Харбин. Книга 2. Нашествие

Он никому не хотел ничего говорить, а тут его как прорвало, и он рассказал, что вчера, во время рождественского банкета, на котором присутствовали и Константин Родзаевский, и все его главные соратники, один из них, здорово выпив, стал рассказывать, как пять лет назад «стоял на шухере» и охранял дом на окраине города, где держали заложника. Заложником был талантливый пианист Семён Каспэ, сын еврейского харбинского богача Ёзефа Каспэ, мецената и владельца красивейшего здания в Харбине – гостиницы «Модерн» на Китайской и, между прочим, гражданина Франции. У соратника, когда он об этом рассказывал, налились сжатые кулаки, глаза глядели в одну точку; он был сильно пьян, но рассказывал уверенно; и Сашик поверил, что, если бы «этот жидёнок» снова попался ему в руки, он бы снова резал ему уши, рубил пальцы и посылал бы всё это «его вонючему папаше наложным платежом», а японская полиция, «прикрывая нас, молотила бы какую-нибудь чушь». Сашик счёл этот разговор пьяным бредом, но, когда непьющий Константин подтвердил всё, что рассказал соратник, и обосновал тем, что партии нужны были деньги, Сашик попытался возразить, а Родзаевский просто взбесился и громко кричал, что в белых перчатках не борются, мол, вспомни своего отца. Дошло до того, что Константин стал укорять Сашика тем, что он – «сын героя Белого движения, царского офицера и начальника разведки Верховного», хотя Александр Петрович был заместителем начальника разведки Колчака, но это было не важно. Всё произошло очень неожиданно, и эмоции Родзаевского Сашику показались излишними. «Политика политикой, – подумал он, – а просто так резать людей… – Сашик вспомнил рассказ Тельнова про казаков, – нельзя!» В конце концов Родзаевский договорился до того, что «все, кто не с нами, – те являются прямыми врагами нашей Родины». Сашик врагом себя не ощущал, он не выдержал и ушёл домой.

– Так и назвал – врагом? – сощурившись в дыму, спросил тогда Лапищев.

В голове у Сашика зазвучала какая-то тяжёлая нота, и он, глядя прямо в глаза Лапищеву, промолчал.

– Понятно! Значит, для вас это важно, что не какие-то бандиты или хунхузы, а именно фашисты Константина Родзаевского выкрали и убили Семёна Каспэ! А почему? Он же жид!!! Вполне соответствует программным установкам фашистов!

– А мне, Сергей Петрович, – ответил Сашик, – это всё равно, кто жид, а кто нет! Я дружу со всеми, если это нормальные люди!

– Правильно, я тоже так считаю!

На той встрече Лапищев вдруг рассказал о том, что японцы создали в Маньчжурии две секретные лаборатории: «Отряд 100» и «Отряд 731»; в них на китайцах и арестованных жандармерией коммунистических подпольщиках и просто схваченных на улице людях они проводят опыты по прививке смертельных заразных болезней и после их изучают, и подытожил:

– Родзаевский и его фашисты являются самыми близкими помощниками японских военных, разведки и жандармерии!

После этого он ещё коротко объяснил, что ни одна политическая партия сама денег не производит.

Именно тогда, после пьяных откровений соратника и подтверждения трезвого Родзаевского, Сашик начал думать: а можно ли хорошее дело делать грязными руками убийц талантливых музыкантов любой национальности? За прошедшие после этого две недели он ни с кем из них и даже со своим другом Гогой не встретился.

– Вы точно знаете, что фашистская партия существует на деньги японцев? – спросил он у Лапищева, вспомнив слова отца о том, что если «у них забрать деньги или не платить им, то от партии ничего не останется».

– Точно! – коротко ответил Лапищев, и Сашик ему поверил. Всё же его простота и крепкое рукопожатие подкупали Сашика. После этого он подтвердил, что хочет получить советское гражданство. Лапищев, как и год назад при их знакомстве, предложил ему пока никому об этом не говорить, даже «папаше и мамаше», и только что, неожиданно поменяв тему разговора, спросил: – А как бы ваш папаша отнёсся к этому вашему желанию – принять советское гражданство? Ему об этом ничего не известно? – Он опять завил ногу за ногу и, ссутулясь в прямом китайском резном стуле, стал над коленями разминать папиросу.

– Ему это будет непонятно.

– Могу поверить – он боролся с нами, большевиками, а любимый и единственный сын норовит стать советским гражданином. А мамаша?

– С матушкой проще – она ни с кем не боролась, она из России уехала давно, ещё до семнадцатого года, и просто испугается.

– Да! Ну и тут понять несложно! А как, кстати, поживает ваш иконописец?

– Тельнов?

– Да!

– Кузьма Ильич? Ему бы в Москву, поближе к Тверской, к его любимому университету. Поругивает вас. Не может чего-то простить, всё вспоминает сибирских казаков, как он говорит, – «пострелянных» красными партизанами.

– А вы как относитесь к этим его рассказам?

– Плохо. Я думаю, что люди всё-таки должны жить и радоваться жизни.

– Тут, Александр, я с вами согласен. Люди действительно должны жить и радоваться жизни. Кстати, а как у вас на личном фронте?

Снова перемена темы была неожиданной, и Сашик поднял удивлённые глаза:

– На «личном фронте»? Что это?

– Ну-у! – усмехнулся Лапищев. – Теперь я за вас спокоен. Если бы сейчас вас взялись вербовать японцы, толку от этого всё равно бы не было.

– Почему? – спросил Сашик.

– Вас удивило, что они стали бы вас вербовать или что от этого не было бы толку?

Сашик немного подумал и ответил:

– И то и другое!

– Ну что ж, отвечу и на «то», и на «другое»! – Лапищев смотрел на своего молодого собеседника с хитрой прищуренной улыбкой. – «То»! – значительно произнёс он и поднял палец. – Фашиста, да из такой семьи, не завербовать – грех! Ваша семья слишком авторитетна в Харбине! «Другое»! В этом городе вы как в консервной банке! Совершенно не знаете современного русского языка. Если в СССР вы будете так вскидывать глаза на простые фразы, которые у нас давно уже стали обычными, мои коллеги из контрразведки быстро вами заинтересуются – чужих у нас не любят.

Сегодняшняя беседа проходила как-то странно, и Сашик вытащил из кармана пачку «Жэтана»; крепкий дым толстых французских сигарет быстро перебил запах лапищевских папирос. Ответ Лапищева был ему непонятен.

– «Личный фронт» – это, наверное, личная жизнь? – переспросил он.

Сергей Петрович согласно кивнул и улыбнулся.

– На «личном фронте»? – Сашик повторил вопрос Лапищева. – Крупных событий не происходит. Фронт стоит на месте!

– Может быть, оно и к лучшему. Но это я так, для затравки.

Сергей Петрович сделал последнюю, очень дымную затяжку и вмял остатки папиросы в пепельницу. Сашик уже давно заметил, что его движения часто бывали резкими и даже грубыми. Это напоминало ему манеры рабочих мастеров из железнодорожных мастерских; они были простыми людьми, но в постоянном общении с инженерами, особенно из старых, обладавших хорошими манерами и с образованием, русскими интеллигентами многое перенимали, иногда очень комично. Чувствовалось, что Сергей Петрович провёл своё детство и юность не за гимназической партой или около университетской кафедры, а, вероятнее всего, в рабочей, мастеровой среде. Однако дипломатическая работа оставила свой след – он хорошо говорил, грамотно писал, иногда цитировал известных русских поэтов и писателей, однако окурки своей серой, грубой и сильной рукой растаптывал в пепельнице всмятку и выражения вроде «для затравки» были для него естественными.

– Александр Александрович, я хочу, чтобы вы ответили на один вопрос!.. – опять закурив, сказал он. – Однако, прежде чем ответить, подумайте!

Сашик смотрел на собеседника не отрываясь, ему казалось, что он догадывается, о чём тот его сейчас спросит.

– У вас есть много вариантов, но мы рассмотрим только два! Вы меня внимательно слушаете? Я могу продолжать?

Сашик кивнул.

– Тогда вариант первый – вы выбираете свой жизненный путь, если хотите, остаётесь с фашистами, но тогда мы сейчас расстанемся и будем считать, что вы от нас, а мы от вас свободны, и, если случайно встретимся в городе, можете со мною не здороваться, я не обижусь…

Сашик пошевелился…

– Погодите, Александр, не торопитесь, вы можете ответить сейчас, можете позже, однако выслушайте вариант номер два!

Сашик кивнул.

– Вариант номер два – мы работаем вместе на пользу вашей и моей родины – России. Сейчас она называется Советский Союз. – Лапищев секунду помолчал. – Если нужно время, чтобы обдумать ваше решение, оно у вас есть…

Езда из Фуцзядяня на Пристань получилась долгой и утомительной. Рикша, молодой китаец в войлочной шапке и ватной куртке, бежал хотя и резво, но всё-таки медленно, и Сашик снова успел замерзнуть.

Он сошёл у кондитерской в самом начале Китайской улицы.

«Хорошо, что Лапищев назначает встречи не утром и не вечером, – все места свободны, можно спокойно посидеть и подумать».

В зале кондитерской было всего несколько человек; почти все столики были свободны. Мысль зайти именно в кондитерскую пришла ему в голову по дороге, и не только потому, что на улице стояла стужа с пронизывающим ветром, он был хорошо, добротно одет: крытая шуба и бобровая шапка уберегали от холода и ветра. Выйдя из маленькой китайской гостиницы и перебирая в голове только что закончившийся разговор с Сергеем Петровичем, он понял, что всё, что он сейчас услышал, надо обдумать в тишине и уединении. Дома ему этого сделать не дадут: матушка и Тельнов будут отвлекать разговорами, да и время неурочное – середина дня – по идее он сейчас должен быть на службе, не станешь же, будучи очевидно здоровым, объясняться перед домашними, что в конторе он сказался простывшим и отпросился.

Сашик оглядел зал. В этой кондитерской он ещё ни разу не был. Он хорошо знал Харбин, все приличные места, где можно было провести вечер, хорошо поесть – русского, или китайского, или французского. Знал все кофейни и кондитерские, а об этой, судя по всему недавно открывшейся, не знал.