От трёх до тридцати

– Дякую, дядя Сёма, тилькы воны мэни дуже вэлыки будуть…

– А ты личи, що цэ – як бы твои чоботы. Як бы – на вырост тоби.

Антон обнял Семёна Иосифовича, и они долго сидели молча.

Прошло три месяца. Однажды, прямо в разбитку, где как раз шла «перестрелка» с «немцами» («немцами» быть никто добровольно не хотел, приходилось быть «немцами» по жребию, через считалку: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, немец, хто ты есть такой? (В считалку пришлось добавить «немца»). Прибежал гонец:

– Антоха, позырь, тама бабка твоя знайшлася, сыдыть у Доры. Тебя Дора вызывае! Антоха, бабка, мабуть, шамовку притараканила, не пустая ж приканала до тэбэ, дашь шматок, не затырь, понял?

– Аты не брешешь? Прибожись! – новость была ошеломляющей.

– Скинь штаны та пробежись! Век отца и матери не видать! Сукой буду через Батайский семафор! – клятвы были серьёзные и стоило слух проверить.

По рассказам матери в начале войны, Антон помнил, что у него где-то в Макеевке есть бабушка, которая – мамина мама. Тогда ему было шесть лет.

А когда Антона с крыши вагона, с обеих сторон сразу, взяли в «клещи» дяди в синих фуражках, они забили плотняком шпаной клоповник в КПЗ (камера предварительного заключения) и стали пытать поодиночке: кто, что помнит о родных местах и родителях.

Пацаны, как партизаны, стояли насмерть, легавых они, по наущению взросляков, обязаны были водить (мести пургу – врать!).

Однако, Антон чудом выжил в оккупацию и он уже сам хотел найти крышу над головой. Поэтому, попав в «клоповник» (КПЗ) по пятому заходу, он сразу сообщил всё, что запомнил от матери: фамилию мамы и место, где живёт родня его мамы: город Макеевка.

Так он и оказался в Макеевском детдоме №3. Детдомы в то время, через ЗАГСы, усердно разыскивали родственников своих воспитанников и, случалось, не безуспешно. Так, например, Доре Борисовне не без труда удалось разыскать только по известной в округе фамилии бабушку Антона, едва она возвратилась из эвакуации в Горьковскую область. Переговоры с бабушкой проходили трудно и вначале без участия Антона.

Анна Семёновна, бабушка Антона не имела средств на содержание внука: она не получала пенсию. В то время многие, не имеющие трудового стажа, не получали пенсий (бывшая аристократия, бывшие заключённые, тунеядцы и сельчане, не выработавшие нормы трудодней и приравненные к тунеядцам!). Анна Семёновна, как жена крупного коммерсанта, относилась к «лишенцам» первой категории – «буржуинам», она никогда не работала на «совдепию» (на сатану!) и не хотела хлопотать пенсию (у сатаны) из принципа. Она всю жизнь крутила ручку «Зингера» – швейной машинки, и сама поставила на ноги шестерых детей, после смерти мужа, вернувшегося с войны, ещё той, Первой, – «лёгочником» – он попал под газовую атаку…

Дора Борисовна была членом комиссии ГОРОНО по опекунству и усыновлению Она пояснила, что оформить опеку Анна Семёновна не может, как не имеющая соцобеспечения, а без опекунства она не сможет получить на Антона продуктовые и товарные карточки: замкнутый круг! А без опекунства отдать внука бабушке насовсем, Дора Борисовна не имела права. Порешили, что бабушка напишет заявление и сможет забирать внука Антона на воскресные и праздничные дни в качестве гостевания, до разрешения бабушкой вопроса о её пенсии. (А это, к сожалению, означало – никогда!) С тем и порешили: объявить ситуацию Антону.

Антон постучался (Дора приучила!) и вошёл в кабинет Доры. На стуле перед ней сидела пожилая, хорошо одетая, женщина (портниха, ведь!).

– Вот, Антоша, радуйся! Это твоя бабушка! Мы нашли Анну Семёновну и теперь ты сможешь ходить к ней в гости… – объявила Дора Борисовна, подойди к ней!

Антон неспешно, без эмоций, подошёл к женщине, которая обняла Антона и заплакала. За её спиной Дора подавала Антону знаки: «Обними бабушку, скорее!»

Но Антон был в непонятках: «Как же так? Других детей забирали из детдома насовсем домой, когда находились родственники, а его… только в гости?…

– А я вспомнил бабушку! Когда я болел, перед войной ещё, какая-то тётя с огнём ставила мне «банки», а бабушка совала мне под нос жёлтого жирафа, чтоб я не орал…

– Да, да, Антоша! Он до сих пор хранится у меня дома, твой жёлтый, плюшевый жираф! – Анна Семёновна была растрогана: вспомнил-таки внучек её, хотя ему было всего четыре года! Узнал бабушку!

Поскольку Анна Семёновна жила в семи километрах от Макеевки, Дора послала за Семёном Иосифовичем, чтобы взял у Готлиба (Завхоза института) линейку (пролётку) и отвёз Антона с бабушкой к ней, на её рудничный посёлок Бурос, в её собственный флигель. Это был небольшой домик в углу двора, в котором, до революции жила бабушкина прислуга. А когда пришли красногвардейцы и выдрали у Анны Семёновны с мясом серьги из ушей, она «подарила» два краснокирпичных дома школе, для учителей, а сама переселилась с шестью детьми во флигель.

НИИ (институт) имел свой «транспорт»: двух лошадей, грузовую бричку и лёгкую, «пассажирскую», на рессорах, повозку – линейку. Марк Васильевич Готлиб, завхоз НИИ, без проблем давал свой «транспорт» детдому в обмен на уход за лошадками и хлопоты по очистке конюшни Семёном (Сёмым!), в чём ему, с огромным удовольствием, помогали не только пацаны, но даже девочки из старшей группы. Жеребцам они дали женского рода имена: Сирота (Он?, она?) и Звёздочка за белое пятно в виде звёздочки на лбу. Они охапками носили лошадкам траву, тщательно собирая и подсушивая, на всей территории НИИ.

Но вот подошло время идти в школу. Для Доры это была головная боль, похуже даже, чем дисциплина в детдоме и добывание пропитания и одежды.

Дело в том, что большая половина воспитанников были так называемые – «переростки», которых школьные учителя называли – «мучениками» и, скрепя сердцем, выставляли им, без опросов у доски, тонюсенькие тройки. Это были дети, которые не учились в школе во время немецкой оккупации или беспризорники. Их, по возрасту, садили сразу в третий, (А а то и – в четвёртый!) класс!, минуя первый и второй, по негласному правилу: спровадить детдомовца в РУ (Ремесленное училище, в народе – ростовский урка), даже после третьего класса, со справкой, что он «ученик четвёртого класса». Так, например, рядом с Антоном на школьной парте, в третьем классе, сидел Валька Бугаев, четырнадцатилетний пацан, с боевой медалью «За отвагу» на груди! Тогда это было оч-ч-ень серьёзно и ни один учитель не отважился бы поставить Вальке двойку: Валька, в открытую, носил трофейный тесак и его, как огня, боялись все жуковатые и местная шпана. Говорили, что некоторых Валька уже пырнул.

Антон был из таких же: его посадили сразу в третий класс, промеж двух отличниц и он старательно, высунув язык, перерисовывал на уроке арифметики столбики с делением и сердился на девчонок, когда эти «столбики» оказывались у них с разными уголками в «делителе» и палочками «итого». Перевод в четвёртый класс школа ему «нарисовала» чисто из жалости и понимания, но предупредили Дору, что с детьми надо заниматься дополнительно, в стенах детдома, а школа «рисовать липу» не имеет права, ибо имеются жалобы со стороны училищ, куда приходят со школы «переростки», даже не умеющие толком писать и читать.

Ага! Придумали! Заставить заниматься на дому этих вольных жителей вольного города Данцига не было никакой возможности. Они охотно выполняли все хозработы, но, ни в какую, не желали ни минуты заниматься дополнительно, кроме времени на «самоподготовку» для выполнения домашних заданий. И то: одна отличница решала задачи, а остальные девчонки переписывали в тетради готовые ответы пацанам, которые в это время «воевали» в разбитках.

Но, не бывает худа, без добра! Или, по Закону равновесия, добро должно где-то и чем-то компенсировать зло. Когда Дора пожаловалась Анне Семёновне, что внучек, мягко говоря, слабо готов к учёбе в четвёртом классе и требуется работа с ним, бабушка тут же схватилась за идею: Дора отпускает Антона в школу на посёлке Бурос с проживанием у бабушки, а Анна Семёновна торжественно пообещала сделать Антона отличником «начального образования». И даже – получение «Похвальной грамоты»! Ведь учителя жили в одном дворе, в бывших бабушкиных хоромах.

Для пользы дела, Дора Борисовна нарушила все параграфы и инструкции, сама приехала, проверила как живёт Анна Семёновна и… отпустила Антона к бабушке на проживание и учёбу. И даже выделила кое-какие продукты: муку, сахар, крупу и растительное масло из нормы положенного Антону в детдоме.

– Пока у вас всё хорошо, потому что вы много работаете. А если, вы, не дай бог, заболеете, что тогда? – поостереглась Дора Борисовна от своего смелого, «самостийного» решения. Ведь в ГОРОНО она сама стояла на страже Закона!

– А тогда Антошик мигом прибежит к вам и сообщит, он эту дорогу уже знает. А у вас же он по спискам проходит. У меня он, как бы – условно, для подтягивания его в учёбе!

Анна Семёновна, вырастившая шестерых детей, понимала, что метод повара из басни Ивана Крылова «Кот и Повар», повлиять на внука нотациями и уговорами не сработает: после вольницы пацаны взрослых всерьёз не принимали, а все их советы отторгали.

Бабушка пошла другим путём. Кроме пленного немца Франца, уголь ей стал приносить завербованный на шахты украинец Опанас. Их, целым эшелоном из «теплушек», под конвоем, чтоб не разбежались, привезли из Западной Украины. Некоторых поселили по соседству, в общежитии. Когда Опанас не пришёл несколько дней с углём, вечером, бабушка послала Антона в общежитие к Опанасу с кукурузными лепёшками, нужда сближает людей:

– Отнеси, Антоша, Опанасу покушать, он такой слабый был в прошлый раз. Мабуть, не в силах уже уголь носить…

В каждый приход в общагу Антон наблюдал одну и ту же картину. Наскоро смыв угольную маску с лиц холодной водой, редко кто – с мылом или с содой (большой дефицит!), измученные непривычной тяжёлой работой под землёй молодые сельские парни, по очереди, на керосинке, варили себе мамалыгу прямо в оловянных мисках. Без масла, сахара и соли, всё это продавалось только по карточкам и дорого стоило.

Опанас тоже сварил себе кашу и ел, выскребая подгоревший слой на дне миски, оловянной ложкой.

Ложка эта была уже наполовину источена от ежедневного скобления подгоревшей мамалыги. Па веках глаз у Опанаса были чёрные обводы, как у модниц и от этого он, в своей худобе, смотрелся, как живой труп.

– Опанас, скажи, а сколько классов ты окончил в школе? – Антона потрясло убогое жилище парней и полуголодное существование.

– Тры класу. А вон ци, – Опанас указал на парней, – почти уси трохи бильш вчилыся: воны по чотыры закинчилы. Бо бильш у нас нэ було.

У Антона в голове заклинилось: так это и он со своими тремя классами вот так жить будет? Скрести дно оловянной миски, пока ложка не сотрётся до ручки! И шамать одну пустую мамалыгу? Ужас! И четвёртый класс их не спас от забоя в шахте…

Антона долго потом постоянно преследовало видение этих мисок со сточенными оловянными ложками и страшные чёрные маски от несмытого угля на лицах этих молодых, но измождённых стариков!

Анна Семёновна попала точно в цель!

Забегая вперёд: Антон окончил четвёртый класс с похвальной грамотой и потом всю жизнь учился, окончив два ВУЗа и самостоятельно изучив иностранные языки.. Он стал капитаном дальнего плавания и даже – литератором.

Димитр (Толик) Карамелев, 1953 г.

В новой школе соседом по парте у Антона оказался болгарин Димитр (Толик) Карамелев и они быстро сдружились. Дима с сестрой росли тоже без отца и тоже – впроголодь, мать работала в школе уборщицей и получала мизерную зарплату.

А через три месяца случилось то, чего так опасалась Дора: бабушка сильно заболела и уже неделю не вставала с кровати. Она угорела: закрыла заслонку печи раньше времени и отравилась угарным газом. Зима 1947 года была очень холодной. А отапливаться было нечем…

Такой вот наблюдался парадокс при родной советской власти: селяне умирали от голода, а жители Донбасса замерзали без угля! Новый министр угольной промышленности А.Ф.Засядько поклялся И.В.Сталину перевыполнить план по добыче угля, который ежегодно проваливали: не было кадров, а шахты были полузатоплены. Их взрывали дважды. Вначале – наши, при временном, планомерном отступлении, затем – немцы, при бегстве. (А 17 ноября, 1941 года Сталин подписал Приказ №0428, предписавший «Разрушать и сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск». О том, что в этих, оставленных врагу населённых пунктах живут-выживают наши люди Вождь как-то не подумал…) Благо, его опричники из НКВД не очень ревностно исполняли этот людоедский Приказ!

У шахтёров появилась издевательская крылатая фраза: Дадим Стране угля, хоть мелкого, но до х..рена, после того, как, ради плана, жителям Донбасса продавать уголь прекратили, всем, кроме как (за деньги и по лимиту 2 тонны на семью) – шахтёрам, на подземных работах… А в одном кубометре, считай, – одна подвода – полторы тонны угля. И вот как его растянуть на всю долгую зиму? Если уголь «Голубовский» – горит, как порох. А если антрацит – того одной закидки хватало на два часа. Но, чтобы всё тепло не улетало в трубу – прикрывали заслонку. А на ночь, когда угли гасли, чтобы сохранить тепло, закрывали заслонку совсем. На этом бабушка и попалась… Чуть не погибли оба…