувствовал себя как рыба в воде. Ему приходилось, как он писал, «недреманным оком, елико возможность допускает», следить (с помощью платных информаторов) за жизнью сераля; взятками, подарками пресекать интриги своих западных коллег. Особенно надлежало присматривать за действиями шведов – ведь после поражения под Полтавой Карл XII почти десять лет находился в Турции и все время тормошил, подталкивал турок к войне с Россией. У Толстого была тяжелая, изматывающая жизнь. Порой посольство становилось тюрьмой, окруженной стражей, так что нельзя было выйти даже на базар за едой. Порой опасность возникала в стенах самого посольства. Однажды Толстой собственноручно отравил служащего своего посольства, когда узнал, что тот захотел принять ислам, жениться на турчанке и покинуть миссию. «Молодой подьячий Тимофей, познакомившись с турками, выдумал обасурманиться. Бог мне помог об этом сведать, я призвал его тайно и начал ему говорить, а он мне прямо объявил, что хочет обасурманиться; я его запер в своей спальне до ночи, а ночью он выпил рюмку вина и скоро умер; так его Бог сохранил от такой беды». Редко в письмах убийц мы читаем описание их преступлений. Толстой же такое описание оставил – ведь царь должен был знать, как верно служит ему нижайший раб. И Петр это знал и держал в уме.

<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7