Харбин. Книга 3. Освобождение

– Мама, надо быстро на вокзал! Машина уже ждёт!..

– А как же папа?

– А как же Александр Петрович? – в один голос спросили они.

– Мама, папа же сказал, что будет ждать на вокзале или приедет следующим поездом. Вы собрались?

Анна Ксаверьевна растерянно кивнула, а старик стоял с разведёнными от удивления руками. Сашик подхватил чемоданы, отнёс их в машину, усадил всех, и через десять минут они уже шли по перрону. До отхода поезда оставалось несколько минут. Он сам донёс вещи до вагона и мельком увидел, что мимо впереди носильщика проскочил Константин Родзаевский, но тут же об этом забыл. Он внес вещи в тесное купе и уступил место маме и старику, обнял их и выскочил на перрон. Анна Ксаверьевна стояла у открытого окна, паровоз шипел, и под красной фуражкой дежурного по вокзалу уже надувались щёки, чтобы дать последний свисток.

– Только ты не задерживайся, – со слезами сказала Анна Ксаверьевна, за её спиной суетился Кузьма Ильич, он тоже хотел что-то сказать, и вдруг Анна Ксаверьевна с ужасом спросила: – А где мы будем вас ждать?

Сашика как будто ударило.

– А папа ничего не написал?

– Нет!

Поезд тронулся.

– Соня, это вы?

Соня стояла на крыльце, она вышла вытряхнуть скатёрку или салфетку, увидела Кэндзи, и руки у неё опустились. Кэндзи тоже стоял как вкопанный.

– Вы… приехали давно? А как мама?..

– А вы здесь… как вы здесь?..

– Вы из Шанхая?.. А как Верочка?..

Они спрашивали друг друга одновременно и не знали, что спросить или сказать дальше.

– Вы тут…

– Вы заходите, что же стоять через забор, вот калитка…

– Хорошо!

Через секунду Кэндзи уже стоял на нижней ступеньке крыльца, а Соня протянула ему руку и тут же отдернула её и спрятала за спиной:

– Ой, извините, я тут вышла пыль вытряхнуть…

– Ничего, это не страшно, я, наверное, не вовремя…

– Нет, нет, что вы!..

И вдруг Кэндзи сообразил:

– Вы приехали одна?

– Да!..

– А вы свободны, может быть, я вернусь через… – он глянул на часы и сообразил, за сколько минут он сумеет добежать до гостиницы и вернуться обратно, – пятнадцать, нет, двадцать минут…

– Я не знаю, но через двадцать минут я ещё буду дома.

– Дождётесь?

– Да!..

Сашик смотрел на часы, было шесть часов сорок пять минут пополудни. Пятнадцать минут назад он ушёл, нет, убежал с вокзала, ему было совестно, но, как только прошёл мамин вагон и следующий, он повернулся и насколько мог быстро побежал к телефонной станции.

Последние несколько недель станция работала с таким напряжением, что смены девушек-телефонисток перепутались, и они узнавали, в смене они или на подмене, только за день, а вчера Сашик даже забыл об этом Муру спросить. Поэтому он решил, что будет стоять здесь столько, сколько ему покажется, что это будет иметь смысл, или пока что-то не выяснится. Можно было сходить к Муре домой, и, если она дома, значит, его страхи напрасны, а если нет… дальше он обрубал мысль и стоял и ждал.

Несмотря на вечернее время, парадная дверь станции то впускала, то выпускала много людей, но Сашик не увидел никого, кто бы мог ему сказать, работает Мура или нет.

Соня проводила взглядом Кэндзи, улыбнулась, вспомнила, что держит в руках салфетку, встряхнула её и вошла в дом. Дом был пуст, и эта пустота сухо и сладковато пахла. Когда в конце июля тридцать восьмого года они покидали этот дом, в него переехала другая мастерица мадам Арцишевской, которой она, как и маме, немного приплачивала за съём. Мастерица была маминой подругой, и они договорились, что если кому-то, Соне, или Вере, когда та повзрослеет, или маме, надо будет приехать – ключ будет лежать «вот в этом месте». Год назад мастерица уехала в Австралию, а в письме написала, что претендентов на флигель нет, поэтому один ключ она отдаёт хозяину, а другой будет лежать, как договорились. Соня долго ничего не говорила маме и Вере, но уже несколько месяцев назад она начала хлопотать в редакции о творческой командировке в Харбин, и вот она здесь.

Она зашла в свою комнату и устало села на кровать. Люди, которые тут жили после них, были небогатые и мало что изменили в обстановке: остались те же их с Верой кровати, тумбочки, даже стулья, хотя они уже сильно скрипели. Соня сидела на кровати и смотрела на стену напротив и видела в штукатурке дырочки от кнопок, которыми она прикрепляла портреты любимых писателей, поэтов и балерин. Вот здесь висел Пушкин, работы Кипренского; здесь гордый своей бородой Толстой; здесь её любимая Ида Рубинштейн; вот дырочки от фотографии Вацлава Нижинского с Матильдой Кшесинской, подаренной ей мамой Сашика; вон след от портрета Байрона, нарисованного её знакомым гимназистом… глядя на этот портрет, Соня писала дневник, ту небольшую книжечку, в жёлтом клеенчатом переплете…

Соня улыбнулась, она улыбнулась Вере, которая, как хитрая лисичка, вытащила его из печки и сберегла. Соня узнала об этом всего несколько лет назад, потому что Вера назвала её глупой и сказала, что такое жечь нельзя, мол, все равно не сгорит.

Соня вздрогнула от тихого стука в окно. Она встала, отодвинула занавеску, увидела Костю, помахала ему рукой и пошла открывать дверь.

Кэндзи стоял на пороге.

– Входите, что же вы?

– Соня, вы наверняка приехали проведать Сашу, правда?

Соня не ожидала такого прямого вопроса и смутилась.

– А можно я провожу вас до его дома? Может быть, он уже пришёл с работы, и они сидят и пьют чай, я видел его два или три дня назад, он в Харбине…

Соня снова смутилась. Пока она сидела и думала, она забыла про Костю, и вот он стоит перед нею, и она видела, что он всё так же в неё влюблен.

«Ах, бедный Костя, неужели за эти годы вы так и остались влюблены в меня? – подумала она. – А может, и правда пойти с ним? Не так страшно!»

– Смотрите, какая чудесная погода, идёмте!

Соня посмотрела на своё платье и провела рукой по складкам.

– Вам не надо переодеваться, вы прекрасно выглядите… – Кэндзи смотрел на неё, скромно улыбался, и ей показалось, что он совсем не изменился, особенно улыбка.

– Правда? Ну что ж, пойдёмте, я только возьму ключ.

Юшков и Сорокин сидели за шахматной доской.

– А вы, однако, изрядно играете!