33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Эй вы, сукины дети, глаза бы у вас повысыхали, баррикаду тут завели… Студенты, што ль, на Марсовом поле? А как я с донесением через вас? А ну-ка, оттащить их вон туды, на ту обочину. Што вылупился? А как сзади надавят али спереди подопрут? Кучу-малу?.. Ну я вас…

Он скинул узду на руку Сорокину, подошёл к ближнему мужику, подвязывавшему под морду лошади торбу, дёрнул его за рукав, тот молча отмахнулся, тогда Огурцов со всего маха врезал мужику по уху. Мужик упал. Огурцов отбросил торбу в сторону, взял поводья и с усилием потащил лошадь и сани к левой обочине. Никто из сидевших у костров и сам мужик не сказали ни слова. Мужик стал подниматься, и ещё двое других ухватились за упряжь своих лошадей.

– То-то! Ишо увижу, гранату брошу прям в костёр… Быстро дорогу освободитя!..

От костра подошла баба с младенцем на руках, замотанным в лоскутное одеяло, и промолвила Огурцову:

– Вы, дяинька, не серчайте… – Она не успела закончить, Огурцов махнул на неё рукой, взял у Сорокина узду и сказал:

– На вот тебе, молодайка. – Он чего-то достал из кармана шинели и сунул ей в руку. – Энто мальцу, да смотри не поморозь дитя-то. – Огурцов резко потянул узду вниз и хлопнул коня по морде. – Для него припас!

Дальше он таким же манером заставил сдвинуть ещё с десяток саней на левую обочину. Сорокин смотрел, как Огурцов управляется с людьми, это его немного отвлекло.

– Михалыч, господин фельдфебель, далеко ли собрался? – окликнули Огурцова от одного из костров. – Подходи, покеда не простыло!

Огурцов погрозил кричавшему кулаком и направился туда.

– Селиванов, ты у нас лошадиный дохтар, сыми с него… – фельдфебель шлёпнул ладонью по конской спине, – торбы с кормом и раздобудь ведро, да воды нагрей, чтоб завсегда под рукой была, каженный момент ехать понадобиться! Понял?

От костра встал долговязый солдат, поправил ремень и взял коня под уздцы.

– А вы, ваше благородие, – фельдфебель обратился к Сорокину, – подсаживайтесь к нам, снедать будем, изголодались, пока шли.

Сорокин шепотом попросил Огурцова:

– Ты, Дмитрий Михалыч, если можно… – но он не успел закончить.

– А то как же-ш, щас, мигом… – Огурцов толкнул коленом одного из сидящих на корточках солдат, поднял стоявший рядом котелок и приказал: – Снегом протри и положь господину поручику, чего у нас там?

– Кулеш, – с ленцой ответил солдат.

– Вот кулеш их благородию и положь, уразумел?

Солдат так же с ленцой поднялся, зачерпнул котелком снегу, поставил рядом с костром и, когда снег на внутренних стенках зашипел, ловко обтёр, вытряхнул и подал другому солдату, который сидел ближе к котлу.

– Ложка-т имеется, ваше благородие?

Сорокин пожал плечами, когда он ехал в эшелоне, у него всё было.

Огурцов ушёл в темноту и вернулся с ложкой.

– Пользуйтесь! И вот! – сказал он, полез в карман и вынул кусок колотого сахара. – Для барышни угощение!

Сорокин взял парящий котелок, зажал в кулаке сахар и стал оглядываться. От расположенных поблизости костров исходил яркий свет, но между ними была слепящая темнота. Он помнил, что сани, на которых пристроился Огурцов, шли за его санями, он повернул на восток и через несколько десятков шагов среди других увидел костёр на небольшой поляне, вдававшейся в тайгу. Он пошёл туда. Вокруг костра ещё сидели. Элеонора увидела его и помахала рукой, она сидела боком, и в контрастном свете яркого огня светилась её левая щека. Он удивился: как она успела так вовремя повернуться и разглядеть его?

– Вы вернулись, Мишя, а мы уже поужинали. – Она улыбалась.

– Я ещё принёс…

– Это будет слишком много, так на ночь наедаться нельзя…

– Чтобы завтра меньше хотелось… – удивился Сорокин.

Он стал устраиваться у огня, Элеонора внимательно смотрела на него.

– Чем больше ешь на ночь, – пояснила она, – тем больше хочется утром, это я поняла здесь, в дороге. А вы почему такой?.. – И она замолчала, не договорив.

На обратном пути из штаба у Сорокина в голове было три мысли: об убитых родителях и брате, о том, скажет ли он об этом Элеоноре, и о том, знает ли она корреспондента Иванова. Второй вопрос показался ему почему-то трудным. Он понимал, что если правда, что его родных нет в живых, то этого уже не исправишь, а если это всё же ошибка, то он своим рассказом будто похоронит их, и он думал, что, может, будет лучше об этом промолчать. Но он посмотрел на Элеонору, и всё получилось само собой.

– Мне сказали, что здесь в обозе несколько недель назад от случайного снаряда погибли мои родители…

Элеонора отодвинула протянутый ей котелок и вдруг спросила:

– Это вам сообщил журналист Иванов? Он проезжал мимо нас…

Сорокин был поражён, оказывается, второй и третий вопросы отпали сами собой.

– С Ивановым, у него легкая фамилия и трудное имя, я знакома с Омска, мы обменивались информацией, и он мне помогал что-то понять, какие-то ваши русские сложности, а про гибель семьи известного сибирского кадета Сорокина я слышала… поражала нелепость случая…

– И вы не сказали?

– Не обижайтесь, Мишя, во-первых: имя Сорокин – это как в Англии Браун, а во-вторых, как я могла вам сказать, если я сама ничего не видела, а теперь вы всё сами знаете от своих…

Сорокин сидел и глядел в черноту полупустого, остывающего в его руках котелка.

«А она права, леди Энн, она права», – повторял он, его поразили ум и прозорливость этой маленькой женщины.

«Постой, а почему маленькой?» Он удивился, он же до сих пор не видел её, кроме как сидя на санях: она сидела и сейчас, но, глядя на её маленькие руки, он понял, что впечатление, которое у него сложилось, скорее всего, верное.

– Я понимаю, вам сейчас сложно, и никакие слова утешения не помогут, я чувствую, – она помахала открытой ладонью перед носом, – что в штабе вы уже помянули ваших родных… я хочу, чтобы вы сейчас выпили со мной за надежду. – Она секунду помолчала. – На войне так много нелепостей и случайностей, что это оставляет возможность надеяться.

Сорокин поднял глаза от котелка – вокруг костра уже опустело, хозяева саней укладывались спать, они сняли часть поклажи, подтащили сани ближе к огню и – Сорокин даже не заметил этого – подбросили дров, и костёр горел ярко и жарко. Всё происходило как бы помимо него и Элеоноры, и стало понятно, что до них никому нет дела.

– Ну что, Мишя… – услышал Михаил Капитонович и почувствовал, что Элеонора что-то уткнула в его локоть, – у меня даже стакан есть.

Сорокин вздрогнул:

– Да, леди Энн, конечно… я очень вам благодарен…

– Только вы не подумайте, что я… – Элеонора смотрела на него прямо, – мне на самое дно, я совсем не умею пить, а вам надо, и надо ложиться спать.

Сорокин взял стакан и вынул из фляжки пробку.

– Хватит, достаточно, мне самую капельку, я не хочу, чтобы кто-то подумал…

Сорокин плеснул на дно и подал Элеоноре, подумал, воткнул ложку в котелок и тоже протянул ей.

– Спасибо, я сыта, я только смочу губы, и вам останется побольше.