Мы наш, мы новый…

– Привет…

– Вот скажи, Андрей, когда ты понял, что нейросеть – это смерть?

– Да я об этом впервые от тебя слышу.

– Как?! – Уго отпрыгнул от него, будто увидел опасность. – А почему тогда…

– Не успели. Я в вашем мире всего без году неделя.

– Без году неделя? Это как? Впрочем… Но, – он запустил пальцы в шевелюру и яростно зачесал. – Нет, не может быть. Нейросети ставят в крайнем случае, при выходе на службу. А у тебя её нет! Ты мне врёшь? Признайся, врёшь, да?

– Так я и не служу пока. Я курсант. Да, мне предлагали нейросеть, но я отказался.

– Молодец! – Гатыч нервно заходил взад-вперёд. – Тогда ты можешь остаться живым. Я тебе всё сейчас объясню.

Он легко подпрыгнул на полтора метра, привычно сел на металлическую поверхность лафета, и заиграл пальцами сцепленных рук.

– В общем, они нас убивают, да. Впрочем, я уже это говорил. А что же тогда не говорил? А, вот! Пойми, Андрей, когда человек соглашается заменить собственную вегетативную систему на нейросеть, это всё равно, что он меняет ноги на быстрые, но механические протезы. Да, реакция возрастает, да появляется возможность залить прямо в сеть не только теоретические знания, но и практические навыки. Но ведь при этом умирает подсознание! А что такое подсознание?

Гатыч резко уткнул вывернутые ладони в колени, из-за чего его плечи и локти высунулись вперёд, а спина сгорбилась, и вопросительно посмотрел на собеседника. Андрей недоуменно пожал плечами.

– Вот! – удовлетворённо ткнул в него пальцем Уго. – И ты не знаешь, и все уже забыли. Ведь это и есть наша личность, наша душа. Вся память, все навыки, весь опыт, всё оно там. Всё, из чего мы сами и состоим. А у них, – он неопределённо ткнул пальцем через плечо, – вместо души сеть. Ты понял?

– Почему ты здесь? – Андрею стало интересно. Собеседник явно не в себе, может быть даже душевнобольной. Но рассказывает неожиданные и на удивление логичные вещи.

– А! Ты же тоже здесь, верно? И я здесь. А почему мы здесь? Чтобы учиться! Видишь ли, эти, – он опять махнул пальцем за спину, – не учитывают одного единственного фактора. В обычной жизни он, может быть, незаметен, и ценность его, как определяющего, стремится к нулю, но если смотреть на человека не как на набор клеток и молекул, а на уровне разума…

Он нарисовал ладонями в воздухе перед собой круг, но так увлёкся, что соскользнул со своего импровизированного сиденья. Резко махнул руками, как крыльями, но бесполезно. Видимо, в его подсознании не было навыков левитации. Андрей успел поймать оппонента у самого пола, тот в местной гравитации весил чуть больше бидончика пива. Сердюк легко вернул Гатыча на место.

– Спасибо, коротко кивнул тот. На чём я там остановился?

– На человеке, как разумном существе.

– А, ну да. Так вот. Человек – существо разумное, да. А значит, в отличие от неразумной электроники, при выборе необходимого в сложившейся ситуации навыка, он не будет заниматься примитивным перебором, как процессор нейросети. – На этот раз Уго объяснял гораздо спокойнее, и, если бы не глаза и волосы, вполне походил бы на нормального, здорового человека. – Неизвестно, откуда это берётся, но при достаточном наборе вложенных в подсознание навыков, при так называемом опыте, оно, подсознание, без перебора, без тщательной оценки параметров, мгновенно выбирает нужный в данной ситуации навык. Ну, ты же меня понимаешь, да?

Андрей задумался. Услужливая память тут же выдала картинку, как он, зелёный курсант, вспоминает строчки талмуда, выполняя определённые фигуры. А вот он уже офицер, с серьёзным налётом, делает всё не просто не задумываясь, но ещё и подгоняет параметры под задачу. Хм… В чём-то это Угагатыч прав… А что, если…

– Ну ведь понимаешь, да?

– Я-то понимаю, – нетерпеливо ответил Сердюк. – Но как законтачиться с птичкой без нейросети? Не думаю, что горшок мнемоника поможет.

– Ха! – Уго всплеснул руками. – Мнемоник! Да мнемоник – это костыль, да. Для тех, кто не может пользоваться сетью, но не имеет навыков в подсознании. Тогда, чтобы хоть как-то действовать, им приходится цеплять на голову этот тюрбан. Вот, к примеру, я.

Он почему-то обвёл руками пространство вокруг, вместо того, чтобы ожидаемо указать себе на грудь.

– Ты думаешь, чего это известный доктор, нейробиолог, заперся в никому не нужной четвёртой кормовой батарее? Ха! Да я как раз и пытаюсь избавиться от костылей. Думаешь, что я здесь делаю, а? О-о!!! Видишь эти орудия? А вот он я. И я ими учусь управлять. Безо всякой нейросети, без мнемоников на голове. Я уже месяц загоняю в подсознание навыки прицеливания и заряжания. И знаешь, что? Ещё немного, и я им всем покажу, да! Я уже управляю четырьмя орудиями одновременно, да.

– И как?

– Ну, – Гатыч заёрзал. – Не очень точно, но я уверен, и этот навык ко мне придёт. А зато, когда я впервые сунул ладони в панель управления, я вообще ничего не мог. А сейчас… Правда, попадаю не всегда. – Он покраснел и кинул быстрый взгляд на собеседника. – Но я же их не заряжаю боевыми! Только энергия, и той немного. Так что максимум, что может произойти – электромагнитный импульс. А после него всего-то и надо, что перезапустить технику, и потратить пару минут на диагностику. А… – Уго недоуменно посмотрел на Андрея. – А ты что, этого не знал?

Последнюю фразу Сердюк услышал уже на ходу, практически, в шлюзе. Ведь, может, этот клоун не так и не прав, может всё и получится. Уж у него-то лётного стажа и прочих навыков на пятерых хватит. Если птичка запустится, конечно… Он одним движением плюхнулся в кресло-мешок, резким жестом отбросил в сторону лопнувший горшок мнемоника, и, глубоко вдохнув, сунул ладони в щели панели управления.

Несколько секунд ничего не происходило, затем в голову полезли непонятные образы. Потом с полминуты на языке вертелась фраза «То лапы ломит, то хвост отваливается», и Андрей понял, у него ударен стабилизатор. Правый верхний. Долбаный Гатыч саданул своей пушкой, и он, Сердюк, зацепился плоскостью за выступ на броне. И сейчас стабилизатор безумно чешется, потому что штатная колония наноботов производит ремонт в полевых условиях.

Чешется… Стабилизатор. Андрей осмотрелся. Впрочем, никаких усилий это не требовало. Он прекрасно видел во всех шести плоскостях одновременно, кроме того, чувствовал, что сил у него ещё ого-го, девяносто четыре процента, боекомплект вообще не израсходованный. Лётчик оттолкнулся гравитационным полем от дна шахты и, неспешно корректируя вертикаль, чтобы не цепляться за стенки, взмыл в небо.

Вокруг сияющим ковром лежала ослепительно прекрасная звёздная россыпь. Под ней резными контрастными угловатыми тенями выделялась громада Большого Штурмового Корабля Камалани. А между этими двумя ориентирами, лениво корректируя гравитационный луч, одиноким альбатросом плыл он, Андрей Сердюк. Человек и пароход, подумал лётчик, и тут же поправил себя. Нет, человек и истребитель. Как прекрасно было это чувство – не просто сидеть в мощной машине, устремлённой в небо, а самому быть этой стремительной машиной. Чувствовать, как микрочастицы чиркают по защитному отражающему полю, как антенны в стабилизаторах ловят пеленги, а процессор превращает их в координаты. Видеть всё на тысячи километров, а главное, ощущать себя живущим здесь, созданным для этой стихии.

А вон и Карилума. Вертится, ищет. Ну правильно, это же не он стрелял, да и птички сбитой пока не видит. А Андрей его – как на ладони. Сердюк чуть ускорился, чёрт, это невероятно, такая мощь, и полное ощущение, что не под капотом, а в нём самом. Подлетел, и, слегка сбросив скорость перед разгоном, ушёл в свечу с разворотом. Соперник заметил, заметался, попытался повторить манёвр, но где там. Сердюк уже у него сзади. Теперь гравилуч… Стрелять не надо, не враг всё-таки, поэтому стоит выпустить тот самый электромагнитный импульс. Залп! Всё. Противник сдох. Погасла пелерина отражающего поля, пропал фонарь и габаритные огни. Майор даже чувствовал, как у его соперника герметизировался шлем. Датчики, ставшие родными глазами, ушами и так далее, уловили не только полную остановку всех систем истребителя Карилумы, но и смятение, даже страх, самого пилота. Осталось только дотянуть строптивца до ВПП и сдать с рук на руки. Дело пары минут.

– Курсант Сердюк! – Это комэск.

– Я!

– Что у вас с мнемофиксатором?

– Вышел из строя, товарищ полковник.

– Хм… – командир почесал подбородок и долгим взглядом посмотрел на подчинённого. – Скажите, вам что-нибудь говорит имя доктор Уго Гатыч?

Сердюк замолчал, думая, как ответить на вопрос. Что Гатыч скрывается, это очевидно. То, что его убежище не секрет для первого отдела, тоже. Но какое отношение к нему имеет комэск? От ответа его спасла капитан Такари. Она неслышно подошла сзади к полковнику и, как продолжение диалога, сказала:

– К транспортникам пойдёт.

Полковник Лунакоа тут же обернулся к женщине, на ходу бросив Сердюку:

– Зайдёте ко мне вечером. – После чего уже преподавательнице, – Распределяйтесь, становитесь на довольствие, после доложите.

Такари довольно кивнула и улыбнулась своему единственному оставшемуся курсанту.

– Идёмте, Сердюк. Нам следует разместиться в общежитии, передать документы в канцелярию и получить полагающееся.

– А учёба? – не понял Андрей.

– Учёба никуда не убежит. С завтрашнего дня по эскадрилье объявляются учения, и вы принимаете в них самое непосредственное участие. Так что готовьтесь.

Уже выходя из ангара и переваривая свалившуюся информацию, лётчик переспросил:

– Я правильно понял, что в учебный сектор мы не вернёмся?

В ответ женщина улыбнулась.

– Для вас это будет затруднительно. Камалани только что стартовал к месту патрулирования. Так что двое суток у вас будут проходить учения в составе экипажа корабля, после чего прокол, на время которого вам надлежит налечь на теорию, а после, по результатам теста, вы будете распределены в боевой распорядок. А пока идёмте, Сердюк. Нам выделили места в общежитии.

– А Карилума?

– А Карилума, – она развела руками. – Он будет переучиваться на внутрисистемные транспорты. Там в экипажах в основном женщины, так что армедианцу, с его ранимым чувством чести, будет проще.