Капюшон, фары, пистолет Марголина

В это время Фома, оклемавшись от удара в висок, вцепился в Сухова, выбил у него из рук пистолет и повалил на пол. Весом лысый громила намного превосходил Кирилла, – Фома удерживал его на полу, придушив одной рукой за шею, а второй дотягиваясь до лежавшего рядом ножа, выпавшего из рук застреленного Пули. Схватив нож, Фома с бранными криками нанес им удар Сухову в живот, засадив его по самую рукоятку, затем еще один и еще. В порыве ярости он так бы и наносил удары до изнеможения, но на голове его вдруг оказался плед, который накинул сверху Кристоф. Отчаянный чех повис на шее Фомы и тщетно пытался выбить нож из его руки. Фома поднялся на ноги и с диким рыком, словно раненый зверь, которому нечего терять, сбросил с себя чеха, а вслед за ним и плед.

Обезумевший Фома с окровавленным ножом в руке двигался на Кристофа. С новоявленным питерским бригадиром, который оказался слишком сентиментальным для такой работы, покончено. Теперь очередь жадного чеха. Фома кипел от ярости. Три трупа, малолетняя свидетельница в соседней комнате, – он уже не думал, что делать дальше. Инстинкты взяли верх над разумом и твердили Фоме: «Убей их всех!» Кристоф, лежа на спине, в панике отползал от надвигающегося на него жирного психа. «Дочь. Дочь! В доме моя дочь! Я не могу ее так оставить!», – в панике думал он, но не знал, что делать.

Бах! Толстяк замер в изумлении. Он приложил руку к груди и развернулся вполоборота назад. Бах! Вторая пуля вошла в грудь лишь в сантиметре от сердца.

– Тварь, – прохрипел Фома, замахнувшись из последних сил ножом на Сухова.

Кирилл лежал на боку, истекая кровью, и трясущейся рукой направлял пистолет в сторону Фомы, пытаясь прицелиться.

Бах! Жирная туша бандита рухнула на пол. В этот раз Кирилл не промахнулся, размозжив череп бывшего союзника.

Кирилл неподвижно лежал на полу и сквозь темную пелену в закрывающихся глазах смотрел на Кристофа, выбегающего из гостиной. Потом он слышал детский плач. Чех успокаивал дочь, звонил по телефону, подбегал к Кириллу, пытаясь замотать ножевые раны, оставленные по всему корпусу.

Вот и девочка появилась в коридоре. Она уже не плачет; смотрит на суетливую беготню отца, все также сжимает в руках плюшевого мишку. Кирилл улыбнулся ей. Страха больше нет. Он уже не чувствовал боль. Ему даже было приятно валяться там, на полу, истекая кровью. Впервые за много лет он почувствовал себя легко и свободно, ни к кому и ни к чему уже не привязанным, или это возникли галлюцинации – ему было абсолютно все равно.

***

Дверь банной парной распахнулась и сквозь повалившие наружу столбы пара друг за другом выбежали четверо покрасневших как раки мужчин. На ходу они побросали банные шапки на скамью и, отдышавшись, уселись за трапезный стол, накрытый в комнате отдыха. Стол был богат охлажденной водочкой в запотевших бутылочках, селедочкой с зеленым лучком, ароматным мелко нарезанным бородинским хлебушком и парой мисок с салатами. Из радиоприемника, расположенного на стене, тихо играли старые эстрадные песни.

– Хороша банька, господа! Ух, хороша! – воскликнул полковник Мортушко, потирая руки.

– Хороша! Еще как хороша! – вторили ему сослуживцы.

В бане отдыхали офицеры Санкт-Петербургской военной академии. Присутствовали: начальник отдела кадров полковник Мортушко, два его заместителя – подполковники, а также начальник отделения по работе с личным составом – молодой майор Курицын.

Полковник Мортушко пользовался бесспорным авторитетом среди сослуживцев. Он был одним из немногих, кто, находясь на кадровой службе в армейском учебном заведении, являлся ветераном боевых действий.

В начале нулевых молодой Мортушко служил офицером тылового обеспечения в одной из войсковых частей Ленинградской области. Однажды он узнал об очередном наборе военных, желающих откомандироваться для прохождения службы в Северокавказском регионе. В то время, хоть и не так активно, но еще продолжалась Вторая Чеченская война. Мортушко, будучи молодым и амбициозным патриотом, которому наскучило переписывать складское имущество, написал рапорт об откомандировании. В расположении войсковых частей на Кавказе требовались не только бойцы, но и тыловые работники, поэтому рапорт Мортушко был удовлетворен.

Так он и оказался на военной базе под Хасавюртом – в зоне проведения контртеррористической операции. И хотя сам Мортушко за три месяца пребывания в военном расположении ни в одном бою не участвовал, по возвращению получил-таки удостоверение ветерана боевых действий и безмерное уважение среди сослуживцев. Строить дальнейшую карьеру боевой офицер отправился в Санкт-Петербургскую военную академию. На новом месте службы никто не знал, где конкретно на Кавказе был Мортушко и чем занимался, поэтому он вполне мог выдумывать небылицы о том, как смело бился с боевиками среди свистящих пуль и взрывающихся снарядов, за что и получил по возвращении орден и пару медалей. Но этого совесть ему делать не позволяла. Хоть ему и не довелось побывать в бою, он достаточно успел пообщаться с бойцами, оставшимися кто без рук, кто без ног. Некоторые из его сослуживцев вернулись на Родину в цинковых гробах, а иные – попали в плен, где и закончили свою короткую жизнь, пребывая в рабстве и ночуя в сырых ямах. Это наложило на Мортушко горькое чувство вины за то, что ему посчастливилось избежать того ада, в который попали тысячи молодых ребят, многие из которых – не по собственной воле.

Мортушко не слыл большим хвастуном и, возвратившись, никогда в дальнейшем не врал сослуживцам и не приписывал себе несуществующих заслуг. Но и о том, что ни в одном бою не принимал участия, тоже предпочитал не рассказывать. «Пусть думают, что хотят, – так считал Мортушко. – Чем меньше о себе рассказываешь, тем больше они сами додумают». Так и служил Мортушко в военной академии и никогда больше не строчил рапорта на командировки в Северокавказские регионы, даже после окончания Второй чеченской войны.

– Наливай! Кого ждем? – обратился Мортушко к майору Курицыну, кивнув головой на запотевшую бутылку водки.

Майор прибыл в баню к своим сослуживцам чуть позже, так как задержался на службе. Полковник с заместителями к его приходу уже успели раздавить одну бутылку на троих.

Курицын был самый молодой и самый стройный из всех присутствующих, еще не успевший отрастить достаточно круглый живот, чтобы не выделяться из окружения. Недавно назначенный на должность начальника отделения по работе с личным составом, он еще не заматерел в роли строгого командира, продолжая порой распускать фамильярные отношения с подчиненными и даже с курсантами, за что периодически получал объективные замечания со стороны непосредственного руководства.

– Я пока не буду, – замялся Курицын, разливая водку по рюмкам. – В баню трезвым люблю ходить. Еще попаримся пару раз, и сразу присоединюсь к вам, – как бы оправдываясь, добавил он.

– Ты смотри, – засмеялся полковник Мортушко, – прям как Сухой заговорил. Тот в бане вообще не пил.

Мортушко поднял рюмку, и оба заместителя последовали его примеру.

– Выпьем за нас, ребята, за службу нашу, за офицерскую честь. На всех нас возложены обязанность и ответственность. Мы – кузница кадров для российской армии. На нас равняются молодые курсанты – будущие офицеры. Хоть и не в десанте, но никто кроме нас! Будем!

После того, как офицеры опустошили рюмки и закусили бутербродами с селедкой, один из замов полковника Мортушко задал вопрос:

– А Сухой, это кто?

Полковник нахмурил брови.

– А ты Сухого не застал что ли? – ответил он. – Ну да, вы ж все после пришли, я один тут аксакал остался. Не слышали что ли ни разу про него? Интересный человек со сложной судьбой. В бане тоже никогда не пил и других к тому агитировал. Расскажу вам про него, слушайте.

Служил в нашей академии Сухов такой, Кирилл звали. Начинал он карьеру в спецподразделениях, был снайпером. В горячих точках с ним не встречался, но за него много знаю, что стрелял отменно и в военном деле был профи каких поискать. Молчаливый был, как все профессиональные снайпера. Удивительные люди, встречал таких на Кавказе – в расположении маются, ищут угол потише, а потом уходят в лес на позицию и сидят там по несколько дней, им там проще, в одиночку. Ну и Сухой из таких же был: спокойный как удав, молчаливый, но рассудительный, – уж если доверится тебе, то собеседником будет интересным. Читал он много, особенно историю любил, а еще компьютеры да технику изучал, технологии там всякие современные… Сухой – так мы его звали – в двух чеченских кампаниях участвовал, ветеран боевых, наград иконостас, но опытом своим никогда не кичился. Скромный мужик был да и семьянин отменный. Жил здесь, в Питере, с женой и сыном. Я с его семьей познакомился, когда он к нам в академию попал. Образцовая семья была: сын учился хорошо, жена любящая, всегда его поддерживала, ждала из командировок. А оказался Сухой у нас из-за ранения. Ему взрывом глаз повредило – служба снайпером была для него закончена. Врачи комиссовать хотели, да попросили за него люди сверху, понизили ему группу медицинскую так, чтобы мог он здесь, в академии, служить. Вот он у нас инструктором по огневой и устроился.

Курсанты уважали мужика, хоть и выглядел он не броско. Не скажешь по нему, что спецназовец. Лицо интеллигентное, залысина, очки – больше на физика похож, а сам в перерывах между занятиями бегал по стадиону, то на турнички, то на брусья – молодым правильный пример подавал.

Была у Кирилла одна страсть – жуть как любил он спортивные пистолеты системы Марголина. Курсантов он учил стрелять преимущественно из них. Ходили слухи, что Сухов у себя хранил еще где-то целый арсенал стволов и боеприпасов, который в свое время привез с Кавказа, но об этом я его никогда не расспрашивал – как-то не этично было.

Сын у Сухова был единственным ребенком в семье, души он в нем не чаял. Воспитывал правильно, к спорту приучал, в академию приводил – с коллегами и курсантами знакомил. Зарабатывал-то Сухов не много, жена тоже не всегда работала, во многом они ужимались, а деньги все вкладывали в сына, в его образование. Они как-то переезжали из одной квартиры в другую и сына из средней школы после девятого класса в престижный лицей перевели: хотели, чтобы образование достойное получил, в люди выбился. Денег там отбашляли немало. Но не все у них так пошло, как планировали.

У сына в лицее отношения не сложились с двумя мажорами. Учились там два говнюка – сынок прокурора окружного и сынок депутата городской Думы. Там, в принципе, много мажоров училось, большинство нормальных ребят, но эти двое отморозки были конченные. Прицепились к парню, как только пришел он в лицей, типа с той позиции, что «нищебродам здесь не место». Приставали, провоцировали, высмеивали при всех, что, мол, телефон у него дешевый и одежда немодная. Парень долгое время терпел, в драку первым не лез, родителям не жаловался.

Однажды на перемене вывели его эти двое на улицу вроде как на разговор, прямо возле лицея, за угол зашли и бить начали. Сын то у Сухова хоть и в отца был – спокойный, миролюбивый, но отпор дать мог. Завязалась между ними потасовка двое на одного, мажоры его количеством одолели. Упал он когда на асфальт, они продолжали ногами добивать, в итоге – умер пацан.

Мы за Сухова все впряглись тогда, кто чем мог помогали, поддерживали. Следственный комитет сразу дело возбудил. Малолеткам грозила тюрьма: и показания их были, и свидетели нашлись. Но тут родители мажоров подключились, сразу завертелся весь их административный ресурс. У меня знакомый в то время в убойном отделе работал, он мне про это дело все в подробностях докладывал. Следствие там подмазали, свидетелям денег дали и запугали, заставив показания поменять. Малолетки, чувствуя свою безнаказанность, под защитой адвокатов стали утверждать, что признания из них под давлением были получены, и не забивали они парня до смерти – просто подошли, закурить попросили, а он на них первый с кулаками набросился. Не били они его, просто защищались, а он покачнулся и упал головой вниз. Экспертиза первичная из материалов уголовного дела исчезла, а появилась другая, с заключением, что смерть произошла в результате падения с высоты собственного роста. Дело переквалифицировали из тяжких телесных, повлекших смерть, на убийство по неосторожности – это менее тяжкая статья, да и сволочи запутали показания так, что не представлялось возможным установить, в результате конкретно чьих действий парень потерял равновесие. На том они и играли. Свидетели отсеялись, файлы записей с видеокамер повредились; единственные, кто мог пояснить, что произошло, – два отмороженных мажора. А они и поясняли, что Кириллов сын на них первый набросился, сам оступился и упал головой вниз.

В общем, дело тянули до суда очень долго. За это время жена Сухова сильно сдала: нервные срывы, осложнения с сердцем, гипертония. До суда она не дожила. Однажды ночью давление у нее резко упало, привезли ее в больницу по скорой, там в приемке что-то вкололи и выписали. Сухой ее домой привез, она уснула и умерла. И по этому случаю тоже никто ответственность не понес, все на здоровье списали, хотя мы с Кириллом там и бегали с жалобами, а все равно ничего не добились. Кто и что вколол – всем было наплевать. Сама умерла. Дома. Причинно-следственную связь не установили. Суки. Впервые такое видел, что здоровая баба тридцати пяти лет за полгода так сдала.

Вот как бывает. Сухов все это как-то смог пережить, хотя сильно схуднул и даже начал заикаться. И следствие тормошил и жалобы писал, и на заседания суда являлся, еле сдерживая себя, чтобы не принести туда гранату и не подорвать это стадо продажных ублюдков, убивших его семью.

Мы его перед заседаниями поддерживали, но ему это вряд ли помогало. Малолетки прям в здании суда откровенно хихикали. Для них это приключение было, которое, как и всегда, сойдет с рук. В итоге мажоров этих оправдали: суд не установил причинно-следственную связь их действий с падением Сухова младшего. А прокурорскому сынку во время убийства вообще пятнадцать лет было, – он по возрасту под эту статью не попадал. Заседание вел лично председатель суда, оказавшийся дальним родственником одного из отцов мажоров, так что никто там ни в чем не разбирался, преследовалась одна цель – виновных признать невиновными.

Кирилл был сам не свой. Как он держался все это время, я не представляю. На его месте любой бы из нас сдался намного раньше. Мы Сухову предлагали помощь, скидывались деньгами, чтобы адвоката нанять и обжаловать решение суда, но он руки опустил. Мы пытались это дело предать общественному резонансу через СМИ, но никому до этого интереса не было. Включаешь телевизор, а там на федеральных каналах обсуждают, как какой-то бездарный артист ушел от пятой жены или усыновил ребенка из Уругвая, и как пиндосовские полицаи черных прессуют, а про реальные проблемы в собственной стране – ни слова. Прям тошно было. Сколько таких случаев по России, никто не знает: вот так все заминают в масштаб трагедии отдельной семьи. Изредка кому-то везло: журналисты и общественность устраивали показательную порку какого-нибудь нажравшегося мажора, сбившего человека за рулем, или чиновника, пойманного на мелкой взятке; месяц покричат, помусолят, а потом и забудут вовсе. А эти господа к тому времени, когда про них все забудут, глядишь, и уже руководящие посты занимают и все у них прекрасно.

Вот так вот с Суховым получилось. После решения суда он замкнулся в себе, прекратил общение со всеми. Каким-то образом выписался в общежитие, в котором его никогда не было, и продал свою квартиру. Больше его потом никто не видел.

Но это еще не конец истории. Слушайте, что дальше было. Минуло два года. Про Сухова и его семью все забыли. Злосчастные мажоры закончили школу: один в Москву уехал учиться, его в МГУ пристроили; второй здесь остался, в Питере. Когда им стукнуло по восемнадцать, обоих застрелили с разницей в неделю. Оба пали от выстрелов в голову, предположительно, из пистолета Марголина. Связь чуете? Поскольку убои были совершены в двух регионах, расследованием занимались два разных управления, и никто не связал между собой эти убийства. Менты отрабатывали окружение застреленных, ища мотив в местных студенческих конфликтах. Отцы же мажоров после истории с Суховым между собой не общались и, опечаленные горем потери наследников, знать не знали, что застрелены были оба.

Дальше еще интересней. Примерно через месяц в одной из парадных находят труп того самого комитетского следователя, который вел дело об убийстве сына Сухова. Его нашли под лестницей с перерезанным горлом. К тому времени следак тот уже был не следак, а работал адвокатом – применял полученный в государственных органах опыт на другой стороне. Захотел, так сказать, отмазывать преступников от уголовной ответственности законными методами. Питерские убойщики сначала принялись отрабатывать версии адвокатской деятельности трупа, но потом кто-то там у них в министерстве смекнул, что все три мокрухи связаны между собой делом двухлетней давности. Убойщики бросились Сухова искать, нашу академию стали трясти, подключили ФСБ, но здесь ничего полезного не смогли услышать, потому что никто реально не знал, куда он пропал. Близких родственников у него не осталось, а дальние про него знать не знали.

Председатель суда, вынесший оправдательный приговор, трясся тогда от страха, как шакал паршивый. Ему госзащиту хотели приставить, но он ей не доверял. Там, в госзащите, тоже много бывших спецов служит, председатель думал, что они с Суховым заодно. Нанял он частную охрану, прятался в своем особняке в элитном областном поселке. У него там пруд был с рыболовным хозяйством. Пошел он туда как-то порыбачить. Сидел, сидел на берегу, да и словил пулю в голову. Охранники бегали, суетились, а никого и не увидели. Потом эксперты установили, что выстрел со стороны леса был, СВД предположительно. Ни оружия, ни гильзы, ни киллера не нашли. Понятно, чья работа была, хотя так ничего и не доказано. Сухова то до сих пор никто не разыскал, хотя уж с той поры минуло года три.

– Прям как в кино, – выдохнул один из замов Мортушко.

– Ни разу не слышал про него, – добавил второй. – Тяжелая судьба, вот ведь как бывает.

Курицын нахмурил брови и, неловко помявшись, спросил:

– Так он из Марголина их застрелил? Это же спортивная мелкашка.

– Застрелить и рогаткой можно, – подмигнул ему Мортушко, – было бы желание. Человека вообще убить несложно, тяжело жить потом с этим.

Военнослужащие дожевали салаты и собрались обновить рюмки, как вдруг в радиоэфире зазвучала мелодия одной из самых знаменитых песен Олега Газманова.

– Товарищи офицеры! – командным голосом произнес Мортушко, тяжело поднимаясь из-за стола. – Под эту песню только стоя.