Мертвая сцена

Я достала платок, уткнулась в него и стала рыдать. И опять-таки искренне. Теперь я рыдала от того, что мне приходилось рассказывать о Несторе такие обидные нелепицы… Хоть под Нестором и имелся в виду У., мне все равно было очень тяжело возводить на моего умершего любимого напраслину.

– Продолжайте, пожалуйста, – участливо сказал Всеволод Савельевич, когда я немного успокоилась.

– Значит, так… – вновь заговорила я, утирая слезы. – На чем я остановилась? Ах да, на том, что я не придала значения этому, как мне казалось, случайному эпизоду. Даже мужу ничего не сказала. Но через пару дней я снова увидела Нестора. Тут уже мне стало нехорошо, и я ускорила шаг. Он поравнялся со мной и пошел рядом. Я не смотрела на него и не заговаривала с ним. А он начал негромко и спокойно запугивать меня: «Я вижу, теперь ты мне не рада. Ну ладно, ты за это поплатишься, как я и обещал. Ты говоришь, что счастлива со своим мужем? Ну а если, допустим, с ним что-нибудь случится, с этим твоим любимым мужем?» Я остановилась, обернулась к нему и зашипела: «Оставь меня в покое! Если не прекратишь, я пожалуюсь мужу!» «И что он сделает?» – насмешливо спросил Нестор. «Я еще в милицию пожалуюсь!» – воскликнула я. «Жалуйся, – равнодушно сказал тот. – Только поторопись, а то как бы поздно не было…»

– Так вы после его угрозы обратились в милицию? – перебил меня Всеволод Савельевич.

– Нет, – помотала я головой. – Я рассказала обо всем мужу, и он меня отговорил. Сказал, что, в случае чего, и сам с Нестором справится. Я, в общем-то, тоже была в нем уверена. Я ведь не знала, что этот Носов заявится к нему с оружием…

– Виделись ли вы еще с Носовым?

– Да, еще пару раз повторилась та же сцена. Он подходил на улице, угрожал мне и исчезал. Я была уверена, что только угрозами он и ограничится. Я и предположить не могла, что он выследит мужа и придет к нему на дачу!

– Все ясно, – сказал Всеволод Савельевич. – В смысле, ясно в ваших показаниях. Но вот наш подследственный, которого мы задержали на даче вашего мужа, ведет себя как-то странно. Он утверждает, что сам и является Устином Уткиным.

Я, разумеется, была готова к тому, что услышу это.

– Какой подлец! – крикнула я и вскочила с места. Даже У. всегда уверял меня, что в любом сценарии мне больше всего удаются самые драматические эпизоды. – Товарищ следователь, не слушайте его! Он всегда был таким. Он обожает дурачить людей, издеваться над ними. Я помню его манеру с института… Я потому и не приняла его угрозы всерьез – думала, что он, по своему обыкновению, несет чушь, глумится!

– Успокойтесь, успокойтесь, товарищ Лавандова, – заботливо сказал Всеволод Савельевич. – Сядьте, пожалуйста… Вот так, хорошо. И послушайте: мы ему, конечно, не верим, этому Носову. Не верим и тому, что он не в себе, то есть что он, грубо говоря, помешался. Он производит впечатление психически здорового человека. И потому я согласен с вами: он, без сомнения, глумится над нами и издевается. Но вы не беспокойтесь – скоро он перестанет паясничать. Мы и не таких приводили в чувство.

– Спасибо, товарищ следователь, – кротко заметила я. – Спасибо, что не верите этому подлецу, ничтожеству…

– Вынужден согласиться и с этим утверждением, – вздохнул Всеволод Савельевич. – Очень неприятный человек, этот Носов. Сразу видно. И вам, товарищ Лавандова, совершенно не за что нас благодарить. Мы только делаем свою работу. Уж поверьте, советскую милицию какому-то Носову не одурачить. Виновные у нас всегда понесут справедливое наказание. Ну а невиновные – наоборот, – добавил он, подумав.

– Я могу идти? – тихо спросила я.

– Конечно, – кивнул следователь. – Сейчас я только поставлю отметку в пропуске, чтоб вас внизу выпустили.

Он взял временный пропуск, выданный мне на входе, расписался – и напоследок с чувством сказал:

– Товарищ Лавандова, я вам очень сочувствую и соболезную. Понимаю, что здесь бесполезны какие-то слова, и даже наказание, которое понесет убийца, нисколько не облегчит ваше горе. Но я со своей стороны, по крайней мере, обещаю сделать все, чтобы вам как можно меньше напоминали о вашем горе. Иными словами, я надеюсь, что мы вас больше не побеспокоим. До суда, – подчеркнул он и вздохнул: – К сожалению, на суде вам придется присутствовать… Ну а пока что – до свидания, всего вам доброго!

Я поблагодарила его и вышла. Несмотря на только что услышанное, я не сомневалась, что мне еще придется увидеться с У. в этом самом следовательском кабинете.

10.5.62

Как я и предполагала, меня вызвали на очную ставку с У. Это произошло сегодня – в том же самом, как опять-таки ожидалось, кабинете Всеволода Савельевича.

Когда ввели У., он вперил в меня взгляд и горячо запричитал:

– Алла, ну наконец-то! Скажи им, кто я такой! Они, представь себе, считают, что я – Носов! Нелепость какая… Алла, что же ты молчишь? Развей, пожалуйста, сомнения гражданина следователя!

Я же встала с места и, скорчив презрительную гримасу, сквозь зубы проговорила:

– Перестань кривляться, Носов!

– Какой я тебе Носов?! – взревел У., едва не подлетев ко мне, но Всеволод Савельевич резким жестом заставил его остановиться.

– Тихо, Носов! – раздраженно прикрикнул на него следователь. А потом ласково обратился ко мне: – Товарищ Лавандова, вы можете подтвердить личность Носо… то есть этого человека?

– Могу, – твердо ответила я. – Этот человек… – тут мои губы дрогнули, – этого типа… человека зовут Нестор Носов.

– Что ты несешь, Алла?! – истошно проорал У. и сделал еще одну попытку накинуться на меня. Если б ему это удалось, не сомневаюсь, что он попытался бы меня задушить, но, к счастью, приведший его сюда дюжий охранник У. удержал.

А Всеволод Савельевич только брезгливо произнес:

– Выведите отсюда этого жалкого… – он на мгновенье задумался, явно выбирая между словами «комедиант» и «симулянт», и отдал предпочтение последнему: – симулянта!

«Симулянт» был вытолкан вон, а я снова прослезилась. На этот раз потому (хоть и стыдно в этом признаться), что мне стало немножко жаль У.

Впрочем, это чувство продлилось у меня не более минуты.

11.5.62

Я прекрасно понимаю, что теперь У. будет настаивать на том, чтобы Всеволод Савельевич вызвал еще кого-нибудь для опознания его личности. И тут мне сыграют на руку как раз особенности этой самой личности. Если бы У. не был У., весь наш с Нестором план уже погорел бы. Но мы ведь прекрасно знали, с кем имеем дело!

У. ни с кем не поддерживает хороших отношений. Его никто и нигде не любит. Поэтому кроме меня (будучи подчас слепым в своей самовлюбленности, У. до вчерашнего дня был уверен, что хотя бы я его люблю) ему просто не на кого было рассчитывать в какой-либо житейской ситуации. А теперь – в самой трудной из ситуаций, в которые он когда-либо попадал, – У. осознал, что на меня он может положиться меньше, чем на кого-либо. И эта мысль наверняка посеяла в нем панику! Он теперь думает: «Если даже моя гражданская жена от меня отвернулась, кому же я могу довериться? Ведь все остальные должны относиться ко мне еще хуже!»

На руку мне играет еще и то, что Всеволод Савельевич не верит ни одному слову У. И вообще У. ему категорически неприятен (да и кому он, спрашивается, приятен?). Мне же Всеволод Савельевич очень сочувствует – и не сомневается ни в чем из того, что я ему наплела.

Конечно, У. теперь денно и нощно будет настаивать на том, чтобы ему устроили еще одну очную ставку. А Всеволод Савельевич будет всячески противиться этому и только приговаривать: «Успокойтесь, Носов! Вас уже опознали». Но, возможно, еще один шанс для опознания У. все-таки будет предоставлен. И тут перед ним встанет мучительная проблема выбора. Кто тот человек, который придет, посмотрит на У. и скажет: «Это Устин Уткин»? Конечно, У. может назвать любого из своих знакомых. Как бы плохо к нему ни относились, резонов не опознать его все-таки не может быть ни у кого, кроме меня. Но У., повторяю, сейчас в панике. К тому же я обманула его ожидания. Он думает, что после моего предательства уже ни в ком не может быть уверен. К какому же свидетелю ему обратиться в такой ситуации? Я уверена, что знаю, к какому именно. Родственников у У. нет. Члены всех съемочных групп, с которыми У. работал, его ненавидят. И он об этом прекрасно знает. Он ведь даже наслаждался тем, что его ненавидят. Не раз и не два с восторгом говорил мне:

– Алла, ты ведь заметила, какая у них у всех ко мне ненависть?!

– Еще бы не заметить, – угрюмо отвечала я. – Только чему здесь радоваться?

– Ты ничего не понимаешь, – отмахивался У. – Ненавидят значит уважают.

– Обычно говорят «боятся значит уважают».

– Так они к тому же и боятся, – самодовольно парировал У.

Тут он заблуждался. Никто перед ним никогда не трепетал. Просто он труднопереносим в общении и работе. У него прескверный характер, он груб и несправедлив. Ненавидеть за это можно, но уж не бояться.

Как бы то ни было, У. в своей теперешней ситуации едва ли захочет обратиться хоть к кому-то из тех, с кем он когда-либо работал. К кому же еще? Окажись я на его месте, я бы, пожалуй, потребовала вызвать директора того учреждения, в котором служу. Когда высокопоставленный человек подтверждает чью-то личность, его показаниям трудно не поверить. У. наверняка уже пришло это в голову. Но ему приходится учитывать еще то, что директор «Мосфильма» Сурин его тоже ненавидит. То есть не совсем так. В данном случае слово «ненавидит» прозвучало бы слишком громко. Сурин просто-напросто относится к У. с нескрываемой неприязнью. И я уверена, что У. нипочем не захочет перед ним унижаться. А если Сурин заявится к следователю и обнаружит там У. в его теперешнем жалком виде, это будет громаднейшим унижением для последнего.

Так что остается только одна фигура, на которую У. может возложить миссию его собственного опознания. И фигуру эту зовут Фигуркин. Да, Фридрих Фигуркин. Тот самый коллега У., с которым он регулярно общается и при этом открыто его презирает. У. абсолютно наплевать на Фигуркина и все с ним связанное: его мнения, чувства, его работу и жизнь. Перед Фигуркиным У. готов будет предстать в любом, самом унизительном положении. Даже в тюрьме У. будет чувствовать себя перед ним королем. При этом У. искренне считает, что Фигуркин обязан ему по гроб жизни. Если добавить к этому фигуркинские мягкость и слабохарактерность, станет понятно, что более удачного свидетеля для У. нет. Как будто бы нет. У. явно не придет в голову, что я могу сделать из этого «удачнейшего» свидетеля совершенно «неудачнейшего». И помощью мне здесь будут все те же личные особенности Фигуркина: его слабохарактерность, податливость и т. д. Завтра же займусь им и завербую.

В успехе я не сомневаюсь.

12.5.62

Все получилось! Фигуркин завербован. Сделать это оказалось сложнее и неприятнее, чем я думала, но теперь, слава богу, разговор позади. Фигуркин будет лжесвидетелем против У. И в мою, соответственно, пользу.

Сегодня я нашла его на «Мосфильме» и сказала, что у меня к нему конфиденциальный разговор. Мы уединились в монтажной, где Фигуркин с грехом пополам заканчивает вторую свою картину. Я, кстати, была удивлена, что только вторую. Со слов У. выходило, что он помог Фигуркину «привести в божеский вид» едва ли не пять-шесть кинофильмов.

Мы сели перед штабелями банок с кинопленкой, и я начала свою вербовку:

– Фридрих, ты, конечно, слышал о том, что случилось с У.?

Он закатил глаза и вздохнул:

– Да как же, как же… Такое горе, такое несчастье… А похороны ведь уже были? – внезапно спросил он.

– Были, – кивнула я. – Восьмого числа еще.

– Я хотел прийти, – смущенно забормотал Фигуркин, отводя глаза, – но, понимаешь, такие дела были…

– Не трудись объяснять, – перебила я. – На похороны вообще никто не пришел.

– Как?! – ахнул Фигуркин.

– Так, – сказала я. – На похоронах У. присутствовала только я одна. Единственная.

Это была святая правда. За исключением того, что в гробу лежал никакой не У., а мой любимый Нестор. И об этом тоже предстояло сейчас узнать Фигуркину.

Старательно скрывая изумление от моих слов, Фигуркин сделал попытку участливо дотронуться до моей руки, но на полдороге остановился и только пробормотал:

– Мне очень жаль, Алла.

Я с сомнением покачала головой:

– Тебе действительно жаль, что У. больше нет?

– Конечно, конечно, – закивал Фигуркин.

– Ну а если я тебе скажу, что У. не умер?

Он побледнел и отшатнулся, а затем пролепетал:

– Зачем так шутить, Алла? Это как-то… не так.

– Я не шучу, – сказала я, глядя ему прямо в глаза. – У. не убит. Он жив!

На Фигуркина стало окончательно жалко смотреть.

– Но тогда как понять… – только и пробурчал он и даже не договорил. Только нелепо взмахнул руками и опустил их, словно внезапно обессилев.

– Фридрих, – дружелюбно продолжала я, – по твоей реакции сейчас прекрасно видно, что тебе нисколько не жаль У. И когда я тебе сказала, что он жив, ты расстроился. Нет-нет, не говори ничего, не надо оправдываться. Просто послушай меня. Я знаю, что У. плохо относился к тебе. Относился так, как ты этого не заслуживал. И у тебя не может быть к нему добрых чувств. Уверена, что если б тебе выпала возможность как-то расквитаться с У., ты бы ею воспользовался. Не правда ли?

– Но он в самом деле жив? – недоуменно спросил Фигуркин. – Я так и не понял…

– Жив, жив, но не в этом дело. Жив он или мертв, ты его ненавидишь. Я права?

– Даже не знаю, – выдавил он.

Я начала терять терпение.

– Ну послушай, даже я его ненавижу. Понял, даже я! Несмотря на то что жила с ним и снималась в его фильмах. Фридрих, я только хочу найти в тебе единомышленника. Мы так давно знаем друг друга – но как-то никогда не получалось поговорить с тобой по душам. А теперь наконец…

– Я очень рад, – перебил Фигуркин, – что мы наконец-то говорим по душам. Честно говоря, я всегда хотел с тобой общаться – еще в институте. Но из-за… – он запнулся.

– Из-за У., – понимающе закончила я. – Из-за него ты меня сторонился. И вообще он на тебя всегда давил – во всем. Так ты хотел бы с ним расквитаться?

– Да, – уже почти уверенно ответил он.

– В таком случае вот что от тебя требуется. В общем, У. сейчас в тюрьме…

– Как в тюрьме? – поразился Фигуркин.

Я поморщилась:

– Ах, ну да, я же тебе ничего не объяснила… Тогда слушай: ты же помнишь Нестора?

– Носова?

– Да, его.

– Помню, конечно, помню.

– И к нему ты как раз всегда хорошо относился, верно?

– Верно. Он был… очень положительный.

– Согласна. Так вот этого очень положительного Нестора убил не кто иной, как наш очень отрицательный У.!

Фигуркин осекся:

– А говорили ведь, что наоборот… Что это Нестор – того… убил…

– Да послушай же! Так думают все. Из-за моих показаний. Но это неправда. Да и как это могло бы быть правдой? Ты же сам только что сказал, какой был Нестор. Разве он мог кого-то убить?

– Да, действительно, – закивал Фигуркин. – Мне это сразу показалось каким-то… неправдоподобным. Да, он не мог убить… Теперь все встает на свои места…

– Я рада, что ты так легко все усваиваешь, – польстила я ему. – Нестор, разумеется, не мог совершить убийство. А вот У. – мог. И именно он его и совершил. У. убил Нестора, понимаешь?

Мой собеседник даже привстал.

– Но почему тогда… – еле слышно пролепетал Фигуркин. – Нет, я ничего не понимаю, – сдался он и в изнеможении опустился обратно на стул.

Я же сдаваться не собиралась:

– Фридрих, попробуем еще раз. У. убил Нестора. Я сообщила об этом в милицию – и его взяли. Но в милиции я сказала, что У. – это не У., а Нестор! Знаешь, для чего?

– Для чего? – тупо спросил Фигуркин.

– Для того, чтобы У. понес справедливое наказание, – торжествующе объявила я. – Потому что если его будут считать тем, кто он есть, он может отделаться довольно легким – то есть, сам понимаешь, несправедливым – наказанием. Ты слушай, слушай, сейчас все поймешь. Вот представь себе: в милиции (а потом и на суде) узнаю́т, что У. – известный кинорежиссер. К нему уже будет другое отношение – волей-неволей почтительное. А про Нестора в милиции никто не знает. И У., несомненно, наплетет им с три короба. Скажет, что Нестор на него напал, что он просто оборонялся – или что-нибудь еще в таком духе. И есть большая вероятность, что к У. и его показаниям отнесутся пристрастно. То есть он может выкрутиться, выйти сухим из воды! А мы ведь этого не хотим?

– Ну а зачем он… того, – сглотнул Фигуркин, – зачем убил Нестора? Если на самом деле?

– Приревновал ко мне, – объяснила я.

– Вот как? – удивился Фигуркин. – А у него были основания… приревновать?

– Это неважно, – отмахнулась я. – У. убил Нестора, о чем тут еще говорить? Как будто если бы у него были основания, его можно было оправдать.

– Он оправдается, – убежденно сказал Фигуркин.

– Об этом я тебе и говорю! – воскликнула я. – Но если мы выдадим У. за Нестора, он нипочем не оправдается! Вообрази, как будет развиваться дело при таком раскладе. Никому не известный гражданин Носов из зависти убивает своего бывшего однокурсника, ставшего успешным кинорежиссером. При этом гражданин отказывается называться Носовым – и твердит, что он и есть успешный кинорежиссер У. Я думаю, это приведет в ярость и милицию, и суд… И вот тут-то ему и не оправдаться!

– Теперь, я, кажется, понял, – медленно проговорил Фигуркин. Наконец-то дошло!

– Ну, значит, ты мне поможешь? – Я уже была уверена, что дело в шляпе, но как бы не так…

– Ты хочешь, чтобы я пошел в милицию и дал показания на него как якобы на Нестора? – спросил Фигуркин.

– Нет-нет, ни в коем случае! Ты пойдешь туда, только если тебя вызовут.

– И я скажу им, что они арестовали Нестора Носова?

– Да, вот именно. Тебе устроят с У. так называемую очную ставку. Приведут У. и спросят тебя: «Знаете ли вы этого человека?» И ты должен сказать: «Да, знаю, это Нестор Носов».

– Мне придется его увидеть? – поежился Фигуркин.

– Кого – У.? Ну, конечно, придется. Но ты не беспокойся, он тебе ничего не сделает. Прошли те времена, когда он мог тебя третировать.

– Да, прошли, – повторил Фигуркин, но без особой радости.

– Так ты сделаешь это? – еще раз спросила я.

Он вновь ответил вопросом на вопрос:

– Алла, скажи, у него все-таки были основания?

– У кого, черт возьми?! – не сдержалась я.

– Я имею в виду: приревновать тебя к Нестору, – пробормотал Фигуркин, отводя глаза.

– Нет, не было, – взяв себя в руки, ответила я.

– Я очень рад, – неожиданно произнес он и робко улыбнулся.

– Ну что ты так смотришь, Фридрих? – вздохнула я. – Ты ответишь мне наконец? Согласием или несогласием, но ответь хоть что-нибудь!

– Я согласен, – сказал Фигуркин, – но только…

– Что «только»? – поторопила я.

– Алла, я всегда был в тебя влюблен… – заговорил он, вновь пряча глаза куда-то под стол. При этом лицо его стало быстро краснеть.

– Что ты говоришь, – усмехнулась я. – Фридрих, мне очень лестно, но…

– Алла, я мечтал о тебе годами, – он наконец осмелился и взглянул мне в лицо. – Я очень хочу помочь тебе сейчас… Но еще больше я хочу… ты понимаешь?..

– Что – неужели переспать со мной? – прямо спросила я.

– Да, – столь же прямо ответил он.

– Хорошо, – промолвила я, перебарывая отвращение. – Где?

– Можно у меня дома.

– Ладно, давай адрес. Сегодня я к тебе приду.

– На всю ночь?

– Нет, только на вечер. На пару часов. Может, на час.

На то, чтобы спорить со мной, у Фигуркина уже не осталось сил.

А теперь уже все, к счастью, кончено. Мне не пришлось пробыть у него дома и одного часа… Больше ничего об этом писать не буду, поскольку мне хотелось бы поскорее забыть сегодняшний вечер.

В любом случае Фигуркин теперь на моей стороне. Это стоило хоть и противной, но в сущности не такой уж большой жертвы.

14.5.62

Фигуркина вызвали в милицию уже сегодня. Быстрее, чем я думала. Хорошо, что я успела его «завербовать». А то бы, наверно, уже сама сидела сейчас в камере. Фигуркин сам мне похвастался своим подвигом. Разыскал меня на студии и буквально уволок в уединенный уголок.

– Алла, – радостным шепотом заговорил он, – я сделал все, как ты просила…

– Молодец, – сухо сказала я.

– Меня сегодня вызвали с самого утра, – возбужденно продолжал Фигуркин. – Сказали: для опознания. Ну я пришел – и там такой следователь… забыл, как его звали… Ну а затем привели твоего… – Он запнулся.

– Моего бывшего мужа… гражданского, – быстро закончила я. – Что дальше?

– Привели, – уже менее импульсивно продолжал Фигуркин, – и говорят: кто это?.. То есть нет, не так…

– Говорят: опознайте этого гражданина, – снова поторопила я.

– Да, точно, – кивнул он. – Ну а я и отвечаю: это, дескать, Нестор Носов… Он, конечно, взбесился, то есть не следователь, а твой гражданский… бывший. Но я, конечно, стою на своем. Следователь сказал: все ясно. И меня отпустили. Вот так.

– Что ж, молодец, – вновь похвалила я.

– Придешь ко мне сегодня? – вдруг нагло спросил Фигуркин.

– С какой стати? – неприязненно ответила я.

Он сконфузился:

– Ну… я думал, что…

– Думал, что мы любовниками, что ли, станем? – фыркнула я.

– Ну… мы же теперь повязаны.

– Теперь мы уже развязаны, – резко сказала я. – Мы договорились выполнить друг для друга кое-что. Я выполнила – и ты тоже. На этом все кончено.

– А я думал… – растерянно пролепетал Фигуркин.

– Мало ли что ты думал! Фридрих, такими методами женщин не соблазняют. Теперь между нами уже никогда ничего не будет, как бы ты ни старался.

– Вот, значит, как? – угрюмо проговорил он.

– Да, именно так. И никаких, как говорится, гвоздей!

– Тогда я снова сейчас пойду в милицию, – заявил этот кретин.

Я даже не поняла, к чему он клонит, и только изумленно спросила:

– Зачем?

– Скажу, что я сказал им неправду.

– Фридрих, ты соображаешь, что говоришь? Ты ведь в милиции был, а не у тетки на пирогах! Как это: «я вам сказал неправду»? Дорогой, с милицией не шутят!

– Я скажу, что это ты меня уговорила, – не унимался болван.

– Ну и чего ты добьешься? – почти выкрикнула я. Как же я на него разозлилась!

– Того, что вся твоя идея провалится, – смущенно объяснил Фигуркин. – И твоего мужа оправдают.

– Нет, мой милый, – язвительно возразила я. – Ты добьешься лишь того, что сам угодишь в тюрьму!

Этот довод, казалось, даже не пришел ему в голову.

– Как? – пробормотал он. – За что угожу? Я ведь только пролью свет…

– А что ты сделал сегодня, дуралей? – Я уже совсем перестала сдерживаться. – К твоему сведению, сегодня ты совершил дачу ложных показаний. А за это сажают! Твое признание лишь немного облегчит твою участь, но все равно тебя посадят… – По глазам Фигуркина я с облегчением убедилась, что он теперь и пикнуть никому не посмеет о своем лжесвидетельстве. – В общем, выкинь эту мысль из головы, – посоветовала я ему на прощание. – А заодно и меня.

Он оказался еще глупее и подлее, чем я думала. Невольно я испытала солидарность с У. Все-таки не зря он издевался над этим мерзавцем. Ему и помогать-то не следовало. Зачем советскому кинематографу такие бездарные и низкие постановщики?

21.5.62

Сегодня я беседовала с милицейским психиатром (если я правильно называю его должность) Филиппом Филипповичем. Рано утром позвонил Всеволод Савельевич и, чрезмерно пылко извиняясь за беспокойство и вновь неуклюже выражая свои соболезнования, попросил меня встретиться с этим самым Филиппом. Ну я и встретилась.

Психиатр времени на извинения и сочувствие не терял. Он представился, предложил мне сесть – и начал с места в карьер:

– Товарищ Лавандова, давно ли вы знаете подследственного Носова?

Сам не ведая того, Филипп Филиппович уже этими словами доставил мне огромное облегчение. Я-то было испугалась, что психиатр поверил У. и теперь хочет меня разоблачить. Но раз он назвал его Носовым, значит, все в порядке.

– Носова я знаю с института. Но последние десять лет… до самого недавнего времени ничего о нем не слышала, – заученно ответила я.

– Да, – вздохнул Филипп Филиппович, – я уже ознакомился с вашими показаниями, которые вы дали Всеволоду Савельевичу. Я, собственно, хотел спросить о другом: вы хорошо знали Носова в то время, когда вы вместе учились?

Я достала платок из сумочки, утерла выступившие слезы и сказала:

– Раньше думала, что прекрасно его знаю. Но, как недавно выяснилось, я совсем его не знала.

– А не замечали ли вы, когда учились, признаков душевного нездоровья у Носова?

– Нет, – покачала головой я. – Но вот когда мы снова встретились в этом году, тут уж я сразу заметила явственные перемены в нем. Только с душевным нездоровьем я бы их тоже не связала.