В поисках кайфа

Адам над ней, улыбается. Потом откидывает прядь с уха. Огромные глаза Олечки становятся еще больше.

– Что это!? – вскрикивает она и делает попытку высвободиться. Но Адам, схватив ее руки, распинает на диване. – Это называется «полюбите нас черненькими». Я – сайман!

Он наваливается на нее всем телом.

…Олечка, недвижимая, лежит на диване, Адам, с сигаретой, – на кресле рядом. Он наблюдает как ее уши растут, острятся и покрываются щетиной.

Очнувшись, подружка сползает с дивана, припадает к его ногам и лобызает их.

– Теперь уходи, – говорит он. – Ты знаешь, что тебе делать.

…В гулком кафельном морге двое людей – один в белом халате, другой в брезентовом переднике – стоят над обнаженной женщиной, лежащей на цинковом столе.

– Ну что, будем смотреть, Васильич? – говорит тот, что в халате: помоложе и с бородкой-эспаньолкой.

– Будем, – отвечает второй – постарше, сутулый и с длинными руками. Он вглядывается в труп с черным обожженным ртом. – Ну что, очевидный суицид… казалось бы…

– Почему: казалось бы? По мне – действительно: очевидный, – говорит бородатый.

– А по мне: так – нет.

– Это почему же, Васильич?

– А потому, Лешенька, что в кабинетах поменьше сидеть надо. Ты внимательно посмотри на ее рот.

Бородатый пропускает колкость мимо ушей и, склонив голову набок, вглядывается. – И что? Рот как рот. Вполне обожженый рот. Ничем не выдающийся.

– Э-э, а сколько у тебя трупов с такими отравленями было?

– Да не помню я, Васильич. Несколько – было.

– Вот именно – несколько. А где потеки вокруг рта? А? Они просто обязаны быть. А тут, ощущение, что эта дама пила кислоту, как сухое вино, не торопясь и мелкими глоточками, боясь попортить нарядную кофточку. А потом аккуратно поставила посудинку и легла и померла. А? – Васильич вопросительно смотрит на бородатого. – Соображаете, Лешенька?

– Ну может это и несколько странно, но объяснимо. Скажем у нее было очень мало кислоты, и к тому моменту как склянка должна была выпасть из рук, она уже была пуста.

– А болевой шок? Нелогично, Лешенька. Посмотри на ее рот. Вернее, на ее губы. Их почти нет. Это сколько же милилитров надо выпить, а? Нелогично, Лешенька, нет. Признай.

Бородатый озабоченно задумывается. – И что тогда? Криминальный труп, что ли? Кто-то залил ей кислоту насильно. Знаете, как в «Андрее Рублеве» свинец Никулину заливали?

– Не знаю, как там Никулину заливали, но тут что-то не так. Ладно, будем смотреть дальше. Кстати признаков изнасилования не наблюдается?

Они смотрят друг на друга, потом на живот женщины, опушенный черной курчавостью.

– Ну что ж, взглянем. – Длиннорукий склоняется над черными зарослями лобка, раздвигает плоть и через несколько секунд озадаченно разгибается. – Она девственница, Леша. Самая настоящая.

– Да? – поднимает брови бородатый. – Сколько ей лет, интересно.

Они вглядываются в лицо женщины.

– Я, думаю, не меньше тридцати, – говорит бородатый.

– Да. Морщинки вокруг рта… Примерно так, – соглашается длиннорукий.

– Если мысленно добавить ей губы и.., – бородатый склоняется и поднимает ей веко, – то получим очень даже привлекательную голубоглазую брюнетку. Которая целочка в тридцать лет, и которая пьет серную кислоту как сухое вино.

– Ну, не утрируй, не утрируй, юморист. Откуда ее привезли? Из квартиры? – спрашивает длиннорукий.

– Да нет, Васильич. Ее нашли на улице. Точнее, во дворе частного дома на Понизовского. Хозяйка дома вообще утверждает, что она ночью к ним в окно стучалась вот в таком виде. С таким вот ртом. Перепугала до икотки. Это ее соседка.

– Да? Странная история. А дамочка что, из тех, что принцев до последнего ждут? – спрашивает сам себя Васильич.

– А принц приходит и поит кислотой, – дополняет бородатый.

– Не романтик, ты, Лешенька…

Узкий коридор Дворца культуры офицеров, с дверями гримерных по бокам, забит разряженной молодежью.

Жорика Адам находит у входа на сцену. Угрожающе нависнув, тот что-то доказывает девице в купальнике.

Адам пробивается к нему.

Лицо Жорика красное от гнева. – Я тебя последний раз спрашиваю: «бюз» снимешь?

Девица, глядя в пол, отрицательно качает головой.

Жорик вертит по сторонам пунцовым лицом, призывая в свидетели гудящую толпу. – Ты что, не понимаешь? Люди деньги заплатили!

– Не сниму, – упрямится девица, не поднимая глаз. Кажется, она готова разреветься.

– Ну ты ду-ура! А зачем соглашалась раздеваться?

Девушка пускает слезу. – Я боюсь!

– Чего боишься!? – кричит Жорик.

Жора! – кричат из другого конца коридора и, расталкивая толпу, к Жорику прорывается длинноносый с красными глазками.

– Жорик, чего мозг сушишь! Хоть одну сиську кто-нибудь покажет? Уже башли назад требуют!

Из зала доносится подтверждающий свист, кричат. – Козлы! Секс давай!

– Ну! – скрипит зубами носатый.

– Хрен с ними! Кто будет залупаться, деньги ворачивай!

Носатый сжимает губы в узкую ниточку. – Ну, Жорик! Чтобы я когда-нибудь с тобой еще раз связался!..

Он мерит девушку уничтожающим взглядом. – Понабрали тут мокрощелок!