Добавить В библиотеку
Стихотворения
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Не надо
Не надо…Все призрачно – и темных окон матовость,и алый снег за стоп-сигналами машин.Не надо…Все призрачно, как сквер туманныймартовский,где нет ни женщин, ни мужчин —лишь тени женщин и мужчин.Не надо…Стою у дерева, молчу и не обманываю,гляжу, как сдвоенные светят фонари,и тихо трогаю рукой,но не обламываюсосульку тоненькую с веточкой внутри.Не надо…Пусть в бултыхающемся заспанномтрамваишкес Москвой, качающейся мертвенно в окне,ты,подперев щеку рукою в детской варежке,со злостью женской вспоминаешь обо мне.Не надо…Ты станешь женщиной, усталой умнойженщиной,по слову доброму и ласке голодна,и будет март,и будет мальчик, что-то шепчущий,и будет горестно кружиться голова.Не надо…Пусть это стоит, как и мне, недешево,с ним не броди вдвоем по мартовскому льду,ему на плечи свои руки ненадежныеты не клади,как я сегодня не кладу.Не надо…Не верь, как я не верю призрачному городу,не то, очнувшись,ужаснешься пустырю.Скажи: «Не надо…» —опустивши низко голову,как я тебе сейчас«не надо…»говорю.1960Мед
Я расскажу вам быль про мед.Пусть кой-кого она проймет,пусть кто-то вроде не поймет,что разговор о нем идет.Итак, я расскажу про мед.В том страшном, в сорок первом,в Чистополе,где голодало все и мерзло,на снег базарныйбочку выставили —двадцативедерную! —меда!Был продавец из этой сволочи,что наживается на горе,и горе выстроилось в очередь,простое, горькое, нагое.Он не деньгами брал,а кофтами,часамиили же отрезами.Рука купеческая с кольцамигнушалась явными отрепьями.Он вещи на свету рассматривал.Художник старый на ботинкаходной рукой шнурки разматывал,другой – протягивал бутылку.Глядел, как мед тягуче цедится,глядел согбенно и безропотнои с медом —с этой вечной ценностью —по снегу шел в носках заштопанных.Вокруг со взглядами стекляннымисолдат и офицеров женыстояли с банками, стаканами,стояли немо, напряженно.И девочкапрозрачной ручкойв каком-то странном полуснетянула крохотную рюмочкус колечком маминым на дне.Но – сани заскрипели мощно.На спинке —расписные розы.И, важный лоб сановно морща,сошел с них столп российской прозы.Большой, торжественный,как в раме,без тени жалости малейшей:«Всю бочку.Заплачу коврами.Давай сюда ее, милейший.Договоримся там,на месте.А ну-ка пособите, братцы…»И укатили они вместе.Они всегда договорятся.Стояла очередь угрюмая,ни в чем как будто не участвуя.Колечко,выпавши из рюмочки,упало в след саней умчавшихся…Далек тот сорок первый год,год отступлений и невзгодно жив он,медолюбец тот,и сладко до сих пор живет.Когда к трибуне он несетсамоуверенный живот,когда он смотрит на часыи гладит сытые усы,я вспоминаю этот год,я вспоминаю этот мед.Тот мед тогдакак будто сампо этим —этим —тек усам.С них никогдаон не сотретприлипший к нимнавекимед!1960Золушка
Моя поэзия,как Золушка,забыв про самое свое,стирает каждый день,чуть зорюшка,эпохи грязное белье.Покуда падчерица пачкается,чумаза,словно нетопырь,наманикюренные пальчикидевицы сушат врастопыр.Да,жизнь ее порою тошная.Да,ей не сладко понимать,что пахнет луком и картошкою,а не шанелью номер пять.Лишь иногда за все ей воздано —посуды выдраив навал,она спешит,воздушней воздуха,белее белого,на бал!И феей,а не замарашкою,с лукавой магией в зрачках,она,дразня и завораживая,идетв хрустальных башмачках.Но бьют часы,и снова мучиться,стирать,и штопать,и скрестиона бежит,бежит из музыки,бежит,бежит из красоты.И до рассвета ночью позднеюона,усталая,не спити, на коленяхс тряпкой ползая,полы истории скоблит.В альковах сладко спят наследницы,а замарашке, —как ей быть?! —ведь если так полы наслежены,кому-то надо же их мыть.Она их трет и трет,не ленится,а где-то,словно светлячок,переливается на лестницезабытый ею башмачок.1960Заклинание
Весенней ночью думай обо мнеи летней ночью думай обо мне,осенней ночью думай обо мнеи зимней ночью думай обо мне.Пусть я не там с тобой, а где-то вне,такой далекий, как в другой стране, —на длинной и прохладной простынепокойся, словно в море на спине,отдавшись мягкой медленной волне,со мной, как с морем, вся наедине.Я не хочу, чтоб думала ты днем.Пусть день перевернет все кверху дном,окурит дымом и зальет вином,заставит думать о совсем ином.О чем захочешь, можешь думать днем,а ночью – только обо мне одном.Услышь сквозь паровозные свистки,сквозь ветер, тучи рвущий на куски,как надо мне, попавшему в тиски,чтоб в комнате, где стены так узки,ты жмурилась от счастья и тоски,до боли сжав ладонями виски.Молю тебя – в тишайшей тишине,или под дождь, шумящий в вышине,или под снег, мерцающий в окне,уже во сне и все же не во сне —весенней ночью думай обо мнеи летней ночью думай обо мне,осенней ночью думай обо мнеи зимней ночью думай обо мне.1960«Людей неинтересных в мире нет…»
С. Преображенскому
Людей неинтересных в мире нет.Их судьбы – как истории планет.У каждой все особое, свое,и нет планет, похожих на нее.А если кто-то незаметно жили с этой незаметностью дружил,он интересен был среди людейсамой неинтересностью своей.У каждого – свой тайный личный мир.Есть в мире этом самый лучший миг.Есть в мире этом самый страшный час,но это все неведомо для нас.И если умирает человек,с ним умирает первый его снег,и первый поцелуй, и первый бой…Все это забирает он с собой.Да, остаются книги и мосты,машины и художников холсты,да, многому остаться суждено,но что-то ведь уходит все равно!Таков закон безжалостной игры.Не люди умирают, а миры.Людей мы помним, грешных и земных.А что мы знали, в сущности, о них?Что знаем мы про братьев, про друзей,что знаем о единственной своей?И про отца родного своегомы, зная все, не знаем ничего.Уходят люди… Их не возвратить.Их тайные миры не возродить.И каждый раз мне хочется опятьот этой невозвратности кричать.18 февраля 1961, Бакуриани«Хотят ли русские войны…»
Хотят ли русские войны?Спросите вы у тишинынад ширью пашен и полейи у берез и тополей.Спросите вы у тех солдат,что под березами лежат,и вам ответят их сыны,хотят ли русские войны.Не только за свою странусолдаты гибли в ту войну,а чтобы люди всей землиспокойно видеть сны могли.Под шелест листьев и афишты спишь, Нью-Йорк, ты спишь,Париж.Пусть вам ответят ваши сны,хотят ли русские войны.Да, мы умеем воевать,но не хотим, чтобы опятьсолдаты падали в боюна землю грустную свою.Спросите вы у матерей.Спросите у жены моей.И вы тогда понять должны,хотят ли русские войны.1961, Куба«Всегда найдется женская рука…»
Всегда найдется женская рука,чтобы она, прохладна и легка,жалея и немножечко любя,как брата, успокоила тебя.Всегда найдется женское плечо,чтобы в него дышал ты горячо,припав к нему беспутной головой,ему доверив сон мятежный свой.Всегда найдутся женские глаза,чтобы они, всю боль твою глуша,а если и не всю, то часть ее,увидели страдание твое.Но есть такая женская рука,которая особенно сладка,когда она измученного лбакасается, как вечность и судьба.Но есть такое женское плечо,которое неведомо за чтоне на ночь, а навек тебе дано,и это понял ты давным-давно.Но есть такие женские глаза,которые глядят всегда грустя,и это до последних твоих днейглаза любви и совести твоей.А ты живешь себе же вопреки,и мало тебе только той руки,того плеча и тех печальных глаз…Ты предавал их в жизни столько раз!И вот оно – возмездье – настает.«Предатель!» – дождь тебя наотмашь бьет.«Предатель!» – ветки хлещут по лицу.«Предатель!» – эхо слышится в лесу.Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.Ты сам себе все это не простишь.И только та прозрачная рукапростит, хотя обида и тяжка,и только то усталое плечопростит сейчас, да и простит еще,и только те печальные глазапростят все то, чего прощать нельзя.1961, КубаИрпень
Я так много когда-то тебе обещал,ну а дать ничего не могу —обнищал.Обещал тебе нас в синеве и листве,на зеленой листве,голова к голове,и по вишне прохладной за каждой щекой,и томительно пахнущий сеном покой.Мы хотели в Ирпень,в полудрему и лень,где, наверное, есть тот обрыв или пень,на котором писал под левкои и лес,убегая сюда,гениальный беглец…Но сегодня нельзя убежать никудаот стыда за историю,как от суда.Льют по-лютому ливни,безжалостно льют,размывая надежды на мир и уютдля тебя и меня,в синеве и листве,на зеленой траве,голова к голове…Лакировщики борщ поглощают,урча.Видный критик подходит —он мне до плеча.Но он все-таки треплет меня по плечу:«Вот сейчас вы такой, как давно я хочу.Не попались на удочку лестной молвыи к гражданской тематике вырвались вы…»Я в глазах твоих вижу презренье и стыд.Похвалою егодля тебя я убит.Ты не верь —я не тот,я не тот,я не тот!Просто весь я раздроблен,как в паводок плот.Этот критик – он врет.Ты не слушай вранья!Мои щепки ему по душе,а не я!Ну а ты говоришь:«Нет,ты именно тот.Ты не плот, а эпохой взлелеянный плод.Ты – любимчик эпохи,примерный сынок…» —и прекрасный твой взгляд нестерпимо жесток.Говоришь ты —эпоха мне кровная мать.Разве мать, она может калечить,ломать?Как коня, хомутали меня хомутом.Меня били кнутом,усмехаясь притом.А сегодня мне пряники щедро дают.Каждый пряник такойдля меня, словно кнут…Что – я этой эпохи лелеемый сын?Оцепляется проволокой Берлин,и в ООН по пюпитру чуть-чуть под хмелькомобнаглевший хозяйственник бьет башмаком.Погляди на него – вот эпохи дитя.Разыгралось дитя, и уже не шутя.Нет квартиры у нас. Он на это плюет,за ракетой ракету готовя в полет.Над Ирпеньюсырая осенняя мгла.Лакировщики мрачно играют в козла.Голодает Россия, нища и боса,но зато космонавты летят в небеса.Я страшней обнищал —я душой обнищал.Ты прости, что так много тебе обещал.Август 1961, ИрпеньСтрахи
Умирают в России страхи,словно призраки прежних лет,лишь на паперти, как старухи,кое-где еще просят на хлеб.Я их помню во власти и силепри дворе торжествующей лжи.Страхи всюду, как тени, скользили,проникали во все этажи.Потихоньку людей приручалии на все налагали печать.Где молчать бы – кричать приучалии молчать – где бы надо кричать.Страхи нас пробирали морозом,только вспомнишь – и вздрогнешь теперь,тайный страх перед чьим-то доносомили страх перед стуком в дверь.Ну а страх говорить с иностранцем —с иностранцем-то что, а с женой?Ну а страх беспредельный – остатьсяпосле маршей вдвоем с тишиной?Не боялись мы строить в метели,уходить под снарядами в бой,но боялись порой смертельноразговаривать сами с собой.Будь свободна, как Волга в разливе,но запомни те страшные дни,победившая страхи Россия,и бесстрашье свое сохрани!Совесть – главное наше богатство.Пожелаем нам всем одного:только совести нашей бояться,ну а кроме нее – никого.Пусть не смеет ни пытки, ни плахивоскресить на Руси кто-нибудь.Пусть уж если останутся страхи —это страхи людей обмануть.И когда я пишу эти строкии порою невольно спешу,то пишу их в единственном страхе —что не в полную силу пишу.1962Наследники Сталина
Безмолвствовал мрамор.Безмолвно мерцало стекло.Безмолвно стоял караул,на ветру бронзовея.А гроб чуть дымился.Дыханье из гроба текло,когда выносили егоиз дверей Мавзолея.Гроб медленно плыл,задевая краями штыки.Он тоже безмолвнымбыл —тоже! —но грозно безмолвным.Угрюмо сжимая набальзамированные кулаки,в нем к щели глазами приникчеловек, притворившийся мертвым.Хотел он запомнить всех тех,кто его выносил —рязанских и курских молоденьких новобранцев,чтоб как-нибудь посленабраться для вылазки сил,и встать из земли,и до них, неразумных, добраться.Он что-то задумал.Он лишь отдохнуть прикорнул.И я обращаюськ правительству нашему с просьбою:удвоить,утроить у этой стены караул,чтоб Сталин не встали со Сталиным – прошлое.Мы сеяли честно.Мы честно варили металл,и честно шагали мы,строясь в солдатские цепи.А он нас боялся.Он, верящий в цель, не считал,что средства должны быть достойными цели.Он был дальновиден.В законах борьбы умудрен,наследников многихна шаре земном он оставил.Мне чудится,будто поставлен в гробу телефон.Кому-то опять сообщает свои указания Сталин.Куда еще тянется провод из гроба того?Нет, Сталин не сдался.Считает он смерть поправимостью.Мы вынеслииз Мавзолеяего.Но как из наследников СталинаСталина вынести?Иные наследники розы в отставке стригут,а втайне считают,что временна эта отставка.Иныеи Сталина даже ругают с трибун,а саминочамитоскуют о времени старом.Наследников Сталина, видно, сегодня не зряхватают инфаркты.Им, бывшим когда-то опорами,не нравится время,в котором пусты лагеря,а залы,где слушают люди стихи,переполнены.Велела не быть успокоенным Родина мне.Пусть мне говорят: «Успокойся…» —спокойным я быть не сумею.Покуда наследники Сталина живы еще на земле,мне будет казаться,что Сталин еще в Мавзолее.1962Это стихотворение было написано сразу после выноса Сталина из Мавзолея.
Однако наследники Сталина были еще сильны. Даже редактор «Нового мира» Твардовский сказал мне с мрачной иронией: «Спрячьте куда-нибудь подальше эту антисоветчину от греха подальше…» Я начал читать его на своих выступлениях – часть зрителей возмущенно покидала зал. Председатель Союза писателей РСФСР Л. Соболев обвинил меня в том, что использую общественную трибуну для антисоветских вылазок. По совету В. Косолапова я передал стихотворение помощнику Хрущева В. Лебедеву. Он потребовал от меня некоторых поправок, и я уехал на Кубу. Прошло несколько месяцев, и вдруг во время Карибского кризиса Микоян привез с собой номер «Правды», где стихотворение успело появиться. Лебедев подсунул его Хрущеву в Абхазии, когда тому рассказывали о сталинском терроре на Кавказе. Хрущев послал стихи в «Правду» на военном самолете, и они были опубликованы 21 октября, став сенсацией. Группа партработников, не зная, что сам Хрущев дал указание печатать эти стихи, написала ему письмо с обвинениями редактора «Правды» Сатюкова в антипартийном поступке.
В библиографический справочник 1984 года не разрешили включить даже название стихотворения. (Впервые было напечатано в книге лишь в 1989 году – через 27 лет!)
Картинка детства
Работая локтями, мы бежали, —кого-то люди били на базаре.Как можно было это просмотреть!Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,зачерпывали валенками водуи сопли забывали утереть.И замерли. В сердчишках что-то сжалось,когда мы увидали, как сужалоськольцо тулупов, дох и капелюх,как он стоял у овощного ряда,вобравши в плечи голову от градатычков, пинков, плевков и оплеух.Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.Кровь появилась. И пошла всерьез.Все вздыбились. Все скопом завизжали,обрушившись дрекольем и вожжами,железными штырями от колес.Зря он хрипел им: «Братцы, что вы, братцы…» —толпа сполна хотела рассчитаться,толпа глухою стала, разъярясь.Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,и нечто, с телом схожее, топталав снегу весеннем, превращенном в грязь.Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.Я видел, как сноровисто и точнолежачему под самый-самый дых,извожены в грязи, в навозной жиже,все добавляли чьи-то сапожищи,с засаленными ушками на них.Их обладатель – парень с честной мордойи честностью своею страшно гордый —все бил да приговаривал: «Шалишь!..»Бил с правотой уверенной, весомой,и, взмокший, раскрасневшийся, веселый,он крикнул мне: «Добавь и ты, малыш!»Не помню, сколько их, галдевших, било.Быть может, сто, быть может, больше было,но я, мальчишка, плакал от стыда.И если сотня, воя оголтело,кого-то бьет, – пусть даже и за дело! —сто первым я не буду никогда!20 апреля 1963, КоктебельГраждане, послушайте меня
Д. Апдайку
Я на пароходе «Фридрих Энгельс»,ну а в голове – такая ересь,мыслей безбилетных толкотня.Не пойму я – слышится мне, что ли,полное смятения и боли:«Граждане, послушайте меня…»Палуба сгибается и стонет,под гармошку палуба чарльстонит,а на баке, тоненько моля,пробует пробиться одичалопесенки свербящее начало:«Граждане, послушайте меня…»Там сидит солдат на бочкотаре.Наклонился чубом он к гитаре,пальцами растерянно мудря.Он гитару и себя изводит,а из губ мучительно исходит:«Граждане, послушайте меня…»Граждане не хочут его слушать.Гражданам бы выпить да откушатьи сплясать, а прочее – мура!Впрочем, нет, – еще поспать им важно…Что он им заладил неотвязно:«Граждане, послушайте меня…»?Кто-то помидор со смаком солит,кто-то карты сальные мусолит,кто-то сапогами пол мозолит,кто-то у гармошки рвет меха.Но ведь сколько раз в любом кричалои шептало это же начало:«Граждане, послушайте меня…»Кто-то их порой не слушал тоже.Распирая ребра и корежа,высказаться суть их не могла.И теперь, со вбитой внутрь душою,слышать не хотят они чужое:«Граждане, послушайте меня…»Эх, солдат на фоне бочкотары,я такой же – только без гитары…Через реки, горы и моряя бреду и руки простираюи, уже охрипший, повторяю:«Граждане, послушайте меня…»Страшно, если слушать не желают.Страшно, если слушать начинают.Вдруг вся песня, в целом-то, мелка,вдруг в ней все ничтожно будет, кромеэтого мучительного, с кровью:«Граждане, послушайте меня…»?!29 сентября 1963, Ангара,пароход «Фридрих Энгельс», Иркутск – Братск«Пришли иные времена…»
Пришли иные времена.Взошли иные имена.Они толкаются, бегут.Они врагов себе пекут,приносят неудобстваи вызывают злобства.Ну а зато они – «вожди»,и их девчонки ждут в дождии, вглядываясь в сумрак,украдкой брови слюнят.А где же, где твои враги?Хоть их опять искать беги.Да вот они – радушнокивают равнодушно.А где твои девчонки, где?Для их здоровья на дождеопасно, не иначе —им надо внуков нянчить.Украли всех твоих врагов.Украли легкий стук шагов.Украли чей-то шепот.Остался только опыт.Но что же ты загоревал?Скажи – ты сам не воровал,не заводя учета,все это у кого-то?Любая юность – воровство.И в этом – жизни волшебство:ничто в ней не уходит,а просто переходит.Ты не завидуй. Будь мудрей.Воров счастливых пожалей.Ведь как ни озоруют,их тоже обворуют.Придут иные времена.Взойдут иные имена.10 октября 1963, ГульрипшЛюбимая, спи…
Соленые брызги блестят на заборе.Калитка уже на запоре.Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги
10 форматов