Пагуба. Переполох в Петербурге (сборник)

Хозяин, подстрекаемый не только желанием поскорее побеседовать со своим приятелем, но вдобавок к тому и все более разыгрывавшимся аппетитом, нетерпеливо ожидал приезда маркиза и терялся в догадках насчет причин, которые могли бы задержать Шетарди.

«Вероятно, государыня задерживает его у себя», – думал Лесток в то время, когда маркиз беседовал с фрейлинами и волновался от досады, что императрица так долго не принимает его.

– Это хорошая примета, – проговорил Лесток, потирая от удовольствия руки. – Вдвоем мы отлично сладим с Бестужевым.

В это время на дворе, на который выходил главный фасад дома Лестока, послышался грохот кареты, и Лесток, взглянув в окно, увидал подъезжавшего к крыльцу маркиза. Обрадованный лейб-хирург побежал на лестницу, чтобы встретить давно ожидаемого гостя.

– Ну, что? Как дела? – заторопился Лесток, почти столкнувшись с Шетарди на лестнице.

– Нельзя ничего предвидеть хорошего, мой дорогой друг! – проговорил печальным голосом гость.

– В таком случае мы сядем поскорее завтракать, и за бутылкой хорошего вина ты расскажешь мне свое горе. По крайней мере, тогда вино развеселит нас, – болтал по-французски Лесток.

– Прежде всего я должен сказать тебе, мой милый хозяин, что я ужасно проголодался. Государыня заставила меня ждать почти три часа, – сказал маркиз, бросая на стол свою треуголку с белым как снег плюмажем и радужно блестевшею на ней бриллиантовой петлицей.

При этом известии на лице лейб-медика появилось выражение неприятного изумления.

Разговаривая между собою, гость и хозяин сели за завтрак, который по слишком позднему для тогдашнего распределению времени дня мог считаться уже обедом.

– Я не нашел в ней, – с раздражением продолжал Шетарди, – ни прежнего внимания, ни прежнего расположения ко мне. Она, кажется, стала совсем иная. В ней я не заметил ни малейших следов признательности, а кажется, ей не следовало бы забывать, что я для нее сделал.

– Да и я, – подхватил Лесток, – тоже поработал в ее пользу: голова едва уцелела на моих плечах. Между тем я ясно вижу, что и ко мне она относится совсем уже не так, как относилась в первые дни ее воцарения, когда слова благодарности не сходили с ее губ. Теперь же, скажу тебе откровенно, мой добрый и старый друг, что я, сам не знаю почему, начинаю побаиваться, на меня начинает веять от нее каким-то необъяснимым страхом, и это чувствую не я один, но и другие. Кто поверит, что я вхожу к ней с замиранием сердца, и точно какой-то тайный голос подсказывает мне, что она будет если не виною, то причиною моей пагубы.

Лесток призадумался, а Шетарди расхохотался снова и, принявшись за закуску, запивал с большим удовольствием съедаемое превосходным бургонским.

– Что ж, однако, могло расстроить твою прежнюю к ней близость? – спросил маркиз, ставя на стол опорожненный им стакан.

– Смешно сказать, «бестужевские капли». – И Лесток принялся рассказывать, как ловко был подорван у императрицы его кредит как врача.

– Да ведь ты, мой друг, – засмеялся Шетарди, – уже не медик. Ты стал государственным человеком и, следовательно, мог и должен был поддерживать свой кредит не рецептами, а другими способами, соответствующими твоему высокому положению. Что же подорвало твой кредит в этом отношении?

– Бестужевская политика. Тебе известно, что он непримиримый враг Франции и сторонник Австрии, то есть составляет совершенную противоположность тому, чем был и будет всегда ваш покорнейший слуга…

– А, теперь я понимаю, почему императрица так настоятельно предлагала мне обращаться к ее министрам или, собственно, к одному Бестужеву, потому что чучело князь Черкасский ничего не значит, а всем заправляет вице-канцлер. Следовательно, ее величество прямо наталкивала меня на неудачу.

– Да, с ним, мой друг, ты никак не сойдешься, и я сам не знаю, кто из нас кого одолеет, – вздохнув, добавил Лесток.

– Если ты, мой друг и любезный хозяин, – начал шутить маркиз, – потерял кредит как врач, то согласись, что этим воздано тебе должное. Ведь ты был преловким шарлатаном.

Лесток расхохотался. Начались дружеские воспоминания о былом. Оба француза развеселились от души и за бокалами шампанского провели весело время до вечера.

Шетарди начал собираться домой.

– Останься у меня. Скоро соберется ко мне кое-кто. Будет, между прочим, и генерал-прокурор князь Трубецкой. Правда, он вообще иностранцев не слишком жалует, но, по непримиримой ненависти к немцам, он оказывает нам, французам, некоторое расположение, а главное – он ожесточенный враг вице-канцлера. Этого уже достаточно, чтобы мы сблизились с ним. Хотя он сам по себе человек вовсе ничтожный, но все-таки он может в иных случаях кое на что пригодиться. Да и, кроме того, мы заложим сегодня отличный банк…

Маркиз принял очень охотно приглашение радушного хозяина.

Продолжая разговор о том, в какие отношения к императрице было бы лучше всего поставить себя маркизу, Лесток и Шетарди полагали, что личной неприязни государыни к французскому послу быть не может, но что она, сочувствуя теперь по внушению Бестужева Австрии, не хочет отдавать Франции никакого предпочтения в лице ее представителя. Они решились выжидать перелома в такой неблагоприятной для них политике, а между тем как нельзя более усердно действовать для того, чтобы побороть ее виновника.

Действительно, после первой аудиенции, на которую так спешно напросился маркиз, желая явиться ближайшим руководителем государыни по внешним делам, Елизавета стала оказывать Шетарди всевозможное внимание, приглашая его и на вечера, и в «комедию», то есть в придворный театр.

Несмотря на такое внимание, государыня устраняла каждый раз попытку маркиза заговорить с нею о делах, повторяя одни и те же слова: «Обратитесь по делам к моим министрам».

Оказывала она маркизу и другого рода любезности. Однажды Елизавета отправилась во главе огромной кавалькады, в сопровождении графа Морица Саксонского, явившегося в Москву в качестве запоздалого, а вместе с тем и неудачного жениха Елизаветы, а также в сопровождении Шетарди. На пути захватил императрицу дождь. Она предложила своим путникам укрыться в Кремле и воспользовалась этим, чтобы лично показать маркизу царские сокровища, хранившиеся в Оружейной палате, а после этого осмотра объявила послу о своем намерении отужинать у него сегодня же вечером. Богатый и тороватый маркиз предвидел возможность такого лестного посещения, а потому у него все было наготове на такой случай: и иллюминационные транспаранты с бурбонскими лилиями и двуглавыми орлами, и два фонтана с винами около подъезда, а в столовой зале накрыты были три великолепно сервированных стола для самого роскошного ужина.

Императрица прежде всего осмотрела нанятое французским посольством на время пребывания в Москве великолепное помещение и, войдя в ту залу, где висел портрет короля Людовика XV, которого ей некогда прочили в женихи, остановилась перед портретом, поклонилась и долго смотрела на него. В конце ужина она провозгласила тост за здоровье короля и уехала из дома посольства чрезвычайно довольная оказанным ей там приемом, пробывши у Шетарди до шести часов утра. «И уехала от меня, затмив своей красотою восходившее солнце», – добавлял в своем донесении об этом Шетарди, не обходившийся никогда без комплиментов дамам, хотя бы говорил или писал о них заочно, даже своему начальству.

XXII

Несмотря на свое прежнее убожество, Лесток всегда умел жить в довольстве и среди обстановки, далеко превышавшей как его наличные денежные средства, так и те, на которые он мог так или иначе рассчитывать.

Бывший полковой эскулап жил теперь богатым барином. Кроме прекрасного городского дома в Петербурге он построил еще для себя, по плану знаменитого Растрелли, каменный загородный дом, приобрел еще дом в Москве и зажил там открыто. Раз в неделю собирались к нему на вечер все бывшие в Москве с государынею «знатные персоны», «придворные дамы» и «придворные кавалеры».

Ведя всегда веселую, а в молодости разгульную жизнь, Лесток любил повеселиться и угостить своих приятелей и знакомых, которые и собирались в большом числе к нему в тот вечер, на который он пригласил остаться маркиза. Угощение у него и в этот вечер – как это, впрочем, водилось и всегда – было на славу. Живя уже давно в тесной дружбе с Шетарди, от которого Лесток позаимствовал много утонченностей по гастрономической части, Иван Иванович хотел теперь подражать такому пышному амфитриону[16 - Амфитрион – гостеприимный, хлебосольный хозяин.], каким не только считался, но и был на самом деле маркиз. В Петербурге, как и в Москве, Шетарди, следуя русскому обычаю русских бар, держал открытый стол, но стол его слишком разнился от того, чем угощали своих столовников русские баре. У этих последних приходившим без зову гостям подавались самые простые, незатейливые, без всяких приправ кушанья, с постановкой на стол водки, домашних настоек и наливок, тогда как маркиз потчевал своих гостей самыми изысканными блюдами, художественно приготовленными его метрдотелем, который пользовался громкою известностью как в Париже, так и всюду, куда он сопровождал своего господина. Простые крепкие напитки, предлагаемые при русско-барском угощении, заменялись у Шетарди самыми лучшими винами иностранных марок.

Лесток подражал примеру, подаваемому ему относительно обстановки домашней жизни таким тонким ее знатоком, каким был Шетарди, и устроил свой дом и свое как петербургское, так и московское хозяйство на широкую ногу.

В расшитом золотом кафтане – а такие кафтаны в ту пору были еще редки, – в превосходно зачесанном парике, в тончайшем кружевном жабо и с такими же пряжками на башмаках, Лесток, со свойственной французам любезностью, встречал своих гостей, благодаря одних за честь, а других за удовольствие, которые они доставили ему своим посещением.

В нескольких комнатах были расставлены ломберные столы для желавших играть в карты. Карточная игра сделалась самым обычным способом времяпровождения при дворе Анны Ивановны, не любившей танцев. В молодости Елизавета Петровна была страстная охотница до них и на вечерах – по словам французского посланника Юзон д’Альона – она «при первом ударе смычка бежала опрометью в большую залу, прерывая самый серьезный разговор». С годами она все более и более начинала любить карточную игру, и в последние годы ее жизни такая игра сделалась главным и даже единственным ее развлечением. Хотя в ту пору, о которой говорится теперь, карты не занимали еще императрицу слишком сильно, но тем не менее она не отказывалась от них. Вообще же при дворе и в знатных домах велась огромная игра, и в этом отношении дом президента медицинской коллегии был не из последних.

Сам Лесток был бешеный игрок, и в прежнее время, при неимении собственных средств и при часто случавшихся весьма чувствительных проигрышах, вел громадную игру на деньги Шетарди, представляя ему, и небезосновательно, что большая игра поддерживает связи с обществом и что такие связи необходимы и ему, Лестоку, и ему, Шетарди, чтобы вести с успехом предприятие, задуманное ими обоими в пользу цесаревны.

Маркиз, знавший все условия общественной жизни, понимал, что карты служат одним из самых надежных средств для сближения между людьми, и, соглашаясь с доводами игрока-медика, отсыпал ему золото щедрою рукою, как один из снарядов, пригодных для достижения их общей цели; но мосье Арман сплошь и рядом проигрывал получаемые им субсидии в такой среде, от которой никак нельзя было ожидать какой-либо поддержки его политических замыслов.

Увидев, что все гости или расселись за карты, или составили из себя особые кружки для беседы, или собрались в танцевальную залу, Лесток, полюбезничав с дамами, отправился в ту комнату, где происходила главная карточная баталия. Там на столе, покрытом зеленым сукном, лежали то столбиками, то вразброс ярко блиставшие червонцы, раздражавшие алчность игроков. Червонцы эти быстро переходили в карманы, а иногда, при громадности выигрыша, и в шляпы счастливых игроков.

Лесток принял участие в этой игре. Счастье везло ему чрезвычайно, когда бывший около стола маркиз стал сперва слегка, а потом все сильнее подергивать Лестока за рукав его кафтана и, наконец, воспользовавшись перерывом в игре, отозвал его в сторону.

– Ты, мой любезный Арман, ведешь себя не совсем так, как следует вполне добропорядочному хозяину, – полушутя и полунаставительно сказал маркиз. – Ты жестоко обыгрываешь своих гостей. В чужом доме обыгрывание допускается, но у себя, когда идет непомерное счастье, нужно приостановиться. Забастуй и пойдем со мной к канцлеру; мне нужно кое-что сказать ему, а ты будешь моим переводчиком.

Не обижаясь нисколько замечанием Шетарди, Лесток подошел к игорному столу и свел счеты.

– Кому, господа, будет угодно отыграться, я буду во всякое время к услугам каждого, а сегодня, как вы видите, идет ко мне безумное счастье, и я не желал бы, пользуясь им, опорожнять у себя в доме кошельки и карманы моих милых гостей. Я предоставляю себе иметь удовольствие в другом месте, – добавил он с шутливою любезностью.

В одной из комнат маркиз и хозяин нашли канцлера князя Черкасского, разговаривавшего, или, вернее сказать, бурчавшего с каким-то старым генералом, который, видимо, старался отвязаться от докучного высокого сановника, придерживавшего его за борт мундира.

– Я позволю себе воспользоваться свиданием с вашим сиятельством и услугой любезного хозяина, чтобы сообщить вам, господин канцлер, данное мне версальским кабинетом поручение.

Лесток передал по-русски слова маркиза, и было заметно, что Черкасский остался очень доволен обращением к нему Шетарди. Князь поотвык уже от такого внимания, так как вице-канцлер был главным заправилою и с Черкасским никто из послов не находил даже нужным и объясняться; но искательный маркиз счел нелишним потешить старика почетом, принадлежавшим ему по его высокой должности.

– Версальскому кабинету было неприятно сделанное в России распоряжение о неупотреблении русскими дамами на платьях дорогих французских материй. Меня очень огорчают самые ничтожные пререкания нашего кабинета с мудрым правительством ее величества, но в настоящем случае я решаюсь возбудить их, так как являюсь защитником прекрасного пола, к которому принадлежит и ваша божественная государыня. Распоряжение об ограничении роскоши в России направлено прямо против Франции. До сих пор произведения наших шелковых лионских фабрик имели в Петербурге, а отчасти и в Москве очень хороший сбыт, между тем ныне сбыт их значительно уменьшился.

– Против Франции никакой злокозненной факции тут не было и нет, – забормотал Черкасский, – тут была только воля всемилостивейшей нашей государыни, и закон издан для блага всей российской нации, так как ее величеству, по благополучном восприятии Российской державы, благоугодно было тотчас же пресечь ту неистовую роскошь, коя стала господствовать у нас при бывшей правительнице. Ее императорское величество находит, что пример воздержания от роскоши знатных персон воздействует благоприятно и на всю российскую нацию.

Лесток перевел речь князя, слегка подталкивая под локоть маркиза.

– Какой вздор мелет этот дурак, – добавил от себя Лесток. – Трудно передать хорошо по-французски его болтовню.