Большая политика

– Вот именно! – вдруг просиял жених, не обращая внимания на невесту, – куда наше надзорное ведомство смотрит! В области расплодилось ворье, процветает коррупция, криминогенная обстановка ухудшается. Нужно собрать материальчики на прокурора, и подсунуть их кому надо в Москве. Так сказать, организуем контригру. Возглавим крестовый поход против оборотней в погонах, окопавшихся в областной прокуратуре! И пусть посмеют потом отправить в отставку честного губернатора, борца с коррупцией и стражника закона!

– Стоящего на страже закона, – механически поправил Монеткин.

– Идиот! – обрушился губернатор на помощника, – стоящий-лежащий, закон-шмон, – какая разница! Главное, быстро нужно действовать, времени у нас нет. Кстати, – Вячеслав Никанорович пристально уставился на Монеткина, – раз ты такой грамотный, прямо завтра, с утра, встретишься с редактором «Губернских новостей», это мой человек, и тисните в первый же номер какую-нибудь компрометацию на прокурора. Это будет, так сказать, предупредительный выстрел, а не одумаются – откроем огонь на поражение!

– Я лучше прямо сейчас в редакцию поеду, – Монеткин на всякий случай демонстративной лояльностью отводил от себя гнев шефа, – что бы в завтрашний же номер успеть.

Вячеслав Никанорович слегка кивнул, одобряя служебное рвение помощника, проводил его глазами до выхода, и только после этого обратил внимание на медленно закипающую «розмаринку», молча взял ее под руку и вернулся в зал.

Остаток свадьбы был скомкан. Новобрачный, хоть и повеселел слегка, но шутки воспринимал плохо, мало пил, почти не ел, всеобщему ликованию не предавался. Гости, на всякий случай подражая его поведению, тоже стали вяло реагировать на разного рода увеселительные мероприятия, доводя до исступления выбивающуюся из сил столичную ведущую. Вскоре жених сказался простуженным, и покинул ресторан с разгневанной законной супругой. За виновниками торжества потихоньку потянулись разочарованные гости, и ближе к полуночи огромный зал модного загородного ресторана оказался почти пуст, лишь за одним столом о чем-то ожесточенно спорили, едва не на кулаках, три представителя элиты, перебравшие дармового коньяка.

А в это время несчастный Монеткин, кляня судьбу, соплю и прокурора, в соавторстве с редактором «Губернских новостей» выполнял распоряжение шефа. Светлый праздник губернаторской свадьбы обернулся рутинной, нудной писаниной в редакции, отчего Монеткин искренне и глубоко страдал. В сокровенных чаяниях он мечтал стать великим политическим деятелем, как ручеек мечтает стать великой рекой, он грезил о великих свершениях на благо народа, как грезит о небе самолетик в детском парке аттракционов. «Стряпать статейки – разве это мое призвание!» – мучился губернаторский помощник, пока опытный редактор, выслушав задачу, быстро накидывал варианты газетной статьи. Но пребывающий в сквернейшем расположении духа помощник губернатора неизменно браковал эти наброски, справедливое негодование требовало удовлетворения, и Монеткин выместил растущее раздражение, отодвинув от компьютера редактора и самолично откорректировав материал. Вышло жестко, зло и емко, в соответствии с суровой реальностью политической борьбы и наисквернейшим расположением духа Монеткина. После контрольной читки искушенный редактор в деликатных выражениях, призывающих «не рубить с плеча» и «семь раз отмерить, прежде чем отрезать», попытался вразумить молодого человека. Но накопленный гнев вкупе с усталостью – а время уже перевалило глубоко за полночь, и заново переписывать статью не было никакого желания – заставили Монеткина остаться непреклонным, и статья была подписана в печать.

xxx

Утром следующего дня в кабинете прокурора состоялась традиционная планерка.

– Ну, конвоиры беззакония, какие будут соображения? – восседающий во главе массивного стола Павел Лаврентьевич отложил завтрашний выпуск «Губернских новостей» с претенциозным заголовком «Нелегальное казино прокурору подчинено» на первой полосе и бросил испепеляющий взгляд на своих заместителей, сидевшими двумя стройными рядами по обе стороны стола. Горечь обиды и печали больно жалили уязвленное самолюбие прокурора, скорбь и непонимание вероломного поступка губернатора прочно обосновались в прокурорском сердце, медленно, но верно нарастала благородная жажда справедливой мести. Подумать только, – значит, еще вчера Вячеслав Никанорович принимал искренние, от всей души, поздравления от чистосердечного Павла Лаврентьевича, уже тая иезуитский план нападения. Что за змея пригрелась в кресле губернатора! В кабинете висела тягостная, гнетущая тишина, даже жужжавшая муха прониклась трагичностью момента и замолчала.

– Слушайте, – не дождавшись ответа, вдруг оживился прокурор, – а этот брюхоногий бегемот случайно с катушек не слетел? Нет? Как иначе это объяснить? И Павел Лаврентьевич грохнул кулаком по газетной передовице, надеясь на хоть какую-то реакцию подчиненных. Но таковой, к вящей досаде Павла Лаврентьевича, не поступило.

– С другой стороны, он сам шнурки завязать не сможет, – вынужден был продолжить монолог Павел Лаврентьевич, – кто-то надоумил его. Тут, вероятно, большая политика замешана.

– Может, это самодеятельность редакции, – робко подал голос молодой заместитель по фамилии Цапко, – а Вячеслав Никанорович об этом и не знает. Уничижительный дружный смешок коллег был ему ответом.

– Эх, желторотый, – снизошел старый опытный заместитель, «видавший виды тертый калач», как ласково звал его Павел Лаврентьевич, – в этой газетенке без ведома губернатора даже прогноз погоды не напечатают.

Дружеское подтрунивание над Цапко немного разрядило грозовую атмосферу, но проблема оставалась нерешенной. Павел Лаврентьевич, как старший по званию и чину взял ответственность за принятия решения на себя: «Похоже, эта ехидна брюхоногая решила меня свалить, – задумчиво проговорил он, сокрушенно, словно не веря в происходящее, покачивая головой, – видать, замену мне нашел. Более сговорчивого». Затем встал, прошелся по просторному кабинету, собираясь с мыслями, и, тяжело вздохнув, пробормотал: «Эх, Слава, Слава».

– Может, просто направим запрос в редакцию, – подал голос один из заместителей, – проведем проверку, в результате которой изложенные факты не подтвердятся, ну, напечатают опровержение, да и дело с концом?

– Хорош тарахтеть! – рубанул прокурор и стукнул кулаком по лежащей на столе газете, – нужно кончать эту беллетристику! Тут обратного хода нет, запасные выходы замурованы. Сам губернатор не осмелился бы, тут из Москвы ветер дует. Спинным мозгом чую, большая политика замешана! В кабинете воцарилась тишина. Оглушенные глубиной проблемы, подчиненные боялись даже вздохнуть. Павел Лаврентьевич, довольный произведенным эффектом, обвел пристальным взглядом каждого из присутствующих, после чего скорбно потупился и трагичным, подрагивающим от волнения голосом вынес решение: «Лучшая оборона – это нападение. Но! (эффектная пауза, указательный палец нацелен на потолок) строго в рамках закона»! И, дабы исключить любое отклонение от намеченного курса, четкими формулировками начал раздавать указания: «Подготовить материалы по ЖКХ, по областной программе переселения из ветхого и аварийного жилья, посмотрите на сельское хозяйство, на операции с земельным фондом и имуществом в целом, займитесь бюджетом, что там можно по нецелевому расходованию пустить, поднимите дела по дорожному строительству…

– Дороги – это ж федеральный Автодор, – опять встрял молодой Цапко. Павел Лаврентьевич остановился, посмотрел в упор на молодого заместителя, заставив того вжать голову по самые плечи.

– А молодец, – вдруг похвалил прокурор, – видишь, и от тебя бывает польза, и, обращаясь уже ко всем, бросил – отставить дороги. «Помните, – продолжил он, мерно вышагивая по кабинету, – свалят меня – полетите и вы, борясь за меня, вы боретесь за себя. Наберем материалов для дела на губернатора, покажу его в Москве, и кто ж после этого осмелится отправлять в отставку честного и принципиального прокурора? Кто позволит оставить целую область на растерзание бандитов во власти? Как целый субъект федерации может остаться без главного блюстителя порядка и надзирателя законности?

– Без надзора за законностью, – неугомонный Цапко в силу молодости иногда поддавался порывам говорить, не успевая подумать, и уже клял себя за несдержанность.

– Пень лагерный, – взорвался прокурор, – имей ввиду, у выскочек может наступить досрочная гибель в результате преждевременной смерти. Павел Лаврентьевич пожевал губами, успокаиваясь, и продолжил наставлять подчиненных: «Тут главное – время, быстро нужно все делать, некогда сопли распускать, моргнуть не успеете – на нары пересядете». Подчиненные, подавленные неожиданной глубиной и сложностью обрушившихся проблем, угрюмо молчали, переваривая обрушившуюся на них информацию.

– Ну, винтики-колесики, чего сидим? – вскинулся Павел Лаврентьевич, и для дополнительного эффекта похлопал в ладоши, – если вопросов нет, то закрутились, завертелись!

Рабочее совещание было закончено, подгоняемые бодрыми напутствиями шефа, прокурорские начальники гурьбой высыпали из кабинета в приемную. Завидев Павла Лаврентьевича, из мягкого кресла быстро подскочил, даже подпрыгнул, долговязый человек средних лет, прятавшийся давеча за чучелом оленя в преддверии губернаторской свадьбы, и обреченно протянул руку для рукопожатия.

– А, наш многопрофильный магнат, – театрально развел руками Павел Лаврентьевич, увлекая гостя к себе в кабинет, – и строите, и сеете, и все вам мало! Что ж вы, Виктор Павлович, закон нарушаете? Долговязый начал было протестовать, но прокурор, не обращая внимания на протесты, обернулся в приемную. «Цапко! – перекрывая гул, рявкнул Павел Лаврентьевич, – прояви бдительность, обнаружь в завтрашнем номере «Губернских новостей» религиозный экстремизм, или разжигание межнациональной розни. В общем, сам подумай, что там найти можно». Молодой заместитель недоуменно замер посреди приемной, растерянно морща лоб и вопрошающе взирая на шефа.

– Ой, дурак! Ну желторотый, – подобострастно захихикал «видавший виды тертый калач», заискивающе глядя на начальника. Затем, изменившись в лице, перевел взгляд на Цапко, и снисходительно расшифровал молодому коллеге наказ начальника: «Дуй в типографию, арестуй тираж газеты». Павел Лаврентьевич сокрушенно покачал головой, смерив тщедушную фигурку непонятливого молодого заместителя, и, пропустив вперед «многопрофильного магната», скрылся в недрах своего кабинета.

– Виктор Павлович, – задушевно начал прокурор, усадив посетителя в мягкое кожаное кресло, – как же это вы, такой опытный бизнесмен, а закон нарушаете?

– Ох, что я опять нарушил? – опасливо удивился Тяглов, – если только на прошлой неделе припарковался в неположенном месте, так штраф уже оплатил.

– Мы тут серьезными вещами занимаемся, – посуровел прокурор, – есть сведения, что вы незаконное строительство ведете. Самострой, так сказать, на землях сельхозназначения.

– Я ж по закону… Вот решение комиссии по развитию сельского хозяйства, вот справка кадастровой комиссии, вот реестр областной, вот архитектура, вот градостроительный комитет, – Виктор Павлович суетливо сыпал из портфельчика на полированную столешницу разные бумажки, – я ж ни копейки из бюджета не получил, и не надо, Бог с вами! Я свои деньги трачу, я кредит привлек…У меня все оформлено, все по закону, мне только губернатор должен еще подписать, и все. И строительства у меня никакого нет – это ж бахча, я арбузы выращивать буду, так сказать, обеспечивать продовольственную безопасность страны. Импортозамещение у меня (Виктор Павлович прикрывался терминами, вошедшими в последнее время в политическую моду, в надежде облегчить свою участь).

– Ты, Виктор Павлович, – перебил лихорадочную тираду предпринимателя Павел Лаврентьевич, – дурака-то из меня не делай. Вот, черным по белому написано (Павел Лаврентьевич достал из ящика стола какой-то документ, подцепил на кончик носа очки, сфокусировался и начал зачитывать в слух: «Осуществил незаконное строительство дома отдыха на землях сельхозназначения. А? Что скажешь?» – и прокурор грозно глянул на магната поверх очков.

– Да вагончик строительный поставил, для отдыха рабочих, – почти простонал Виктор Павлович, – переодеться что б было где, перекусить…

– … Дома отдыха с водными аттракционами, – неумолимо продолжал зачитывать прокурор, не обращая внимания на оправдания «магната».

– Душ! Душ в вагончике для работяг оборудовали! – у Виктора Павловича оборвалось сердце, он съежился, обмяк, словно снежный сугроб под весенним солнцем.

– А губернатор у тебя, случайно, взятку за свою подпись не вымогал? – вдруг осенило Павла Лаврентьевича, и он с надеждой глянул на агрария.

– Нет. Просто ему все время некогда, – прямолинейно, как шпала, не улавливая тренда, тихо ответил тот, держась за сердце.

– Эх, жаль, – Павел Лаврентьевич поморщился и с досадой хлопнул ладошкой по столу. Он уже успел прикинуть, как можно использовать в сложившейся ситуации этот вопиющий пример губернаторского беспредела, – ну-с, будем действовать строго в рамках закона. У тебя осталось две недели, либо приводи все документы в порядок, либо, извини, пойдешь под суд за незаконное предпринимательство.

– Да когда же… взмолился было многопрофильный магнат.

– А через недельку зайди ко мне с отчетом о проделанной работе по исправлению ошибок, – беспрекословно прервал порыв Тяглова Павел Лаврентьевич, и углубился в изучение важных документов, давая понять, что аудиенция окончена.

Тем временем молодой заместитель прокурора, выполняя приказ, задумчиво бродил по коридорам типографии в поисках газетного цеха. Директора на месте не оказалось, остальные сотрудники, встречающиеся ему на пути, не оказывали должного участия в важном прокурорском деле, лишь указывая, иногда с помощью ненормативной лексики, направление поисков. «C моим-то образованием, с моей энергией и силами, да пыльной газетенкой заниматься!» – мысленно тосковал Цапко, его амбиции простирались куда дальше занюханной типографии. Это была тоска кухонного ножа, мечтающего освежевать тушу дикого кабана, а вынужденного изо дня в день нарезать лучок и шинковать капустку. Получасовые блуждания привели его, наконец, в газетный цех. Станки, похожие на модернизированную гильотину, аккуратно резали толстые рулоны бумаги, конвейер загружал форматные листы в здоровенные машины, и те с тихим шелестом выплевывали готовые газетные полосы и складировали их ровными стопками. В углу скелетом динозавра высился какой-то уже вымерший вид полиграфического аппарата. Людей не было, а допрашивать станки было бессмысленно. Молодой блюститель закона беспомощно озирался по сторонам, и, на его счастье, обнаружил-таки живую душу – явно подвыпивший тощий старичок, в перепачканном халате выплыл из коридорных лабиринтов, и с интересом уставился на прокурорского работника. Старичок был ветхим и нереальным, Цапко даже в первый момент заподозрил, что ему явился призрак типографии. Но, будучи жестким материалистом, он не поддался мистической версии и напустил на себя важный вид.

– Что это? – тыкнул пальцем Цапко в сторону раритета, глядя на невесть откуда взявшегося ветерана печатного производства.

– Так, стало быть, линотип наш, – любовно оглядывая наборный аппарат, ответил старичок, запустив руку в наборную кассу и играя буквами и строками из типографского сплава, – мы на нем еще партизанские листовки в сорок втором мостырили.

– Где тут «Губернские новости» печатают? – сурово пресек сантименты Цапко, раскрывая перед носом ветерана прокурорские «корочки».

– Так, сталось, тут и печатают, – равнодушно, даже враждебно отреагировал несознательный дед, и звякнул металлическим набором.

– Старый, что за беспорядок у вас тут, никого нет на рабочих местах, – возмутился заместитель областного прокурора (вершишь тут дела большого политического значения, а работать не с кем), – один ты, пьяный, как апофеоз этого типографского бардака.

– Чёй-то я – апофеоз? – не понял смысла незнакомого слова обидевшийся дед, – ты не гляди, что я старый. Я ведь могу (в этот момент дед зачерпнул пригоршню металлических строк и букв) марзаном аль бабашкой по апофеозу-то и съездить. Цапко внимательно посмотрел в недобрые глаза ветерана, и спинным мозгом почувствовал – да, действительно, этот может. Тот еще фрукт, надо бы позже присмотреться к его персоне. Судорожно убрав удостоверение в нагрудный карман, Цапко поспешил ретироваться. А вскоре, так и не встретив понимания со стороны типографских сотрудников, он вынужден был, провалив задание, вернуться в прокуратуру. А на заднем дворе грузчики, смахивая капельки пота со лба, утрамбовывали связки свежеотпечатанных газет и журналов, включая «Губернские новости», в пикапы и фургоны. «Нелегальное казино прокурору подчинено» уходило в розницу, тая политический взрыв разрушительной силы.

Докладывая о своем фиаско, Цапко обмирал от страха, ватные ноги то и дело норовили подкоситься, а по модно подстриженным вискам катились капельки пота. Павел Лаврентьевич перенес эту новость тяжело. Вопреки ожиданиям, он не обрушил громы и молнии на голову несчастного Цапко, лишь тихим, смиренным голосом оскорбленной добродетели попросил оставить его одного в кабинете, и поминутно вызывал секретаршу – сначала просил чай, и «что-нибудь к чайку», потом его кроткие просьбы касались коньячка, нарезанного лимончика, наконец, колбаски с сырком и требования донести до всех, что «я двух губернаторов пережил, уж с этим боровом как-нибудь справлюсь», переходящее в «и не таких моржей бросали». Персональный водитель, при деятельном участии стройной секретарши, с трудом усадил в служебный автомобиль порывающегося «прямо сейчас вывести на чистую воду грязные губернаторские делишки» прокурора, и, включив мигалку, рванул к прокурорскому дому, мечтая побыстрее сдать брыкающегося начальника на руки его жене.

Прокурорша была женщиной основательной, мощной (в дом зайдет – половицы прогнутся), и безгранично уверенной в себе. К ней очень шло ее, несколько устаревшее, имя – Капитолина Парамоновна. Возможно, это была последняя Капитолина Парамоновна на всю Россию. Она обладала зычным голосом, тяжелым ударом с обеих рук и, по меткому выражению Павла Лаврентьевича, фигурой «формы взбитой перины». Пусть не красавица, но, вне всяких сомнений, прокурорша была светской дамой, некоторые даже подозревали в ней живость ума, утонченную натуру и прочие достоинства. Завистники же клеветнически называли ее «отмытой хабалкой», но делали это исключительно за глаза, трусливо и подло, не рискуя вступать в очную дискуссию.

Добравшись до дома и едва завидев дорогую супругу, Павел Лаврентьевич моментально присмирел, даже загрустил. Капитолина Парамоновна одним взглядом оценила количество промилле в крови у мужа, и, расстроившись от полученного результата, с размаху залепила по мордасам полотенцем. Павел Лаврентьевич стоически принял наказание, не проронив ни слова, лишь зажмурил глаза. Потом была мощная и очень обидная затрещина, после которой Капитолина Парамоновна велела супругу без лишних разговоров ложиться спать. Павел Лаврентьевич немедля повиновался, направляясь в спальню и раздеваясь на ходу, но, проходя мимо жены, словил-таки несильную, скорее уже профилактическую оплеуху и трактовал ее как пожелание спокойной ночи.

Утро следующего дня было одно из худших в насыщенной жизни Павла Лаврентьевича. Это проклятущее «Подпольное казино…» устроило перестрелку в голове с вчерашним коньяком, постоянные телефонные трели сверлом стоматолога пронзали мозг. В любой иной день Павел Лаврентьевич отключил бы мобильник, отлежался бы на даче, сходил бы в животворящую баньку, испил бы целебного пивка, хоть и рискуя сорваться в недельный запой. О, его величество запой! – в начале радостный и невинный, как искренний поцелуй ребенка, в апогее всесильный и божественный, когда сознание проникает в высшие сферы, достигая просветления, и изуверски мучительный, смертельно опасный в финале. Кто ж осмелится потревожить русского человека, коли он в запое! Но сегодня, ввиду вероломства губернатора, пришлось ломать привычный график. Областной прокурор сидел за круглым столом в своей гостиной, в мягком халате, с перевязанной мокрым полотенцем головой, и мучительно решал, чего он хочет больше – арестовать всю редакцию «Губернских новостей», дать в морду губернатору или выпить холодного пива. После тяжких размышлений долг перед службой перевесил все. Испытывающий инквизиторские муки, Павел Лаврентьевич, стонущий и разбитый, дрожащими руками натянул пока незапятнанный синий прокурорский мундир, и, выпив крепкого кофе, собрался в свое ведомство.

– Паша, отлежись, – заботливо суетилась Капитолина Парамоновна, постепенно распаляясь и переходя на визг, – у тебя же давление! Ты же не выдержишь! К вечеру опять надерешься, как скотина!