Театр отчаяния. Отчаянный театр

В коротком лондонском отпуске запоем читала "Отчаянный театр" Гришковца. Во всех самолетах, во всех поездах. В автобусах между трапом и терминалом книгу у меня отбирали и смотрели укоризненно. Но я все равно выцарапывала её обратно и читала в очереди на паспортный контроль. В Лондоне было столько впечатлений, что текст неохотно, но всё же отступал чуть в тень, однако вечером, когда я падала на гостиничную кровать без задних лап, то передними подгребала к себе ридер и опять проваливалась в буквы. Поэтому поездка у меня получилась слоёная, как наполеон: слой Лондона, слой Гришковца, слой Лондона, слой Гришковца, трудно представить себе более несочетаемые субстанции, но мне нравятся такие резкие перепады.Если описывать "Театр отчаяния" прилагательными, то получится: откровенный, прямой, мужской, сильный, хорошо сделанный (упс, это причастие, но пусть будет), важный. А ещё это книга про то, о чём я всегда хотела спросить Гришковца, но никогда не спрашивала, а если бы и спросила, то вряд ли бы он мне ответил. И мало кому ответил бы, слишком личное это всё, а вот книгу взял и написал. Обозначил жанр как "мемуарный роман". Строго говоря, да, это мемуары. Но я, как ни стараюсь, не могу воспринимать Гришковца как реального человека, он для меня скорее персонаж его же моноспектакля "Как я съел собаку". Поэтому и жанр я определила бы частично как "приключения плута", частично - как "роман воспитания", и в обеих этих дефинициях нет ни капли насмешки или осуждения.Штука в том, что после ясного стейнбековского определения, что является хорошим романом, а что - не очень, мне не остается ничего другого, как поставить "Отчаянный театр" на одну доску с "Зимой тревоги нашей", как бы странно это ни звучало. "Плохой роман развлекает читателей, хороший воздействует на их чувства, а лучший должен озарять им путь," - вот стейнбековский стандарт. Что ж, "Зима" - озаряет мой путь. "Театр отчаянья" - тоже, и ещё как.Если бы я писала настоящую рецензию, мне следовало бы сейчас забросить несколько крючочков-тизеров, которые сподвигли бы других людей на чтение этой книги. Но это тот самый случай, когда книга в этом не нуждается. Не нужно никого убеждать, читать или не читать. Каждый этот вопрос может решить для себя. Кому-то Гришковец совсем не интересен, и шанса этот кто-то Гришковцу давать не хочет. И не надо, хозяин - барин. Столько всего понаписано вокруг, не один дон Педро, так другой.Кто-то же, (например я), хорошо помнит, какое впечатление на него (на меня) произвел спекталь про съеденную собаку, и как долго после спектакля этот кто-то мечтал узнать, как это было сделано - отлично, эта книга именно для таких людей. Гришковец построил свой текст идеально, в нём (простите великодушно, Лев Николаич), как и в "Анне Карениной", "швов не видно", все кульминации, сколько их там ни было, на своих местах, так что книга говорит сама за себя, только нужно её начать. И уж там только держись, начнутся русско-сибирские горки. Фьььью - вниз. Фьььюх - вверх. И снова, и опять, и задержав дыхание, и сжав кулаки.Гришковец - опытный писатель, у него есть масса приёмчиков (хитры вы конечно, собаки легавые, с подходцами вашими) для беззащитного читателя (зрителя). Скажем, он любит бросить интригующую фразу типа "но самое ужасное случилось потом", и нарезать вокруг неё получасовые неторопливые круги о чём-то вообще к делу не относящемуся, а читатель (зритель) в этот момент чуть не помирает от любопытства. В напечатанном тексте этот приём легко обойти, пролистав несколько страниц вперёд, и я немилосердно жульничала почти на каждом таком крючке, иначе просто не дожила бы до конца книги. Глава про Русский остров - жуткая, глава про карты в такси - невозможно читать последовательно, не зная, чем дело кончится, в общем, печатный формат сохранил мне пару-тройку миллионов нервных клеток. Но каждый раз я поражалась, насколько это классно сделано чисто с профессиональной, писательской точки зрения. Как легко автор берёт своего читателя за шкирку и тащит за собой, как плюшевого медвежонка вниз башкой по лестнице - бум, бум, бум.Возможно, я восприняла книгу слишком близко к сердцу потому, что мы с ее автором ровесники. Поэтому выводы, к которым Гришковец приходил в течение своей жизни и которые он аккуратно фиксирует в своей книге, я делала примерно в то же время, что и он, и примерно те же самые. Поэтому я читаю и вижу - э, брат... Да ты брат мне. И нервный такой хихикс. В Питер он ездил в то же время, когда я там обреталась, тусил в Сайгоне и мечтал о встрече с Гребнем, подворотни эти питерские - абсолютное совпадение по месту и времени, кто знает, может, мы даже мельком друг друга видели. И мысли, мысли, мысли. Его скакуны, мои скакуны - одинаковые, в одном направлении скачущие, до сих пор не легализованные, не озвученные или же, наоборот, сто раз с другими людьми проговоренные. Гришковец шел немного другой дорогой к тому же, к чему пришла и я.Может статься также, это просто продолжающееся действие другой фирменной (и самой лукавой) фишки Гришковца: он умеет писать о вещах так, как будто пишет лично о тебе. Это великое его умение всегда ставило меня в тупик, и в этой книге он использует его на сто процентов. Поэтому читаешь вроде о нём, а вспоминаешь своё. И в конце концов понимаешь, что это очень личная книга, причем личная для тебя, Гришковец местами вообще не при делах, он видел такой Питер, а ты - другой, и тебе есть, что об этом сказать; он был на Русском острове, а ты не была, но у тебя тоже был свой Русский остров, своя битва под Ватерлоо, пусть не такая жуткая, но достаточно жёсткая, приведшая к некоторым фатальным подвижкам в твоей судьбе, в твоём характере, и так далее, и тому подобное. Девятьсот страниц крепкого, жёсткого, откровенного (или кажущегося таковым) мужского текста, и "воды", на которую обычно пеняют Гришковцу, там практически нет. Вау.Если "Театру отчаянья" не достанется нацбест, или пулитцер, или русский букер, я не очень в курсе, что у нас дают офигительным романам, то мне пофик, ей-бо. Среди меня эта книга уже всё получила, вплоть до нобелевки и оскара. Дикси.

Читала я роман как-то уж очень долго, но это не было в тягость, я с нетерпением ждала возвращения в книгу, в ее атмосферу. Да, книга просто невероятно объемная, но по страницам летишь и совсем не замечаешь всей монументальности. Написано очень гладко, совсем не высокопарно, это тут совершенно ни к чему. Похоже на посиделки с друзьями, когда каждый рассказывает что-то из жизни.
Книга конечно же о театре, о зависимости от него, о влюбленности в творческий процесс. Люди искусства совсем другие по складу ума и это произведение немного приподнимает завесу их мира.
Тут есть место и житейским ситуациям и нервным потрясениям. Тут все откровенно. Особенно меня потрясла глава о Морфлоте. Такое пережить - это надо быть крепким орешком.
Безумно приятно было вспоминать отрывки из спектаклей, я их смотрела давно, читая отдельные эпизоды.
Стиль написания сугубо Гришковецкий. Так по-свойски пишет только он.
Хочется выразить отдельную благодарность отцу Евгения. Надо быть действительно мудрым человеком, чтоб такое терпеть, переживать и поддерживать мечущегося сына.
О чувствах жены не сказано ничего, но, думаю, ей было ох как не сладко живя бок о бок с творческим человеком и выдерживая все его "гениальные" идеи.
И да, мне одной показалось, что лет так через 5-10 грядет том 2?