Далекое и близкое, старое и новое

Как-то раз зимой, во время сильной гололедицы, наш калмык Учур привез пару дудаков (дроф). На мой вопрос, как он их поймал, он ответил, что в версте от дома ходит целый табун, штук четыреста дудаков, которых он издали принял за отару овец, и что от гололедицы дудаки не могут летать. Он убил двух себе, двух нам и одного старшему табунщику Буюндуку, а больше, пояснил он, грех, так как они совершенно беспомощны.

В очень жаркие дни дрофы и стрепета сидят так крепко, что можно пройти в двух шагах от них и они не взлетят. Один раз я возвращался домой верхом без ружья и увидел в нескольких шагах от себя дудака, лежащего в траве. Он спрятал только голову и вообразил, что его никто не увидит. Отъехав от него шагов на пятьдесят и стреножив лошадь, я подкрался к нему и схватил его руками. От произведенного шума сорвался другой дудак, сидевший в двух шагах от первого. Вспорхнувшего я раньше и не заметил. Пойманного дудака я привез домой, но он так был смят дорогой, что выкормить его не было возможности, и его прирезали. Дудаки вообще трудно приручаются, а журавли у нас жили по нескольку лет. Ходили по саду, подходили к столу, когда мы пили чай и бросали им крошки. Один журавль, проживший у нас два года, услышав осенью журавлиный крик пролетавших на юг журавлей, соблазнился и, присоединившись к одной стае, улетел. Весной, когда стаи журавлей возвратились на свою родину, прилетел и этот журавль. Он долго и низко летал вокруг дома и садика, жалобно кричал, но на землю сесть побоялся и улетел.

Бывали на охоте и казусы. Сидел я на берегу пруда недалеко от дома и ждал прилета уток. Мне было тринадцать лет. Когда уже совсем стемнело и только от луны оставалась полоска света на воде, выплывают из камыша несколько уток, которых я принял за кряковых. Ночью все кажутся черными. Когда они выплыли на лунную полоску, я выстрелил и убил двух. Оказались белыми домашними. Дома много смеялись над моей оплошностью, и только старая кухарка, смотрящая за птицей, страшно возмутилась и пришла к маме жаловаться на меня.

Один раз мы, братья, собирались ехать на Маныч на перелет уток. Неожиданно к нам приехал незнакомый священник, прося разрешения переночевать. Часто приезжали с такой просьбой незнакомые – отказа не было. Узнав, что мы собираемся ехать на Маныч на охоту, он стал просить, чтобы мы взяли и его. «Да ведь вам, батюшка, нельзя стрелять?» – «А я и не буду стрелять, и ружья мне не надо, я только посмотрю». – «Да вас, батюшка, комары съедят». – «Ну, это пустяки». – «Так, может, рыбу будете удить?» – «С удовольствием». Поехали. Показали батюшке место, где удить, и разошлись в разные стороны. Вечером начался лет птицы на юг. Летели миллионы и почти без перерыва. Если смотреть на север, не видно клочка неба, где не было бы стай птиц. На юг – то же самое, все небо, до горизонта, покрыто птицами. Но вся эта птица – утки, кулики – летели так высоко, что стрелять по ним было нельзя. Редко какая местная утка пролетела на выстрел. Батюшка ничего не поймал. Сказал, что у него не было времени ловить, он едва успевал отбиваться от комаров, давя их у себя на лице и на руках. Но поездкой остался доволен, говоря, что никогда не поверил бы рассказу о таком количестве птиц.

В Европе сложилось три главных тракта пролета птиц осенью на юг. Первый – вдоль Каспийского моря, второй – вдоль Манычи и Азовского моря и третий – вдоль Дуная.

До пролета уток на юг на определенных местах лимана всегда сидела такая масса уток, что издали казалось, что это грязная отмель, остров. Но птица эта сидела на недосягаемом расстоянии от берега. Мы подъезжали к лиману, оставляли лошадь у дороги, прятались в разных местах в камыш и ждали. После выстрела кого-либо из охотников вся эта туча птиц поднималась и начинала разлетаться, иногда налетая на охотников. Но бывали случаи, когда мы еще не успели распрячь лошадь и спрятаться, налетала утка, по ней стреляли, утки с лимана взлетали, и был такой шум от крыльев птиц, что голос человеческий не был слышен, надо было кричать во все горло.

Однажды два дяди, Николай Львович и Федор Николаевич, оба замечательные стрелки, шли по камышу в 30 шагах друг от друга и стреляли вылетавших от них уток. Но вот между ними вылетел гусь. Оба одновременно выстрелили. Гусь упал убитый. Кто убил? Один говорит «я», другой говорит – «нет я». «Я уверен, что я не промахнулся». – «Да ты каким номером стрелял?» – «Четвертым». – «А я первым». Здесь же разрезали гуся и нашли много дробинок первого номера и много дробинок четвертого номера. В волнении не сообразили, что оба попали в гуся, оба убили. И ведь гусь все равно шел в одну и ту же кухню.

Раз ехали они шляхом в экипаже. Параллельно их дороге, шагах в сотне от них, ехал верхом калмык с трубкой во рту и дремал. Федор Николаевич говорит: «Я выбью у него трубку изо рта». – «Ты с ума сошел. Не дай бог дрогнет рука – убьешь человека». – «Не дрогнет». – «Перестань, не надо». А с ними была магазинка, так звали нарезное ружье, бьющее пулей на версту. Остановили экипаж. Федор Николаевич, не слезая с экипажа, выстрелил, и разбитая трубка вылетела изо рта калмыка. Калмык вздрогнул и карьером подскочил к экипажу с претензией: «Новый трубка, только купил, 20 копеек, теперь трубка парпал». Ему дали рубль и сказали: «Купи пять трубок». Калмык был очень рад, благодарил и не подумал, какой опасности он подвергался, и не возмущался поступком господ.

В конце августа 1900 года я приехал в Каменскую станицу, где с отъезжающими в полк молодыми казаками должны были отправиться в Петербург две мои строевые лошади – Маркиз и Помпей. Мне надо было назначить казака, который в пути и кормил бы моих лошадей, и смотрел бы за ними. Просил я и начальника эшелона сотника Сидорова

присмотреть в пути за лошадьми.

Остановился я в Каменской станице у своего дяди, отставного полковника Балабина. У него в доме жил ручной ворон, который иногда вылетал из дома и всегда возвращался. За обедом он всегда старался лезть на стол и его всегда гнали со словами «Пошел вон, дурак», и ворон хорошо усвоил это ругательство. У нас на Дону, как и везде на юге, если корова отделяется от стада, ей кричат: «Куда?» Ворон и это слово хорошо усвоил, так как и утром и вечером ежедневно мимо дома прогоняли коров. К дяде приехал издалека родственник, пожилой господин, много лет не приезжавший в Каменскую станицу. Когда этот господин входил во двор дома, ворон сидел у раскрытого окна и крикнул: «Куда?» Изумленный гость остановился, но сейчас же последовало: «Пошел вон, дурак». Гость обиделся, хотя его уговаривали, что нельзя же обижаться на глупую птицу.

Казаки любили справлять свадьбы и старались не отступать от старых правил и обычаев. За несколько дней до венчания устраивались «подушки»: женщины ходили по улицам, держа в руках подушки и другое приданое невесты, подкидывали подушки на ходу и пели специальные для этого случая песни[27 - Регент Донского кадетского корпуса на спевках кричал: «Дисканты – как пьяные бабы на подушках». (Примеч. авт.)].

В день свадьбы торжественное богослужение в храме, после которого – свадебный пир. В церкви кумушки подробно обсуждают, как одета невеста, и как она себя держит, и кто первый ступил на ковер (платок) и прочее. По косточкам разбирают и жениха.

В одной станице станичный атаман, почтенный вахмистр, женил своего сына. На свадебный пир приглашена вся станица. Стол ломился от всевозможных яств. В изобилии были водка и разные вина. Произносились тосты и бесконечное «горько». Приходит сын со свадьбы. Мать спрашивает: «Ну, как была свадьба?» – «Да ничего». – «Как ничего? Я знаю, что там было в изобилии всяких угощений, я думаю, что не ничего, а отлично было, а ты как будто недоволен». – «Да, всего было много, а вот принуды не было». – «Да какая же тебе принуда, когда было больше ста человек гостей? Нельзя же каждому говорить: «Ну пожалуйста, выпей еще рюмочку, ну скушай то-то и то-то. Это тебе не десять человек в гостях».

Большинство казаков, особенно южных станиц, имели свои виноградники и свое собственное вино. Некоторые станицы славились своими винами.

Попал я раз в хутор Кримский на Дону, который особенно славился цимлянскими.

Спрашиваю: «У кого здесь можно купить хорошего вина?» – «Да в каждом дворе сколько угодно вина, но лучше всех вино у французихи». – «Какая еще французиха?» – «Да вдова полковника Х. Никто не может сделать такого вина, как она». – «А почему же вы не научитесь у нее?» – «Учились многие, она охотно всем рассказывает, а не выходит так, как у нее. Говорят, что она в вино какой-то порошок подмешивает».

Поехал я к француженке, очень любезно меня приняла, купил у нее вина и говорю: «Казаки говорят, что вы в вино подмешиваете какой-то порошок». – «Да они и мне это говорят, но это вздор. Весь секрет в безукоризненной чистоте. Посуду надо не только вымыть, но и высушить, а главное – в комнате, где стоят бочки с вином, ничего нельзя держать, кроме вина. Просит меня один казак посмотреть, как он делает и хранит вино. Прихожу и вижу, что у него действительно безукоризненная чистота, но в подвале у него выше бочек с вином висят свиные окорока, здесь же бочка с салом, с кислой капустой, с солеными огурцами, и все эти запахи вино впитывает в себя. Указала ему на это, но другого помещения у него нет, и он принужден все это держать вместе».

Рассказывали, что один шестидесятилетний старик казак никогда не пил водку: «Вино я сам давлю, знаю, что оно чистое, натуральное, а водка? Бог ее знает, из чего она сделана? Говорят, что ее пропускают через какие-то кости?» Наконец его уговорили только попробовать водку. Выпил старик рюмочку и заплакал. «Что же ты плачешь?» – «Да мне жалко, что пропало 60 лет, и я не пил такой чудный напиток».

Глава 5

ЛЕЙБ-ГВАРДИИ КАЗАЧИЙ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ПОЛК

В начале сентября 1900 года я прибыл к месту своей службы в лейб-гвардии Казачий Его Величества полк 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии. Я сейчас же явился командиру полка генерал-майору Константину Варфоломеевичу Дембскому

, помощникам командира полка по строевой части полковнику Степану Степановичу Чеботареву

, по хозяйственной части – полковнику Михаилу Степановичу Курючкину

и полковому адъютанту хорунжему Петру Петровичу Орлову

. Потом явился всем командирам сотен и познакомился со всеми офицерами полка. Сотней Его Величества командовал есаул Сергей Владимирович Еврейнов

, 2-й сотней есаул Исеев

, 3-й сотней есаул Безладнов

и 4-й сотней есаул Краснянский

. Есаул Павел Александрович Хрещатицкий

был на льготе. Всех офицеров в полку было 36, причем в этом, 1900 году вышло в полк 9 офицеров: 3 из Пажеского корпуса, 3 из Николаевского кавалерийского училища, хорунжий Упорников прикомандировался из артиллерийского училища, хорунжий Филенков из вольноопределяющихся после окончания университета и артиллерист хорунжий Самойлов. Меня зачислили в 3-ю сотню.

Временно, до получения квартиры в казармах полка, меня принял к себе сотник Берладин, отличный офицер, джигит, но он вскоре ушел из полка, поступил в Горный институт и, окончивши его, стал горным инженером... За год до этого сотник Берладин приютил у себя вышедшего в полк хорунжего Дягилева

. Юрий Павлович Дягилев рассказывал, что как-то он, лежа на кровати в своей комнате, вертел в руках револьвер и нечаянно выстрелил. Он испугался, думал, что сейчас весь полк сбежится узнать, в чем дело и не застрелился ли кто? И вдруг из соседней комнаты совершенно спокойный голос Берладина: «Ты что там, Дягилев, стреляешь?» «Я даже возмутился, – говорит Дягилев, – никакого волнения, никто на выстрел не обратил внимания».

Полк имел три трехэтажных здания. В среднем здании – офицерское собрание, полковая канцелярия, квартира командира полка и офицеров. В здании левее – 2, 3 и 4-я сотни, в здании правее, во втором этаже, сотня Его Величества, в нижнем этаже – хлебопекарня, оружейная мастерская, нестроевая и обозная команды и трубаческая, а в верхнем этаже – 1-я сотня лейб-гвардии Атаманского Его Императорского Высочества Государя Наследника-Цесаревича полка

, в отдельном доме шорно-седельная мастерская и плотницкая. Конюшни были по краям места, занимаемого полком. Был отдельный дом для учебной команды. Против входа во 2-ю сотню был приемный покой. Доктором был всеми любимый Адольф Оттович Даненберг.

Манежа в полку не было. Езда производилась на полковой площадке.

Вскоре прибыли с Дона молодые казаки, взамен окончивших службу и ушедших в августе на Дон. На полковой площадке их разбивали по сотням. Казаки с гнедыми лошадьми пошли в сотню Его Величества, с рыжими во 2-ю сотню, с вороными в 4-ю сотню и с бурыми и всеми оставшимися в 3-ю сотню.

Меня назначили заведовать в сотне молодыми казаками, и я принялся за это с полным рвением и усердием. Молодых у меня в сотне было 42 казака.

С середины сентября началась подготовка полка к полковому празднику. Ежедневно на полковом дворе были репетиции парада, и под звуки полковых трубачей сотни проходили церемониальным маршем.

По особому расписанию на полковой площадке производилась сменная езда молодым казакам. Была проездка и лошадям старых казаков. Старались, чтобы все лошади ежедневно были в работе.

Наконец подошел полковой праздник – 4 октября, в память Лейпцигской битвы в 1813 году, когда наш полк атакой на французскую кавалерию Наполеона спас трех императоров – русского Александра I, австрийского и германского. Под Лейпцигом Наполеон опрокинул нашу конницу и, смяв пехоту, мчался огромной массой своей кавалерии к холму, на котором стояли три императора – русский, австрийский и германский. Сзади холма, за ручьем, стояли четыре сотни нашего полка и сотня черноморских казаков. Больше никаких войск не было. Положение было критическое. Три императора должны были попасть в плен. Времени для распоряжений не было. Государь вынул шашку и показал ею лейб-казакам на приближающуюся конницу противника. Полк бросился в атаку, смял и рассеял французскую кавалерию и надвигающееся поражение обратил в блестящую победу. С тех пор Государь Император повелел 4 октября, День святого Иерофея, считать нашим полковым праздником.

Полк в пешем строю со штандартом, развернутым строем, построился на полковой площадке. Все в парадных алых мундирах. Прибыли представители гвардейских кавалерийских полков, много атаманцев, много старых бывших лейб-казаков. Очень торжественно прошел молебен, приглашенный из Троицкой церкви дьякон Нюхин, донской казак, громким, могучим басом провозглашал многолетие.

После молебна командир полка и старший из присутствующих поздравили казаков с полковым праздником, и потом полк проходил церемониальным маршем. Старший из присутствующих начальников благодарил за блестящий порядок и прохождение. Дружно отвечали казаки: «Рады стараться, Ваше превосходительство».

Парад окончен. Все присутствующие господа офицеры приглашены в столовую на обед. В бильярдной комнате накрыт закусочный стол с множеством всяких закусок, разными водками, коньяками и другими напитками. Из бильярдной перешли в столовую и сели обедать. Когда шампанское было разлито по бокалам, командир полка провозгласил тост за шефа полка Государя Императора. Дружное «ура!» покрыло тост. Все встали. Трубачи играли гимн «Боже, Царя храни». Все осушили бокалы. Потом были другие тосты... Много пили, много кричали «ура». Я не мог пить, и мне собранский казак незаметно приносил бокалы с грушевой водой Дудергофских ключей – прекрасный напиток, который невозможно было по виду отличить от шампанского. Долго сидели за столом, слушали интересные рассказы старших, и нам, молодежи, странно было слышать, когда старый генерал, окончив рассказ, говорил: «Это было 40 лет назад». Потом встали, ходили по собранию – «гуляли». Конечно, все подпили и ко мне приставали со словами: «Ну почему ты не надрался?» Это было мне так неприятно, что я тогда же решил, что в будущем никогда ничего спиртного пить не буду.

Часто в полку были кутежи, и каждый месяц, в первый вторник после первого числа, был офицерский обед, на который каждый офицер полка мог пригласить своего знакомого.

Но дамы в наше офицерское собрание никогда не приглашались. (Запорожская Сечь[28 - Имеются в виду традиции Запорожской Сечи в отношении дам. (Примеч. ред.)].) Никаких «вечеров с дамами» не устраивали, но каждый офицер обязан был не только сделать полковым дамам официальный визит, но быть знакомым с ними. Полковые дамы нераздельно принадлежали к нашей полковой лейб-казачьей семье.

Старые лейб-казаки, раньше служившие в полку, имеющие дела в Петербурге, старались приурочить свой приезд в Петербург ко времени официального обеда в полку, чтобы всех увидеть, познакомиться с вновь поступившими в полк офицерами, слиться с полковой семьей.

В полку пили только французские вина «Монополь», «Редерер», «Мум». Было в собрании и наше русское «Абрау-Дюрсо». Французское шампанское стоило флакон 6 рублей, а «Абрау-Дюрсо» 3 рубля. «Мум» почти никогда не пили, и я спросил, зачем его выписывают из Франции, когда есть, по той же цене, лучшие марки – «Монополь» и «Редерер», тем более что «Мум» никто не требует. Мне ответили: «Когда офицер так подопьет, что ему трудно выговорить «редерер» или «монополь», он всегда может промычать «мум».

Я твердо держался своего обещания и спиртного до женитьбы не пил – ни водки, ни вина. Когда же в 1906 году женился, к нам часто приезжал мой тесть – инженер путей сообщения действительный статский советник Воробьев. Он любил выпить перед обедом рюмку водки, а компаньона не было. Жена начала меня уговаривать пить рюмку водки, когда приезжает тесть. Я стал при нем выпивать рюмку водки. Потом стал иногда и без него пить одну рюмку, пил и в собрании при офицерах, и все-таки меня считали абсолютно непьющим. О моей исключительной трезвости знали и все офицеры Атаманского полка. Жена же гордилась, что это она выучила меня пить. Сама же никогда ничего не пила спиртного. Но пьяным я никогда в жизни не был и больше одной рюмки никогда не пил.

Интересна биография дьякона Нюхина. Это простой казак, и в юношеском возрасте он скитался по России, главным образом на Волге. Но вот приходит время идти на службу, надо справлять обмундирование, покупать строевого коня и тому подобное. Нюхин появляется в Новочеркасске, и у него является мысль поступить в войсковой хор, пребывание в котором считается за отбывание воинской повинности. Правда, в хоре надо пробыть, вместо трех лет полковой жизни, полных шесть лет, но не надо покупать строевого коня и оружие, не надо уезжать куда-то на запад в царство Польское, а можно оставаться в родном Новочеркасске, посещать спевки и церковные службы и, вообще, жить легко и спокойно.