Как верёвочка вилась

– Ещё бы! – воскликнул тот.

Доволен, значит. Оно и понятно…

«А вот если бы меня назвали “Пешеходное Пианино”…»

Ночью всё-таки можно было хоть немножко помечтать. Если бы её назвали «Пешеходное Пианино» – всё в её жизни было бы не так. Она проводила бы время в обществе композиторов, музыкантов, певцов, и на ней, может быть, играли бы вальсы… Или марши: наступят на белую полоску – тон, наступят на тёмную – полутон… И так, из тонов и полутонов, складывалась бы музыка.

Хотя… музыка-то, конечно, у неё едва ли получится, музыку ведь ногами не играют – её руками играют: музыка – штука нежная, даже и марши.

Пешеходная Зебра усмехнулась в темноте, представив себе топочущих по ней пешеходов в тяжёлых ботинках… Хороша музыка, нечего сказать! Танец слонов на водопое… Кто бежит, кто медлит, кто на месте стоит, а кто шаг вперёд сделает – и тут же назад! Нет, такой музыки никому, конечно, не надо. Мало ли что её полоски напоминают клавиши! Они только ей самой клавиши напоминают, а другие о таких вещах даже и не задумываются: просто ступают на Пешеходную Зебру – и вперёд! Само собой, если господин Светофор разрешает.

Правда, особенно бога гневить не стоит… у других судьба ещё хуже!

Взять, например, хоть во-о-он тот люк на мостовой. Лежит себе, бедный, посреди дороги – и какую-то непонятную дырку собою закрывает! Машины прямо по нему едут и не замечают: есть он, нет его – всё равно. То-то он иногда грохочет от возмущения – правда, негромко: бум-бум, бум-бум, бум-бум… обратите, значит, внимание! Да только, увы, никто внимания не обращает.

– А Вы, господин Люк, довольны ли своей судьбой?

– Доволен ли я? Да в общем доволен!

В общем доволен, значит. Ну и молодец…

Впрочем, какой с него спрос? Что он, несчастный, видел-то, пролежав свои сто лет на одном и том же месте! Наверное, и понятия не имеет, что в жизни есть музыка… Есть клавиши, по которым этак вот небрежно пробегает рука – и из-под руки возникают аккорды! Есть струны – едва их коснётся смычок, они начинают петь. Есть золотые трубы – они преобразуют воздух в божественные звуки: подуешь в такую трубу воздухом, а он по изгибам пойдёт, пойдёт, пойдёт – и рождается мелодия… Но люки о таких материях, конечно, не задумываются.

– Ещё как задумываются! – ответил Люк, и Пешеходная Зебра, опомнившись, поняла, что, кажется, давно размышляет вслух, а тихой ночной порой даже и мысли хорошо слышны.

– Но когда люки о таких материях задумываются, – продолжал Люк, – то понимают, что им, люкам, в сущности ничто не мешает быть барабанами! Поскольку музыка у каждого своя. Моя музыка – это бум-бум, бум-бум, бум-бум… Это только Вам, дорогая Пешеходная Зебра, почему-то кажется, что я так от возмущения грохочу!

– Разве нет? – растерявшись, прошептала Пешеходная Зебра.

Господин Люк улыбнулся.

– Ах, милая Пешеходная Зебра, – тихо произнёс он, – всё-то Вы витаете в облаках… и неведомо Вам, что ведь то, о чём Вы мечтаете, давным-давно сбылось! Что живёт рядом с Вами композитор Люк, который, между прочим, ничуть не хуже композитора Глюка. И что композитор Люк пишет и пишет для Вас свои барабанные партии: бум-бум, бум-бум, бум-бум! Денно и нощно. Ему, видите ли, кажется, что в той музыке, которую исполняете Вы, иногда сильно не хватает лёгкого барабанного боя…

– Разве я исполняю какую-то музыку? – пролепетала Пешеходная Зебра, окончательно теряясь.

– Все мы исполняем музыку, милая Пешеходная Зебра! И на всём белом свете нет никого, кто не исполнял бы какую-нибудь музыку… Каждому из нас это дано судьбой: исполнять ту или иную музыку. Да только вот даже и свою собственную музыку не всем дано услышать.

Пешеходная Зебра не знала, что думать.

Она тихонько перебрала в памяти свои полоски – все до единой: тёмные и белые… как клавиши.

– Господин Люк, – вдруг попросила она, решившись, – расскажите, пожалуйста, какая у меня музыка!

– Вальсы! – воскликнул господин Люк. – Вальсы и марши: наступят на белую полоску – тон, наступят на тёмную – полутон… И так, из тонов и полутонов, складывается музыка. Только вот… как я уже сказал, мне всё кажется, что в ней время от времени сильно не хватает лёгкого барабанного боя!

Жилетка, в которую плакались

Не знаю, как вам, а мне понятно, почему именно данную Жилетку чаще всего выбирали, чтобы в неё плакаться: загляденье она была, а не Жилетка! И потом… если ты однажды в эту жилетку поплакался, тебя уже калачом не заманишь в другие плакаться. Нету её под рукой – ты лучше предпочтёшь вообще не плакаться, чем куда попало плакаться.

Между прочим, понимание таких вещей со временем приходит: сначала нам всё равно куда плакаться, – просто лишь бы плакаться, но в конце концов – очень даже не всё равно куда… Я когда маленький был, вообще без жилетки обходился: плакался маме в подол, но теперь мне в подол стыдно – и я плачусь в жилетку, как все взрослые. Только я не в ту жилетку плачусь, про которую рассказываю, а в совсем другую, про которую сейчас рассказывать не хочу.

Что касается Жилетки, про которую я рассказываю, то она была, как уже говорилось, загляденье.

Во-первых, Жилетка была полосатая, а для жилетки это главное. Если жилетка не полосатая, плакаться в неё бесполезно: не поможет. К счастью, наша с Вами жилетка была именно что полосатая – и, более того, очень полосатая… на ней практически не было ничего, кроме полосок, – как на зебре. Убери с зебры полоски, что останется? Ничего не останется. Так и с этой жилеткой: пока есть полоски – есть жилетка. А нет полосок…

Но полоски, стало быть, имелись, причём одна белая – одна зелёная, одна белая – одна зелёная, одна белая – одна зелёная… Я бы ещё долго мог перечислять, но всех полосок никогда бы не перечислил: так много их было. Что касается пуговиц, то пуговицы я бы мог перечислить: их хоть и много имелось, но понятно сколько – двенадцать. И были они золотые! При этом от одной из них шла цепочка – тоже золотая… А если вы спросите меня, куда она шла, так я и это знаю: она шла в кармашек – и в кармашке заканчивалась карманными часами, круглыми такими и с крышечкой. Откроешь, например, крышечку в восемь часов двадцать пять минут, а там – восемь часов двадцать пять минут… Ну не красота ли?

В жилетку такую плакаться – это, понятное дело, сущее удовольствие. Плачься и плачься себе, а сам… полоски рассматривай, пуговицы пересчитывай, по цепочке взглядом скользи – приятные занятия!

Оттого, что в данную Жилетку так приятно и, я бы сказал, так интересно было плакаться, многие именно её и предпочитали: удивляться ли тому, что, как ни потрогаешь Жилетку – мокрым-мокра, хоть над раковиной выжимай! Некоторые, кстати, даже специально совсем рано плакаться приходили, например в полшестого утра, чтобы Жилетку сухой застать… Да только, увы, в полшестого утра Жилетка оказывалась такой же мокрой, как и в любое другое время!

– А что вы хотите, – говорил Хозяин Жилетки, – если в неё сегодня всю ночь Одна Девушка плакалась, не переставая?

И так каждое утро…

– Она у Вас хоть когда-нибудь сухая бывает? – то и дело недовольно спрашивали Хозяина Жилетки многие.

– Да практически никогда, – разводил руками тот. – Я даже купил её мокрой: передавая мне Жилетку, продавец начал плакаться в неё и тут же замочил. С тех пор я в мокрой и хожу…

– Не простужаетесь зимою-то? – заботливо спрашивали многие.

– Простужаюсь, – признавался Хозяин Жилетки, – да что ж теперь делать?

Многие недовольно качали головами, только всё равно плакались в его жилетку: уж больно она была хороша. И Жилетка намокала всё больше и больше.

Но как-то Один из Многих сказал Хозяину Жилетки:

– Я знаю, что делать! Просто Вас в этой Жилетке надо послать в дальние страны, где жарко и сухо. И держать в этих странах как можно дольше – пока жилетка не высохнет.

Так и поступили.

В дальних странах Хозяин Жилетки прожил тридцать лет: именно столько потребовалось для того, чтобы высушить Жилетку. Зато, когда он вернулся назад, Жилетка была действительно совсем сухая – и даже слегка шуршала от сухости.

Сходя с поезда, Хозяин Жилетки глубоко вздохнул и подумал, что сейчас Жилетку опять зальют слезами, и тогда ему придётся снова отправляться в дальние страны на тридцать лет. Он погладил Жилетку указательным пальцем по нескольким полоскам, и Жилетка улыбнулась ему – благодарно, но печально.

А Хозяин Жилетки, безнадёжно махнув рукой, зашагал в направлении дома.

Теперь вы, наверное, ждёте рассказа о том, как уже на другое утро Жилетка опять была мокрым-мокра. Да только ничего подобного: и на другое утро, и на третье, и на четвёртое Жилетка оставалась сухой! Вы, конечно, можете предположить, что Жилетку в дальних странах пропитали каким-нибудь водоотталкивающим составом – и она стала влагонепроницаемой… ан нет!

Разгадка совсем простая: за время отсутствия Хозяина Жилетки все люди в его стране стали такими счастливыми, что уже никто никогда никуда не плакался… разве только совсем маленькие дети, но на то они и совсем маленькие дети!

Впрочем, до жилеток они не доставали и потому дружно плакали в мамин подол – благо мам вокруг было предостаточно.

А Хозяин Жилетки теперь ходил повсюду и щеголял своей сухой Жилеткой. И даже иногда давал потрогать карманные часы, специально для этого открывая на них крышечку. Заглянешь под неё, например, в восемь часов двадцать пять минут, а там – восемь часов двадцать пять минут… Ну не красота ли?