Час Андромеды

– Это не совсем сон, это н-наполовину мечта. Это о том, какими были бы мы с тобой, если бы жили в б-будущем…

– Когда? В каком году? – спросила она.

Он умолк, погруженный в расчеты.

– В… три т-тысячи двести сорок восьмом…

– Ого!

2.Странствие странствий

Будущее.

Три месяца у Моря – летние каникулы – Руна собиралась провести в одиночестве. Точнее в обществе книг. В прежние времена ей, владеющей скорочтением, потребовалось бы целая библиотека – при мысли об этом Руне вспоминался древний монах, святой Иероним, который увез в пустыню, где предавался аскезе, огромную кучу манускриптов – предшественников печатных книг! Это был, наверно, самый начитанный монах в истории религий. Но еще в конце ЭРМ изобрели электронную бумагу, так что нынешняя «библиотека» помещалась в кармашек рюкзачка, а прочитать там можно было хоть тысячу книг.

Руна была любительницей чтения, и только и ждала возможности уединиться… И не ее вина, что буквально в первый же вечер ей привелось встретиться с таким же любителем уединенного чтения, совсем юным Зуг Дингом. Он словно бы поджидал ее, сам того не подозревая, на берегу тихой бухты Моря уже несколько дней, успел уже загореть и превратиться в драгоценную греческую скульптурку спартанского мальчика – не удивительно, что Руна ощутила явственный знак судьбы сразу, как только увидела Динга. А он, увидев, как Руна, подобно Афродите, выходит из морских волн, просто лишился чувств от потрясения. И когда он очнулся, первое, что он увидел, была смеющаяся Руна, брызгавшая ему в лицо холодной морской водой…

И тогда он с грустью подумал, что, верно, такой потрясающей девушке видеть обмороки сильных духом и тренированных, но беззащитных перед красотой, юношей ЭВК – не впервой. Руна воплощала в себе высшие качества, достигнутые долгой работой человечества над генотипом женщины – она была истинной Красотой Ненаглядной. И она действительно напоминала Афродиту, только была гораздо тоньше и более хрупкой.

Трудно было бы, впрочем, решить, кто из них более хрупок…

Доверчивые к знакам судьбы, ласкаемые невидимым психологическим полем безопасности и заботы коммунистического общества, юноша и девушка, полюбили друг друга.

Днем, нежась на горячем солнце, сидя рядом на горячем песке, они вели долгие разговоры, открывая друг другу всю свою жизнь, готовя пищу, как первобытные люди, зажигая костер по вечерам, читали стихи, обсуждали прочитанные книги, сами веря и одновременно не веря в наступившее в их жизни первое счастье…

По утрам, сварив на костре в соленой морской воде рисовые зерна и немного поев, умывшись, сделав гимнастику, поплавав немного, Динг и Руна приступали к чтению. Динг сидел в позе лотоса, как древний йог, соорудив из длинной ветки подставку для «вечной книги». И так как, чтобы «перевернуть страницу», нужно было всего лишь подуть на нее, прилежно занимался пранаямой, йоговским дыханием. Страницы мелькали, как мотыльки.

– Ну, что – прочитал? – спросила Руна, когда Динг, закончив очередную книгу, грустно повернул к ней голову…

– Угу.

– Что это было?

– Повесть древнего русского писателя Толстого «Крейцерова соната». Русский дворянин рассказывает историю своей жизни попутчику. А заодно – и свою теорию, что эрос есть зло. Истинная любовь, как он утверждает, никогда не бывает взаимной: это все равно, что в стоге сена встретятся две горошины. А ревность, даже если любовь маленькая, может захлестнуть чувства и привести к преступлению. Поэтому грехом считали даже мысль о существе противоположного пола. Странно, ведь это была Россия, страна сильных, открытых чувств.

А когда внезапно эти чувства нахлынут, то вообще наступала трагедия, и сближение невозможно, и разлука – всюду боль. Мне кажется, что Евгений Онегин великого Пушкина кончает самоубийством. Сам поэт не пишет об этом, но намекает: «Блажен, кто праздник жизни рано окончил, не допив до дна бокала терпкого вина…»

Руна, полоскавшая посуду в камнях, обернулась.

– Если эрос – зло, – спросила она, – как же тогда продолжался бы человеческий род?

– Никак. Герой «Крейцеровой сонаты» считал, что человеческая жизнь, как нечто материальное, просто недостойна существования. Дух противопоставляется телу, которое считается греховным. Такие теории были распространены уже в начале Темных Веков, сразу после упадка античного мира. Так пытались объяснить инфернальность мира, не понимая необходимости трудностей и страданий для самосовершенствования человека…

Руна подошла к Дингу сзади и обняла его.

– Где ты все это узнал?

– Сам не знаю. В школе об этом не говорили. А в моей жизни настоящих трудностей еще практически не было.

Море мерно шумело.

– Какая она была великая, эта русская культура, – сказала Руна, вставая и указывая рукой на широкий морской горизонт. – Ничуть не менее великая, чем Древняя Греция! В начале ХХ века после Первой Великой Революции именно в России была сделана невиданная попытка поднять культурный уровень необразованных «низов» общества и уравнять их с «верхами». Думали, что культуру можно так же отнять и поделить, как вещественные богатства. В результате ничего не получилось: в конце концов образование перестали ценить, простой, не творческий труд восславили как нечто сверхценное. Поэзию заставляли служить пропаганде. И вот после смерти великой Ахматовой, классическая русская культура практически стала реликтом. Эрф Ром предвидел это. А еще раньше – выдающийся русский поэт Волошин, живший здесь, неподалеку, возле этого вулкана. Он и похоронен был здесь, на горе. Вот что он писал:

Пойми простой урок моей земли:

Как Греция и Генуя прошли,

Так минет все – Европа и Россия.

Гражданских смут горючая стихия

Развеется… Расставит новый век

В житейских заводях иные мрежи…

Ветшают дни, проходит человек,

Но небо и земля – извечно те же.

– Она возродилась потом, в эпоху Второй Великой Революции – продолжал Динг. – Но уже другая… Я хочу увидеть место, где был похоронен этот поэт. Ты говоришь – это рядом?

– Ты можешь увидеть отсюда. Вон та далекая гора, полускрытая скалой.

Динг тоже встал. Лучи солнца огоньками зажигались в его глазах.

– Нет. Надо пойти туда самому, взобраться на гору и посмотреть своими глазами.

– Я вспомнила конец стихотворения. Вот он:

Поэтому живи текущим днем.

Благослови свой синий окоем.

Будь прост, как ветр, неистощим, как море,

И памятью насыщен, как земля.

Люби далекий парус корабля

И песню волн, шумящих на просторе.

Весь трепет жизни всех веков и рас

Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

– Великая поэзия! И все-таки – какая-то грусть охватывает и от этих стихов, и от этого пейзажа… От сознания гибели великой культуры, пусть и временной…

– Послушай, Руна! Ведь мысль, выраженная в этом стихотворении, – это не названное, но точное предвидение генной памяти, генетического единства всего человечества, нет, что я говорю – всей биосферы! Открыв это в себе и своим соотечественникам, Максимилиан Волошин подарил им счастье ноосферного миропонимания, философии, которая с тех пор превратилась в нашу веру, поддерживающую людей в борьбе против инферно…