Отрок. Богам – божье, людям – людское

– Верно, христианство реинкарнацию отвергает. Перун в наших краях чужой, его сюда варяги Рюрика принесли. А у литвы, пруссов и ятвягов есть похожий бог – Перкунас. Твои родители, скорее всего, ему поклонялись, им ты тоже адские муки сулишь?

– Я за них молиться буду…

– Ты мне тут кликушу из себя не строй! – Мишка все-таки сорвался на крик. – Я слышал, как ты сейчас про геенну огненную толковал, злорадство в твоем голосе было, злорадство! Мол, я Истинной Веры сподобился, а вам, язычники закоренелые, в адском пламени гореть! И это христианин, коему о загубленных душах скорбеть надлежит!

– Минь… – Роська дернулся, как от пощечины. – Крестный!

Мишке показалось, что Роська сейчас бухнется на колени и начнет каяться.

«Перебор, сэр, ну нельзя же так! Парень вас чуть ли не за отца родного держит, а вы с ним, как с дерьмократом в кулуарах Госдумы. Нервы, конечно, не железные, но своего-то зачем?»

– Все, Рось, все, хватит! – Мишка снова приобнял крестника за плечи. – Ну, перестань, перестань… эк тебя пробило-то. Хватит, я сказал! Испробовал на себе истину «не суди и да не судим будешь»? Вот и не суди.

– Но как же?..

– Всему свой срок, Роська, не спеши, воспитаем ребят как надо, только не дави, не ломай. Время – такая штука… оно все перебарывает, сам убедишься… со временем. Ну, вот представь себе: переженятся наши отроки, родятся у них детишки. Кто им сказки да легенды рассказывать будет? Деды и бабки, так?

– Так… но они же язычники?!

– Погоди, Рось, не спеши. Потом и у тех детей родятся свои дети. И они уже будут спрашивать у своих дедов и бабок: как устроен мир, почему гремит гром, что с человеком происходит после смерти?

– Ага! А они уже христиане и станут рассказывать…

– Нет, Роська, если бы все было так легко и просто! На самом же деле… Понимаешь, сказки-то малым детям мы рассказываем по большей части те, которые сами в детстве слышали. Так что… не знаю. Кто-то, конечно, и Святое Писание внукам возьмется пересказывать, а кто-то языческие сказания, а скорее всего, и то и другое вперемешку. Но пройдет еще несколько поколений, и однажды на вопрос внучат: «Что бывает с людьми после смерти?» уже никто не произнесет слово «Ирий», а только слова «Ад» и «Рай». Вот тогда… вот тогда и произойдет то, чего ты хочешь добиться всего-навсего за три месяца!

– Так мы же и не доживем…

– Андрей Первозванный тоже не дожил, а Русь-то крестили!

– Минь… Крестный, ты так говоришь, будто тебе не четырнадцать лет, а четыреста…

– Ну так и ты, православный воин Василий, тоже с отроками разговариваешь не от себя, а опираясь на одиннадцать веков христианства. Или не так?

– Я как-то и не задумывался…

– Ну так задумайся: что такое три месяца по сравнению с тысячелетием? А теперь ступай, присмотри там, но в меру, с разумением.

– Но отец Михаил…

– Исполнять! Могилы, кстати, пусть тоже седьмой десяток роет. А кресты на могилах позже поставим. Все, урядник Василий, спорить и возражать запрещаю! Иди, командуй седьмым десятком!

«Мда-с, досточтимый сэр, мировоззренческий конфликт между поколениями… В какую еще сторону вывернется – поди угадай. Ладно, еще сейчас – „это бог неправильный, а вот этот правильный“, а придет время и вслух будет сказано: „Бога нет!“

И какой из сего заявления надлежало сделать вывод? Все дозволено? Этим вопросом, помнится, мучились персонажи Достоевского. А Максим Горький устами своего героя заявил: „Все – в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное – дело его рук и его мозга!“ Все почему-то помнят из этого монолога Сатина только слова „Человек – это звучит гордо!“, а ведь, по сути, это – манифест атеизма. И публика рукоплескала! Граждане империи, где православие было государственной религией и без справки от приходского священника нельзя было получить паспорт! Да, на театральных подмостках это красиво, смело, возвышенно! А в жизни? Когда дошло до дела, то только шмотья полетели, причем шмотья кровавые, а те, кого в школах подзатыльниками и розгами заставляли учить Закон Божий, с уханьем и присвистом валили кресты с куполов…

Не то ли и вы, сэр, сейчас творите? Да, под угрозой наказания „курсанты“ уже не блеют и не кукарекают во время молитвы, но… Амфилохий и Пахом – дети одного рода, пусть и дальние, но родичи – подняли оружие друг на друга, вопреки обычаям, освященным веками! Не ваших ли рук дело? Старые правила вроде бы можно уже и не исполнять, а новые еще не стали непреложной истиной…

Переходный период… Как его сократить? Пожалуй, только война – боевое братство в бою и выковывается. Едрит твою, опять кровь… неужели нельзя никак иначе? Э-э, сэр, опять вас понесло! Кровь, кровь… да, кровь! Вы Воинской школой или балетным кружком руководите?

Но вторая составляющая воинского братства – одинаковое понимание Добра и Зла, то есть единая идеология. Патриотизма еще нет – не то ЗДЕСЬ пока государство, национального самосознания… да тоже пока конь не валялся – о славянстве знают, хотя и весьма расплывчато, но главенствует во всем род, более опосредованно – племя: дреговичи, кривичи, радимичи и прочие. Значит, в качестве позитивного объединяющего начала остается только религия. Одинаковое мировоззрение, одинаковые нравственные императивы, одинаковые поведенческие реакции в сходных обстоятельствах. Единоверцы понятны, предсказуемы, вызывают доверие. Вывод? Никаких посвящений в Перуново братство больше допускать нельзя. Выкручивайтесь, сэр, как хотите, но зигзаги типа: Велес – Христос – Перун для подростковых мозгов явный перебор.

М-да, достойный вывод для ученика и преемника главы Перунова братства. Стопроцентный сюр, господа!»

Внутри крепости все, казалось, шло своим чередом, все занимались своими делами, но Мишка то и дело ловил на себе настороженные взгляды. Все было понятно: обычно боярич телесными наказаниями не злоупотреблял, фактически не использовал их почти никогда, а сегодня… Два трупа и урядник под арестом, хотя тоже мог бы уже быть покойником.

Мишка огляделся, увидел, что Алексей что-то объясняет сидящему верхом отроку – судя по всему, отсылает гонца в Ратное, и направился к старшему наставнику Младшей стражи. Идти пришлось мимо «курсантов», занимающихся верховой ездой. Наставника с ними почему-то тоже не было, в середине круга, по которому неспешно рысили кони, восседал верхом Мефодий, время от времени пощелкивая кнутом и покрикивая на учеников.

Поначалу кавалеристы из лесовиков были вообще никакие. На спине у лошади кое-кто из них держаться мог, но и только. К седлам, стременам и кавалерийским командам Нинеин контингент пришлось приучать с нуля. Сейчас, после месяца ежедневных занятий, все выглядело уже гораздо приличней, но Мефодий постоянно находил повод для замечаний:

– Не горбиться, спину держать! Ногу в стремя самой широкой частью стопы, пятку опустить! Да не плюхайся ты, плавно в седло опускайся! Ногой направляй, ногой, а не поводом!

Заметив старшину, Мефодий послал своего коня вперед и, проехав сквозь круг всадников, зычно заорал:

– Боярич, шестой десяток…

Мишка махнул рукой, прерывая рапорт и удивленно уставился на Мефодия: прерывать занятия для рапорта бояричу, проходящему довольно далеко, явно не требовалось. Торк замолк, но коня не остановил и в круг не вернулся, а подъехал вплотную и, свесившись с седла, негромко произнес:

– Если что, свисти. Мы готовы.

– Что «если что»? – не понял Мишка. – Ты о чем?

– Вон, Дмитрий идет, – Мефодий качнул головой в сторону выхода из казармы. – Он уже всех собрал.

– Кого «всех»?

Ответа не последовало, Мефодий развернул коня и отправился на свое место. Мишка прибавил шагу, но направления не сменил: было видно, что Дмитрий тоже направляется в сторону наблюдательной вышки, под которой стоял Алексей.

– Поздравляю! – непонятно поприветствовал Мишку старший наставник. – Вот ты, наконец, и стал сотником. Я уж думал, так и не решишься никогда.

Алексей говорил совершенно серьезным тоном, в голосе его не было ни малейших признаков сарказма или издевки, признаков неодобрения не было тоже.

– С чем поздравляешь-то? С покойниками?

– И с покойниками тоже, но главное то, что ты после всего один против семерых остался, и они тебе подчинились, и никто из них оскалиться не посмел! Так и должно быть – есть ты и есть все остальные! А кто не согласен, того нет! Молодец, все правильно сделал, только надо было еще и обалдуя этого, Борьку, тоже прирезать, а то возись теперь: воеводу Корнея вызывай, суд устраивай… Митяй! – Алексей повернулся к подходящему Дмитрию. – Что у тебя, все готовы?

– Все, дядька Алексей. Два десятка опричников в казарме у окошек и дверей, Артемий со своими музыкантами возле моста через ров вроде бы в дудки дует, но самострелы под рукой, Варлам с теми, кто у него остался, – у плотников в мастерской, Демьян с десятком вон там засел, только что из кустов махал. Прикрылись со всех сторон, только Роську никак не найдем. Минь, ты не знаешь, где он?

– Повел седьмой десяток могилы копать…

– Один?! – Алексей резко развернулся в сторону Мишки. – Ты о чем думал, когда его одного… Ладно. Митяй, быстро одну пятерку к Роське! Бегом!

– Так… Куда? Кладбища-то еще нет, где они копать собирались?

– У Артемия спросишь, он у моста со своей музыкой сидит, должен был видеть, куда они пошли. Погоди! – Алексей оглянулся в сторону загона для лошадей. – Кони оседланные есть?

– Нет… – растерявшийся Дмитрий тоже глянул в сторону загона. – Не подумали…

– Ссаживай вон тех! – Алексей указал на отроков, упражнявшихся под руководством Мефодия. – Давай-давай, не тяни!