Лермонтов в жизни

П. А. Висковатов. С. 226

В 1836 году бабушка, соскучившись без Миши, вернулась в Петербург. Тогда же жил с нами сын старинной приятельницы ее, С. А. Раевский. Он служил в военном министерстве, учился в университете, получил хорошее образование и имел знакомство в литературном кругу.

А. П. Шан-Гирей. С. 750

По возвращении моем в Петербург я скоро был сделан столоначальником… Другим столоначальником в том же отделении (департамента гос. имуществ) был Раевский, кажется, сам ничего не написавший, но имевший значительные литературные связи. Был ли он родственник Лермонтову, или однокашник по месту образования, или, наконец, просто земляк, я не знаю, но только в то время они жили вместе с Лермонтовым. Я весьма часто бывал у них и, конечно, не мог предвидеть, что этот некрасивый, малосимпатичный офицерик, так любивший распевать тогда не совсем скромную песню под названием «поповны», сделается впоследствии знаменитым поэтом.

В. А. Инсарский. Из записок //

Русский архив. 1883. Кн. 4. Стб. 525

Стихи эти появились прежде многих и были лучше всех, что я узнал из отзывов журналиста Краевского, который сообщил их В. А. Жуковскому, князьям Вяземскому, Одоевскому и проч. Знакомые Лермонтова беспрестанно говорили ему приветствия, и пронеслась даже молва, что В. А. Жуковский читал их его императорскому величеству государю наследнику и что он изъявил высокое свое одобрение.

С. А. Раевский.С. 396

Этот Раевский постоянно приносил в департамент поэтические изделия этого офицерика. Я живо помню, что на меня навязали читать и выверять «Маскарад», который предполагали еще тогда поставить на сцену. Точно так же помню один приятельский вечер, куда Раевский принес только что написанные Лермонтовым стихи на смерть Пушкина, которые и переписывались на том же вечере в несколько рук и за которые вскоре Лермонтов отправлен на Кавказ, а Раевский, кажется, в Саратовские или Астраханские степи, где и приютился у какого-то хана в качестве секретаря.

В. А. Инсарский. Стб. 527

Раз пришло было нам на мысль, что стихи темны, что за них можно пострадать, ибо их можно перетолковать по желанию, но, сообразив, что фамилия Лермонтова подписывалась под ними вполне, что высшая цензура давно бы остановила их, если б считала это нужным, и что государь император осыпал семейство Пушкина милостями, следовательно, дорожил им, – положили, что, стало быть, можно было бранить врагов Пушкина, оставили было идти дело так, как оно шло, но вскоре вовсе прекратили раздачу экземпляров с прибавлениями потому, что бабку его Арсеньеву, и не знавшую ничего о прибавлении, начали беспокоить общие вопросы о ее внуке, и что она этого пожелала. Вот все, что по совести обязан сказать я об этом деле.

С. А. Раевский.С. 396—397

Когда старушка бабушка узнала об этих стихах, то старалась всеми силами, нельзя ли как-нибудь, словно фальшивые ассигнации, исхитить их из обращения в публике, но это было решительно невозможно: они распространялись с быстротою, и вскоре их читала уже вся Москва, где старики и старухи, преимущественно на Тверской, объявили их чисто революционными и опасными.

В. П. Бурнашев. Стб. 1784—1785

Я еще не выезжал, и потому не мог вскоре узнать впечатления, произведенного ими, не смог вовремя их возвратить назад и сжечь. Сам я их никому больше не давал, но отрекаться от них, хотя постиг всю необдуманность, я не мог: правда всегда была моей святыней.

Лермонтов.Объяснение из «Дела о непозволительных стихах…» //

Вестник Европы. 1887. С. 341

Февраля 21-го Раевский был посажен под арест по распоряжению графа Петра Андреевича Клейнмихеля. Лермонтова же подвергли домашнему аресту. Того же дня с Раевского было снято показание. Отлично сознавая важность того, чтобы показание Лермонтова не разнилось с его показанием, он черновую, писанную карандашом, положил в пакет, адресовав его на имя крепостного человека Михаила Юрьевича, искренне преданного своему барину. Адрес на пакете этом гласит:

Против 3 Адмиралтейской части, в доме кн. Шаховской. Андрею Иванову.

К черновой приложена записка.

«Андрей Иванович! Передай тихонько эту записку и бумаги Мишелю. Я подал записку министру. Надобно, чтобы он отвечал согласно с нею, тогда дело кончится ничем. А если он станет говорить иначе, то может быть хуже. Если сам не сможешь завтра же поутру передать, то через Афанасия Алексеевича, и потом непременно сжечь ее».

Афанасий Алексеевич Столыпин был особенно любим и почитаем Лермонтовым, да и сам он был из немногих людей, привязанных к Михаилу Юрьевичу. Доставить пакет этот Раевский препоручил одному из сторожей. Пакет был перехвачен и немало усугублял виновность Раевского перед судьями.

П. А. Висковатов. С. 227

Бабушка была в отчаянии; она непременно думала, что ее Мишеля арестуют, что в крепость посадят, однако все обошлось даже без ареста, только ведено было ему от начальника штаба жить в Царском, занимаясь впредь до повеления прилежно царской службой, а не «сумасбродными стихами…» Однако несколько дней спустя последовал приказ: «Л.-гв. Гус. полка корнет Лермонтов переводится прапорщиком в Нижегородский драгунский полк».

В. П. Бурнашев. Стб. 1785

Милый мой друг Раевский! Меня нынче отпустили домой проститься. Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что я виной твоего несчастья, что ты, желая мне добра, за эту записку пострадаешь. Дубельт говорит, что Клейнмихель тоже виноват. Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет, и что если я запрусь, то меня в солдаты… Я вспомнил бабушку… и не смог. Я тебя принес ей в жертву…

Лермонтов – С. А. Раевскому.

Петербург, март 1837 г.

…Я всегда был убежден, что Мишель напрасно исключительно себе приписывает маленькую мою катастрофу в Петербурге в 1837 году. Объяснения, которые Михаил Юрьевич был вынужден дать своим судьям, допрашивавшим о мнимых соучастниках в появлении стихов на смерть Пушкина, составлены им вовсе не в том тоне, чтобы сложить на меня какую-нибудь ответственность, и во всякое другое время не отозвались бы резко на ходе моей службы, но, к несчастью моему и Мишеля, я был тогда в странных отношениях к одному из служащих лиц.

С. А. Раевский – П. А. Шан-Гирею.

8 мая 1860 г.

Твое последнее письмо огорчило меня: ты сам знаешь почему, но я тебя от души прощаю, зная твои расстроенные нервы. Как мог ты думать, чтобы я шутил твоим спокойствием или говорил такие вещи, чтобы отвязаться! Главное то, что я этого не говорил или пусть говорил, да не про то. Я сказал, что отзыв: непокорен к начальствуповредит тебе тогда, когда ты еще сидел здесь под арестом и что без этого ты, может быть, остался бы здесь.

Лермонтов – С. А. Раевскому.

8 июня 1838 г.

Повторяю, мне не в чем обвинять Мишеля…

С. А. Раевский – П. А. Шан-Гирею.

8 мая 1860 г.

Любезный друг! Я видел нынче Краевского: он был у меня и рассказывал мне, что знает про твое дело. Будь уверен, что все, что бабушка может, она сделает… Я теперь почти здоров – нравственно… Была тяжелая минута, но прошла. Я боюсь, что будет с твоей хандрой? Если б я мог только с тобой видеться! Как только позволят мне выезжать, то вторично приступлю к коменданту. Авось позволит проститься…

Лермонтов – С. А. Раевскому.

Петербург, март 1837 г.

Во время поисков за материалами для биографии Лермонтова пришлось нам проездом по Моршанско-Сызранской дороге встретиться с сестрою Святослава Афанасьевича, Анной Афанасьевной Соловцовой, урожденной Раевской. Она помнила, как брат ее вернулся из ссылки в Петербург, как была обрадована старушка мать и как через несколько часов вбежал в комнату Лермонтов и бросился на шею к ее брату. Я помню, как он его целовал и потом все гладил и говорил: «Прости меня, прости меня, милый». Я была ребенком и не понимала, что это значило, но, как теперь, помню растроганное лицо Лермонтова и его большие, полные слез глаза. Брат тоже был растроган до слез и успокаивал друга своего…

П. А. Висковатов.Новое о Лермонтове //

Вестник Европы. 1887. Кн. 5. С. 346

Любезный друг Святослав! Ты не можешь вообразить, как ты меня обрадовал своим письмом. У меня было на совести твое несчастье, меня мучила мысль, что ты за меня страдаешь…

Лермонтов – С. А. Раевскому.

Петербург, март 1837 г.

…Не забудь меня и верь все-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал.

Лермонтов – С. А. Раевскому.

Петербург, март 1837 г.

…Когда Лермонтов произнес перед судом мое имя, служаки этим воспользовались, аттестовали меня непокорным и ходатайствовали об отдаче меня под военный суд, рассчитывая, вероятно, что во время суда я буду усерден и покорен, а покуда они приищут другого покорного человека.