Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила

– За нами волки гнались, – принялся объяснять Мишка, – она из саней выпала и на вожжах по дороге волоклась…

– Давно в беспамятстве? – прервала его лекарка.

– Нет, подъезжали уже.

– Тошнило ее, на что-нибудь жаловалась?

– Нет.

– Ну-ка, помогите мне, несем в дом.

Помощи от двух детишек в процессе переноски из саней в дом взрослой женщины было немного. Но Настена справилась – не впервой больных да раненых ворочать.

Мишку почти сразу же выставили обратно на улицу, и он, не зная, оставаться или уезжать, присел было в сани, потом спохватился и принялся растирать куском дерюги вспотевшую Рыжуху.

* * *

Лекарка Настена…

Версии ее появления в селе, которые довелось в разное время и от разных людей слышать Мишке, отличались друг от друга в деталях, но, в общем, сводились к одному.

Однажды жителям села довелось отражать неожиданный наскок половцев. Собственно, половцы уже уходили назад в степи, но возвращаться тем же путем, которым пришли – через Галицкую и Волынскую земли – они почему-то не захотели и, переправившись через Горынь, двинулись по землям Турово-Пинского княжества. Добычи и пленных они тащили с собой много, поэтому, наткнувшись на организованный отпор, связываться не стали и начали поспешно отходить. Однако, когда добычу и полон у них попытались отбить (согласно некоторым версиям, частично и отбили), огрызнулись очень крепко.

Из сотни сельчан, ходивших на половцев, чуть ли не половина вернулись домой в окровавленных повязках. Кто сидя в седле, а кто и лежа в телегах или на носилках, подвешенных между двумя конями. Степняки – лучники отменные и прекрасно умеют бить в цель на полном скаку.

Тогда-то и появилась в селе старуха-лекарка с маленькой внучкой. Ходила от дома к дому, спрашивала, есть ли раненые, перевязывала, давала лекарства, даже вроде бы оперировала, извлекая глубоко засевшие наконечники половецких стрел.

Если предлагали плату за лечение, с достоинством принимала, если не предлагали, даже и не намекала. Когда предложили переночевать, объяснила, что лучше бы ей ночевать в доме одного из тяжелораненых, ночью, мол, ему может стать хуже. На следующий день родственники раненых уже сами начали зазывать лекарку к себе – очень уж наглядной оказалась ее высокая квалификация.

Осталась она в селе и на третий день, и на четвертый – работы хватало. И никому даже в голову не пришло поинтересоваться, какой она веры. Только день на пятый или шестой этим вопросом озаботился сельский священник. Лучше бы он этого не делал. Старуха оказалась язычницей! В полном соответствии со своими служебными обязанностями и, надо надеяться, искренними убеждениями, святой отец вознамерился лекарку из села изгнать.

Что сказали ему по этому поводу мужи ратнинские во время кратких переговоров в узком проходе между сараями, история для потомков не сохранила. Протокол переговоров, надо полагать, не велся. Однако, по словам очевидцев, по окончании дискуссии вид священник имел несколько растрепанный, а походку – неуверенную. Тем не менее, некого компромиса высокие договаривающиеся стороны, по-видимому, достигли.

Святой отец с тех пор очень натурально делал вид, что ни о какой лекарке знать не знает, а целая артель добровольцев за несколько дней поставила для лекарки дом, правда, за пределами тына, ограждающего село. Дом, что называется, сдали под ключ: с мебелью и полным набором домашней утвари, собранным вскладчину.

С тех пор так и повелось. После сбора урожая скидывались и обеспечивали лекарку хлебом и крупами на целый год, после ежегодной облавной охоты – выделяли долю мяса и шкур.

Когда старуха умерла, место ее заступила уже повзрослевшая к тому времени внучка, которую звали Настеной. Жила она одна, и откуда у нее взялась дочка Юлька, никто так и не узнал. Разумеется, процесс производства потомства для подавляющего большинства жителей села секретом не являлся, но вот кем был Юлькин отец… Самые дотошные кумушки, в конце концов, вынуждены были отступиться, так и не разрешив эту загадку.

И еще одно обстоятельство, связанное с появлением Юльки на свет, достаточно долго занимало умы сельчан своей неординарностью. Однажды Настена с грудным ребенком на руках заглянула в церковь и поинтересовалась у священника: христианское ли имя Юлия? Получив утвердительный ответ, она высказала пожелание, чтобы ее дочку окрестили именно этим именем. Слава богу, священник был уже новый – отец Михаил – человек умный и, как позже убедился Мишка, очень для своего времени образованный.

Презрев язычество матери, он сам нашел для новорожденной крестных мать и отца, оповестил о радостном событии всех, кто попался под руку (а те – всех остальных), и провел на следующий день обряд крещения в битком набитой церкви. Нарек он новорожденную Иулианией, но иначе как Юлькой девочку никто не называл. На крестинах гуляло все село – лекарку, за редким исключением, любили и уважали все.

* * *

– И меня выгнала!

Мишка даже вздрогнул от неожиданного появления пышущей возмущением Юльки.

– Говорит – не мое дело. А как я учиться буду, если до больных не допускают?

– А ты Чифа посмотри, вон он под рогожкой лежит, – предложил Мишка.

– Ага! Так и буду всю жизнь скотину пользовать? А люди, что, не болеют? Мала еще! – Юлька явно передразнивала мать. – Как будто я не вижу, что она беременная!

«Беременная? Кто, мать? Отца уже почти четыре года, как убили. Ничего себе! С кем же это она? И эта свиристелка теперь всем растреплет!»

– Потому и мала, – буркнул Мишка, – была б большая, не трепалась бы. Чтоб людей лечить, надо язык за зубами держать уметь!

– Ой, Минька! Я никому… Я нечаянно… – Юлька наконец поняла, что ляпнула лишнее. – Давай я Чифа посмотрю. Ой, бедный, как его! Минь, его в тепло надо, плечо зашить… Давай к тебе поедем, твою маму все равно на ночь здесь оставить придется. Минь, поехали, а?

– Ладно, поехали, – согласился Мишка.

– Сейчас, я только возьму кое-что.

Бедной Рыжухе снова пришлось тащить сани по снежной целине – тропинка, шедшая от дома лекарки к тыну была меньше полушага шириной, да и вела она не к воротам, а к узкому лазу – только-только человеку протиснуться.

– Минь, это ты их всех пострелял? – Юлька с некоторой робостью разглядывала оскаленные пасти мертвых волков.

– Нет, одного мать – топором, еще одного – Чиф. Вон того, у которого горло разорвано.

«Разорвано» – это еще мягко сказано, горло отсутствовало вообще, почти до самого позвоночника. Можно было подумать, что волк попался на зуб не псу, а крокодилу. Если, конечно, удастся представить себе крокодила, промышляющего волчатиной на зимней дороге в районе будущей границы между Украиной и Белоруссией.

– Эту шкуру тебе отдам, – пообещал Мишка, – за то, что Чифа тогда выходила, и еще одну, если сейчас вылечишь. Шубу себе сошьешь. Вернее, мать сошьет, она лучшая портниха в округе.

– Да не нужны мне твои шкуры, я и так…

– Это опасно… ну, с матерью?

– Да не знаю я! То есть все хорошо будет, ты не бойся, летом тетка Евдоха, тоже беременная, с сеновала упала и плод скинула, так мать ее в три дня на ноги подняла. Только ребеночка уже не будет…

– Вот и про Евдоху растрепала, – укорил Мишка, – про кого еще поведаешь?

– Да не скажу я никому, Минька!

– Не обещай, у тебя язык своей жизнью живет – отдельно от тебя!

– Да что мне, землю есть, что ли?

– Землю не надо, а если хочешь людей лечить, научись владеть собой.

«Что вы несете, сэр Майкл? Тринадцатилетний пацан так не разговаривает. Еще про клятву Гиппократа расскажите, про врачебную тайну, про моральную ответственность…»

Ситуацию надо было срочно исправлять, и Мишка, имитируя внезапную вспышку ярости, схватил Юльку за плечи, притянул к себе и, глядя прямо в глаза, прошипел:

– Кому про мать растреплешь – убью!

– Минька… – переход был слишком неожиданным, и Юлька на какое-то время растерялась, но не тот был у девчонки характер. Пихнув Мишку так, что он чуть не вывалился из саней, рявкнула тоном, снайперски точно имитирующим тон рассерженной взрослой женщины: