И море, и Гомер – всё движется любовью…

Смерть Виталия Соломоновича Чечика, моего друга, – не единственная расправа с журналистами в нашем прекрасном городе.

Так что свобода слова – это не прекраснодушные пожелания. Журналисты гибли от рук тех, кто боялся свободного слова – Борис Деревянко, Юлий Мазур, Володя Бехтер, Виталий Чечик…

Написал и посчитал – Виталий Чечик умер весной 1999 года.

Двадцать лет прошло.

Никто не понес наказание.

Одарён по-царски

Для журналистов из «раньшего времени» день 5 мая был профессиональным праздником. Вот и мне сегодня захотелось вспомнить о журналисте той поры, моём коллеге, моём товарище, которого два десятка лет тому знала вся Одесса.

У царского рода Романовых были несметные сокровища. Как никак, «хозяева земли русской». Но чего у них не было и быть не могло – «Золотого пера» одесского мэра.

Дмитрий Васильевич Романов никакого отношения к своим коронованным однофамильцам не имел, но человеческим и журналистским даром был наделён природой щедро, по-царски.

Мы познакомились с ним в 1973 году на Пушкинской возле редакции ТАСС-РАТАУ. Он мягко произнес – Дима, не акцентируя фамилию, тем более отчество.

«Вечерка» только создавалась. Дима пришёл наниматься на работу. Он не был из тех, кто перешёл в «Вечерку» из «Комсомольской искры», его никто не рекомендовал, он, что называется, пришёл «с улицы». Конечно, не с пустыми руками. С фельетоном, вернее, текстом, который считал фельетоном. Но в его биографии был шарм. Он закончил станкостроительный техникум, затем заочный филфак, но работал пожарником. И был предан этой профессии. И Борис Деревянко рискнул – взял никому не известного «технаря», отправив его в отдел писем (читай – фельетонов) к Семёну Лившину.

Сейчас, когда «Вечерка» приближается к 46-летию, я вспоминаю с нежностью и грустью те дни. Какие мы все были разные, как много нас объединяло! А более непохожих людей – по темпераменту, росту, умению острить, а то и злословить, чем Дима Романов и Сёма Лившин, казалось, и выдумать нельзя. И тем не менее именно они в четыре руки написали большинство фельетонов «Вечерней Одессы», составивших её славу.

Нередко подключались и две руки Вити Лошака. Две недели тому, в апреле 2019-го мы сидели с ним на даче, увы, не на фонтанских дачах нашей молодости, а в симпатичном ресторане «Дача» и вспоминали и Семёна Лившина, и Дмитрия Романова… Они с нами навсегда…

– А помнишь коронную фразу Димы – «у него одна беда, он ходит всегда по одной стороне улицы, а деньги по другой»

– А помнишь, как вечно Лившин и Романов играли в доброго и злого следователей. Дима с его чеховской бородкой, всепонимающим взглядом, как бы гарантировал, что вас подставили, всё образуется, а Семён задавал жесткие вопросы…

Иногда я попадаю на Тираспольскую площадь. Всё изменилось вокруг. А каким замечательным местом для любителей вина и юмора был подвал «Антилопа-гну», который мы, шутя и веселясь, открывали в первоапрельский праздник. Мне было приятно, именно я придумал друзьям название для их сатирического отдела, привел к ним художницу Нину Никонову, которая нарисовала плакат «Антилопы-гну». Правда, Нину на этом я потерял – влюбилась в Диму Романова, но это происходило со многими дамами…

Но Тираспольской площади на открытии кабачка пели барды, звучали шутки…

Именно там Дима прочел один из лучших своих фельетонов – «Принудительное адажио», написанный в соавторстве с Семёном Лившиным. Это была традиция и способ самозащиты.

«Что делает хозяин, когда в окне вылетает стекло?

Если он умелец-золотые руки, он берет в эти руки алмаз, из правого кармана – стекло, из нагрудного – замазку. И, глядишь, через полчаса всё в порядке.

Но этот хозяин был не умелец, а наоборот. Поэтому он достал из правого кармана три рубля и робко позвонил в ремонтно-строительную контору».

Надеюсь, вы ощутили стиль авторов, восходящий к Ильфу и Петрову. А темы могли быть разнообразны, как жизнь «Привоза» или милицейского участка, «Скорой помощи» или ЗАГСа. Не помню, пришлось ли Диме для фельетонов играть роль новобрачного. Но «Скорая помощь», его брала, увозила и показывала все возможности советской медицины.

Рассказы о медицине и её героях были любимым устным творчеством Димы. Рядом с нашей дачей на Фонтане была дача замечательного хирурга Якова Ермуловича, с которым мы все дружили. Вот тут Дима мог за рассказы получить не только «Золотое перо», но и золотой скальпель, но он как-то не стремился к этому. Его увлекал фантазийный, смешной сюжет. И уже никто – ни Ира Пустовойт (его уже не первая жена), ни Витя Лошак и Вера Крохмалева (его друзья) – не могли понять, где вымысел, где реальность.

Дима был очень одесским человеком. Родился в 1943 году, в оккупации, притом, что мама его была еврейкой. Пряталась, рисковала жизнью каждую секунду, но полюбила, но родила ребёнка. И выходила, вынянчила. Я знал маму Димы. Она в семидесятые годы работала кассиром в рыбном магазине. Милая, добрая женщина. Вроде бы ничего героического, но с сильной волей, с пониманием, что хорошо, что плохо. И нельзя переступить. Это унаследовал у неё Дима. Как и чувство иронии, самоиронии.

Однажды поздно вечером Дима и Ира привели к нам на дачу своего гостя из Молдавии, шепнули, что это очень важный и нужный им человек. На стол поставили молдавское вино. И Дима начал бесконечную импровизацию о творческом потенциале «Вечерки» и хозяина дачи. Он так живописал и гиперболизировал все свои оценки, что гость из солнечной Молдавии с каждым Диминым словом чувствовал, будто пребывает в обществе каких-то легендарных людей. Длилось это долго. Гость наконец встал, вывел меня с веранды в сад и проникновенно попросил: «Пожалуйста, покажите мне, где вы пишете!». Я решил, что это молдавская застенчивость и деликатность, и гость пользуется эвфемизмом. Ни на минуту не сомневаясь в истинном желании гостя, я подвел его к дачному туалету и распахнул перед ним дверь…

Как обиделся на меня именитый гость…

Я быстро понял, что дал ужасную промашку! Дима хватался за голову, но в глазах его играли весёлые чёртики.

Таким весёлым, неугомонным я видел Романова и через годы, когда он работал в «Труде», в «Круге новостей».

Как-то не думалось о наградах, больше – о сражениях. В его жизни их было превеликое множество. И ведь героями фельетонов были не токмо работники ЖЭКов. Случались битвы и пострашнее, помню, сколько крови Романову и Крохмалевой стоил фельетон о набиравшем тогда силу нынешнем нардепе… А как вместе с Семёном Лившином им удалось снять с работы всесильного главврача Еврейской больницы. Уже был написан фельетон, уже Деревянко подписал его в номер, но… вмешались какие-то «могущественные» защитники и фельетон в тот день не вышел. Но у «Вечерки» тоже были друзья, ей покровительствовал одессит, зав. отделом фельетонов «Известий» Владимр Надеин. И тогда фельетон появился в «Известиях». Спор с местным партруководством «Вечерка» выиграла, а не проиграла.

Возглавлял в «Вечерке» Дмитрий Васильевич и отдел экономики. Потом его заменил в отделе Игорь Розов. Думаю, и он многое мог бы рассказать о совместной работе с Романовым. Они по-настоящему дружили.

В 2003 году один из фундаторов «Вечерней Одессы» – Дмитрий Васильевич Романов – ушел из жизни. За две недели до дня рождения, до шестидесятилетия. Не победили рак в двадцать первом веке. Но среди первых, кто получил «Золотое перо» мэра Одессы за 2003 год, – его фамилия, за вклад в журналистику Одессы. За то, что «Вечерка», созданная Борисом Деревянко, стала действительно одесской газетой, которую знали и любили во всем Советском Союзе.

Не умеем мы распоряжаться своим богатством – собрать бы все фельетоны, очерки, статьи Дмитрия Романова, воспоминания о нём, честное слово, книга бы вышла голубых кровей.

Сейчас в «Вечерней Одессе» создан славный музей истории газеты. Нашелся бы молодой журналист, кто бы пролистал газету за прошедшие годы, составил бы такой сборник, думаю, и Виктор Лошак, и Вера Крохмалева, да и я написали бы для него предисловие. Газеты действительно живут один день.

Память о людях долговечнее.

Праведница

Нарушу сложившуюся традицию.

В этот день, 22 июня, сколько бы ни прошло лет от 1941 года, мы вспоминаем погибших на фронтах Великой Отечественной, выживших в сраженьях, победивших.

И я много писал о воинах. Не о своих родных, не о дяде, погибшем в первый месяц войны, не о втором дяде, тяжело раненом при обороне Москвы, не о двоюродном брате, расписавшемся на Рейхстаге, не об отце…

В те годы, что работал в газетах, не принято было писать о родных, даже о близких знакомых.

И всё же одна тема, одна судьба живет в моем сердце многие годы. Что-то, где-то, как-то писал. Но не так, как хотелось.

И всё время не отпускает чувство вины.

Не воздали по заслугам человеку.

И вот сегодня, 22 июня 2019 года, я хочу напомнить о подвиге …немки.

Да, да. Немки Анны Мюллер.

Начать придется издалека.

Анна Мюллер родилась в последнее десятилетие XIX века в Австро-Венгерской империи. Мюллер – это фамилия по мужу, за которого вышла замуж, с кем в начале XX века переехала в Америку. Дела у молодых пошли хорошо, подняли дом, обзавелись хозяйством, родили двух дочерей – Елену и Жозефину… Много работали, хорошо зарабатывали, но Джозеф, муж Анны, увлекся социалистическими идеями. И когда читал про голод в Советской России, про неурожаи, детдома, принял решение – продать всё имущество, купить на эти деньги трактора и отправиться помогать строить социализм.

В 1924 году Джозеф и Анна осуществили свой план. Определили их в совхоз под Херсоном, трактора, естественно в сельхозтехнику, рулоны ткани на платья детишкам в детдома, но бывшие владельцы давали советы, решено было их отселить в Одессу, чтоб не мешали хозяйствовать…

Так в 1928 году Мюллеров поселили в одноэтажное барачное здание, на Белинского, 6, в две комнатки (туалет во дворе). Описать квартиру могу в деталях. Я многократно в ней бывал с начала шестидесятых годов, приходил сюда к своей подружке Лине Шац (сегодня это известный итальянский и русский поэт и художник Эвелина Шац), тут общался с ее мамой Еленой Осиповной, тетей Жозефиной Осиповной, с бабушкой – Анной Мюллер (мы обращались к ней – Анна Матвеевна).

Так что историю этой семьи знаю не понаслышке.

В предвоенные годы Жози, учившаяся в немецком педине, был такой в Одессе, вышла замуж за сокурсника, немца из Петерсталя, Эдуарда Штефана, а Хелен, учившаяся в художественном училище, вышла замуж за еврея, художника Мануэля Шаца. И в той и другой семье рождается ребёнок. У Штефанов – сын Эдгар, с ним позднее будет вместе учиться, дружить Феликс Кохрихт, у Шацев – дочь Эвелина…