Отрок. Стезя и место

– Добрый. Кхе… вот не было печали! И чего с ним, таким добрым, делать?

– Ему бы отдельно пожить, хозяином, главой семьи… Ты же, батюшка, весь новую обустроить собираешься? Ну, так поставь Лавра на это дело, ей-богу польза будет!

– Кхе! Подумать надо. Прямо Иродом меня каким-то изобразил… Отдельно пожить…

– Знаешь, батюшка, пока я семью свою не потерял, о таких вещах тоже не задумывался. А вот пожил здесь немного да сравнил житье у Михайлы в крепости с житьем в Ратном… Не Ирод ты, конечно, но крут… Крут. А в крепости воля! Соблазн, конечно, но как людей окрыляет! На Илью смотрю и не верю, что пьяницей-обозником был. Наставники, хоть и ворчат, а сами подумывают, как семьи туда перевезти и насовсем жить остаться, хоть и не говорят прямо, но я знаю. Мальчишки – Михайла с братьями и крестниками – как будто на несколько лет старше своего возраста стали. Плава прямо-таки царица на кухне, Юлька – и не подумаешь, что всего тринадцать, – строга, внимательна, отроков в ежовых рукавицах держит. Про Анюту уж и не говорю – просто святая покровительница Воинской школы – отроки на нее чуть не молятся. Прошка собак да лошадей такому учит…

– Ну, распелся! – Корней, начавший, было, злиться при разговоре о Лавре, когда речь зашла о крепости, помягчал прямо на глазах. – Прямо рай земной там у Михайлы! Можно подумать: в Ратном ад, а я тут за главного черта…

– Не в том дело, батюшка! Просто в Ратном все заранее известно, у каждого свое место и стезя, и ничего изменить уже невозможно или очень трудно, а там каждый себя проявить может, кто к чему способен. Здесь – будь тем, кем ты должен быть, там – стань тем, кем можешь стать, вот у людей таланты и открываются. Думаешь, когда я по степи гулял, ко мне одни душегубы да отчаявшиеся люди приходили? Как раз таких меньше всех было. По большей же части либо те, кто от обыденности извечной и неизменной уходили, либо те, кого место и стезя жизненная не устраивали, потому что чувствовали в себе силы на большее. Я, когда на княжью службу вернулся, только таких с собой и забрал. Ратное закоснело, простору не дает, людям себя проявить трудно…

– Удивил! А то я не знаю! Зачем, думаешь, я бояр отселил, выселки восстановил, новую весь ставлю, крепость Михайле не только дозволяю, но и помогаю обустраивать? Да Ратное, если сравнить, тот же сотник Корней, а многие ратнинцы – как ты про Лавра сказывал, им отдельно пожить только на пользу пойдет. Только нельзя было раньше. Теперь можно, но немногие это понимают.

Кем-кем, а тугодумом Корней не был никогда – идеи умел подхватывать на лету и ценность свежего, стороннего взгляда понимал отлично, а то, что перечисленные мероприятия он проводил совсем по другим причинам – дело десятое. Самолюбие требовало ответа на упрек в неправильном отношении к Лавру, и воевода продолжил мысль, на всякий случай, обозначая озабоченность возможными неприятностями: беды большие или малые, рано или поздно, все равно случаются, а потому предрекать что-нибудь «эдакое» можно, не опасаясь ошибиться.

– Крепость, Леха, если хочешь знать, такое место, что ты там как бы и в Ратном, но в то же время и на воле. Соблазн, ты прав, а от соблазнов, знаешь ли, многие беды случаются, во всем мера нужна. Я, честно говоря, думал, что не справятся – шутка ли дело, крепость на пустом месте сладить? Однако пока не скулят, и знаешь, как-то мне тревожно от этого. Вроде бы и радоваться надо, а я все беды какой-нибудь жду – не бывает в жизни так, чтобы все удачно да гладко шло.

Позиция «ожидание неприятностей» и впрямь оказалась безошибочной, что Алексей немедленно и подтвердил:

– А ты знаешь, батюшка, что Михайла прилюдно от воеводского наследства отказался?

– Что? – новость оказалась настолько неожиданной, что Корней даже не поверил. – Как это отказался?

– Да так и отказался. Собрал всю родню, которая в крепости живет – отроков и Илью – и сказал Демьяну: «После деда Лавр воеводство наследует, а после него ты. Я тебе дорогу перебегать не собираюсь, земля велика, для меня воеводство найдется». И назначил Демьяна городовым боярином в крепости. Потом, правда, поправился и вместо «городовой боярин» слово какое-то иноземное употребил, но Илья не запомнил.

– А почему же?.. Кхе…

– Почему тебе не доложили? – угадал недоговоренное Алексей. – Ну, смотря кто тебе докладывает. Мог и не понять важности сказанного, а мог и понять, но не захотел тебя тревожить или…

– Поганец!!! – взорвался, не дослушав, Корней. – Сопляк, едрена-матрена, князем себя возомнил, бояр ставит, дела о наследстве решает! Ну, я его… Леха! Вели седлать, в крепость едем, я ему покажу городового боярина! Я ему такого…

– Какая крепость? Федор и Осьма сейчас…

– Подождут! Вели седлать, я сказал!

– Да погоди ты, батюшка Корней! Что за пожар?..

– Что? Перечить? Да я тебя самого… едрена-матрена!..

– Сотник Корней! Остыть! Подумать!

Ох, и давно же ратнинский сотник не слыхал обращения к себе в таком тоне, да и кто теперь в Ратном мог себе это позволить? Только другой сотник, прошедший огни, воды и медные трубы. Даже более того: власть ратнинского сотника опиралась на традиции и правила, выработанные несколькими поколениями ратнинцев, живших во враждебном окружении, и на въевшееся в кровь понимание: внутренние раздоры гибельны, дисциплина и беспрекословное подчинение командирам – не просто норма поведения, а условие выживания.

Алексей же пришел со стороны и имел опыт командования полубандитской вольницей, когда за спиной у атамана ни традиций, ни обычаев – ничего, кроме собственного авторитета, крутизны и способности подчинить себе почти любого отморозка, а неподчинившегося убить, не задумываясь – не просто лишить жизни, а расправиться быстро и эффектно, в назидание другим. Вот этот-то сотник-атаман, отнюдь не на пустом месте заработавший прозвище Рудный Воевода, сейчас и рявкнул на Корнея. Не мудрено было и оторопеть, пусть всего на пару секунд, пусть потом обычная злость перешла уже в стадию ярости, но ярость у Корнея была холодной, иначе не выжил бы и сотником бы не стал. А холодная ярость разум не затмевает, потому что холодная ярость – это мысль, это обостренное восприятие окружающего, это ускоренная реакция…

Корней, чисто по инерции, еще прорычал:

– Ты на кого посмел?..

Однако мышцы уже напряглись, глаза хищно прищурились, руки уперлись в столешницу, готовясь помочь телу выброситься из-за стола, а искалеченная нога привычно нашла протезом устойчивое положение, чтобы после прыжка или быстрого широкого шага тело пришло на здоровую ногу.

Ничего из происходящего от Алексея не укрылось и секретом для него не являлось. Он не раздумывал, не прикидывал, что да как, не выбирал подходящий к случаю способ поведения – жизненный опыт, в сущности, не что иное, как набор готовых рецептов реакции на те или иные обстоятельства, позволяющий не терять время на анализ ситуации и принятие решения, а действовать интуитивно, а значит, мгновенно. Сколько раз в его богатой на приключения биографии ему приходилось давать адекватный ответ либо на открытую, как сейчас, угрозу, либо на коварный выпад, не предваренный невербальным рядом вызова на поединок, либо на звериную вспышку бешенства с пустыми глазами и полным отсутствием мысли? Сколько раз?

Алексей не смог бы ответить на этот вопрос, но, если в начале пути Рудного Воеводы подобная ситуация обязательно приводила к смерти или тяжелому ранению нападавшего, и совесть Алексея после этого не мучила, то по прошествии времени он стал находить удовлетворение в том, чтобы обуздать «сорвавшегося с нарезки коллегу» без кровопролития. Сначала нокаутирующим ударом или болевым захватом, позже – правильными словом или фразой, сопровождающимися соответствующими мимикой и жестикуляцией, а потом – и вообще одним взглядом и скупым, но ох каким многозначительным жестом. И, сколь бы странным это ни показалось на первый взгляд, авторитет Алексея от этого только возрос – вектор от понятия «может убить» к понятию «мог убить, но не стал» направлен не вниз, а вверх, потому что для подавляющего большинства его «товарищей по оружию» мотиваций действия «мог убить, но не стал» могло быть только две: слабость – синоним трусости – или что-то непонятное, а значит, опасное. Трусом и слабаком сотник-атаман не был, а опасностью от него и так веяло достаточно ощутимо, поэтому каждый случай ее наглядного подтверждения оборачивался дополнительным ушатом воды на излишне горячие головы.

Вот и сейчас Алексею даже не пришлось удерживать себя от желания вскочить навстречу Корнею – подобное действие породило бы некую гармонию взаимного движения противников с неизбежным продолжением в виде силового контакта, как в классическом танце одно па является гармоничным продолжением предыдущего и предтечей последующего. Но как раз гармонию-то развития конфликта Алексей и научился ломать, самоутверждаясь и самореализуясь в роли Рудного Воеводы.

Собственно, на протяжении разговора с Корнеем Алексей уже дважды применил эту тактику. Один раз – в ответ на корнеевский сарказм по поводу «мудреца всеведущего» он перевел разговор на сходство деда и внука, одинаково использующих шрамы на лице. Второй раз – в ответ на «удар ниже пояса» по поводу женитьбы на Анне-старшей. Здесь Алексею ничего и придумывать не пришлось – просто отдался требованиям обычая. Корней оба раза «повелся», и, хотя во втором случае он и раскусил показное смирение собеседника, конфликтная ситуация оба раза угасала в зародыше.

Не сказать, чтобы Алексей делал это сознательно, тем более, предварительно обдумав, просто оставшись с глазу на глаз с первым лицом местной иерархии, он «на автомате» перешел в состояние Рудного Воеводы, оказавшись «между двух огней». С одной стороны, обычай и обстоятельства требовали подчинения старшему, с другой стороны, Алексей не мог позволить топтать себя. Даже во вред себе, даже перед угрозой серьезнейших последствий, не мог и все! Положение спас опыт Рудного Воеводы – Алексей, ткнув указательным пальцем в сторону Корнея, выкрикнул:

– Польза в чем?! Чего ты добиться хочешь?

– А? – Корней все еще продолжал подниматься из-за стола, но Алексей «попал в десятку» – ничего не зная о психофизиологии, сумел запустить ориентировочно-исследовательскую реакцию, гасящую эмоции с эффективностью подметки, размазывающей дымящийся окурок по асфальту.

– Какая польза будет оттого, что ты прямо сейчас туда помчишься? Ты чего хочешь: просто душу отвести, наказать сопляка или заставить его сделать что-то?

– А разница-то? – Корней шумно выдохнул и осел обратно на лавку. – Да все сразу! И выдрать, чтобы впредь неповадно было, и душу отвести и… Кхе, ну, найду, что сделать заставить. Да чего ты прицепился-то? Драть за такое надо, драть, чтоб неделю сидеть не мог, а потом еще раз! И старшинства лишить, пусть рядовым походит, чтоб чего не надо в голову не лезло! И… избаловались вы все там: ты перечишь постоянно, девки в церковь по воскресеньям приезжают, как княжны – в новых платьях да под охраной, у здешних посикух аж титьки от зависти подпрыгивают, Илюха возгордился, паршивец – брюхо наел, пьянствовать перестал, Анька тоже… э-э… Одним словом, драть! Кхе, попа обидели, я еще тогда собирался поехать да разгон там учинить.

– Что ж не поехал-то?

– Да больно хитро Михайла устроил: выгнал-то он попа за то, что тот мой приказ исполнять не стал. Получается, что вроде и наказывать не за что… но поп-то к нему, как к родному – учил, наставлял, заступался, а он… Нет, ну каков поганец! Точно: лишу старшинского достоинства на месяц или… там видно будет. И выпорю! Тьфу на тебя, Леха, все настроение мне перебил, сейчас бы поехал да как всыпал бы…

Корней утер рукавом лоб и потянулся к кувшину с квасом – нерастраченный в двигательной активности адреналин разогрел тело, вышиб пот и организм запросил жидкости. Алексей понял, что в ближайшее время Корней горячиться уже не будет, и слегка расслабился.

– Все равно не сохранил бы настроения, батюшка. Добираться-то больше двух часов, либо остыл бы на ветерке, либо коня успокаивать пришлось бы. Конь-то у тебя хорош – настроение хозяина чувствует – разгорячился бы вместе с тобой, а когда коня успокаиваешь, то и сам успокаиваешься, не замечал?

– Не ты один в лошадях смыслишь… Все равно, увидел бы Михайлу, снова разгорелся бы! – Корней уже не злился, а просто брюзжал. – Всыпал бы… ишь, бояр он ставить будет!

– Однажды ты ему уже всыпал, мне Анюта рассказывала. Тогда он просто в лес сбежал, а сейчас? Ты можешь точно сказать, что он в этот раз выкинет?

– А что бы ни выкинул! Виноват – отвечай! Да что ж ты, Леха, сегодня мне все поперек талдычишь? Молод еще меня поучать!

– Христос с тобой, батюшка, разве ж я поучаю? Просто парень у тебя не прост. Если уж ты сгоряча в крепость не поехал, так я думаю, что и поразмыслить не грех: какое наказание выбрать да какую из этого пользу извлечь – и для воспитания, и вообще… Ты по горячности не только про нрав Михайлы позабыл, но и то, что его боярыня Гредислава воеводой своей дружины поставила. Хоть убей, ни разу не слыхал, чтобы у какого-нибудь боярина воеводу выпороли! А еще непонятно с лишением достоинства старшины – от старшинства в Младшей страже ты Михайлу отрешишь, а воеводой у боярыни он останется, хренотень какая-то выходит, да еще неизвестно: как Гредислава на это все посмотрит?

– По горячности, по горячности… Помню я все! Едрена-матрена, вот чирей на заднице вырос… и не тронь его. Ты как хочешь, Леха, а без чарки у нас сегодня разговор добром не кончится – либо подеремся, либо… как ты сказал? Хренотень? Во, хренотень какую-нибудь сотворим. Пива, правда нет, вина тоже… ну что за жизнь, едрена-матрена? Меду… меду, что-то неохота. Я тут бабам велел бражки поставить, вроде бы уже должна дозреть. Будешь бражку?

– В самый раз, то, что надо!

– Ты мне голову не крути! Думаешь, если не перечишь, так я пить не стану? А вот и стану! Ну-ка, крикни там на кухне, чтобы принесли, и закусить чего-нибудь.

Первая чарка у Корнея, что называется, «пошла колом» – он закашлялся, утер набежавшую слезу и шмыгнул носом. Вторая, в соответствии с народной мудростью, должна была бы «полететь соколом», но, видать, уж день такой выдался: воевода поморщился, с подозрением глянул на кувшин с бражкой и вместо традиционного «не достояла» или «перестояла» выдал неожиданное:

– А ведь ты лют, Леха, ох лют.

– М? – рот у Алексея был занят закуской, и он изобразил вопрос поднятием бровей.

– Вот так вот, наказание выдумывать – спокойно, без злости рассуждая, да чтобы побольней, да чтобы волхву ненароком не обидеть, да чтобы пользу какую-то выгадать. Бывал я у греков в Херсонесе, это их навык – все обмыслить с холодной головой, а потом – без жалости и с умением. Это, если хочешь знать, в сто раз жесточе, чем сгоряча, пусть даже и с перебором.