Город мастеров. Беседы по существу

– А вы против свободной продажи оружия?

– Мы ещё не дозрели до этого. Сосед поссорился с соседом из-за пустяка и кричит: я тебя убью! А если оружие под рукой? Нет, мы ещё слишком примитивны. В Швейцарии, например, у всех есть оружие, но зато нет армии. И войн нет. А у нас слишком свежа память о войнах, слишком много ещё ненависти в душах.

– Какие события в вашей жизни вы считаете самыми важными?

– Ну, много всякого было… Впрочем, скажу так: первое – познакомился с женой Халиной. Мы с ней вместе уже полвека. Второе – родился сын. Я рад, что есть Юлек, он прекрасный режиссёр – кроме «Ва-банка» снял такие известные фильмы, как «Сексмиссия», «Кингсайз», «Киллер». Мы с ним часто встречаемся, беседуем, и он порой помогает найти верное решение. Третье – создал свой театр.

– Сына не увлекла отцовская профессия?

– Нет, он ещё в детстве решил, что будет именно режиссёром. В 11 лет вместе с друзьями организовал в Лодзи киноклуб и свою газету. Написал письмо американским актёрам Полу Ньюмену и Ли Мэрвину с просьбой стать почетными членами клуба. Оба согласились и прислали свои фото. Кстати, это очень облегчает жизнь – знать, чего хочешь. Неудачи с химией или математикой? Неважно, зато в истории Польши познания отличные, это потом пригодится. И меньше становится ненужных проблем, стрессов.

– Не хотели вы пожить, как ваш герой Квинто, отошедший от дел, – дом, семья, гамак в саду?

– Семья для меня, как и положено по моему гороскопу, очень важна и дорога, но домашняя жизнь не для меня. Если я перестану работать, то перестану жить. К тому же у меня есть своя актерская школа. Как я смогу учить студентов, если не буду постоянно учиться сам? Со времени моей молодости изменилось не только кино, но и мышление людей. Мне нельзя стареть. И сейчас, в свои 75, я ещё могу станцевать со студентками, могу по лестнице пробежаться, потому что у меня есть цель, есть дело.

– Какая цель?

– Хочу поднять свою школу на самый высокий уровень, чтобы каждый, кто решил стать актером, стремился бы здесь учиться. Чтобы в этой современной школе изучали всё новое, что происходит в кино. Я рад, что уже воспитал таких актеров, которые могут больше меня. И ещё хотел бы немного пожить, чтобы сняться в хорошем фильме.

– А какую роль вы бы сыграли?

– Я написал несколько сценариев. Если достанем денег (это сейчас большая проблема), то, может, сыграю комиссара полиции в фильме «Город без полиции». Действие происходит в городе, которым правят гангстеры.

– Похоже, тема подсказана самой жизнью… Скажите, а чего вы ждете от нынешнего века, чего опасаетесь?

– Чего жду? Чтобы люди больше любили друг друга. Моя мама говорила: люби людей, потому что эта любовь потом вернется к тебе. И не надо завидовать друг другу, причем совершенно понапрасну – скажем, портному из Кракова не дает покоя мясник из Варшавы – надо же, какой он себе дом построил! А о деле своём не думает. О том, что прежде чем идти на работу, надо обувь почистить. О том, что нельзя по полгода ждать ответа от чиновника. В стране много безработных, однако при этом кто-то готов на любую работу, а кто-то сидит, дремлет: мол, если зарплата меньше такой-то суммы, то не будите меня… Впрочем, когда войдем в Европейский союз, то, думаю, это нас мобилизует. А то мы как-то скундлились.

– Что это значит?

– Ну, знаете, бывают породистые собаки, а бывают, которые бегают везде, ищут, чего бы съесть.

– По-русски – дворняжки.

– Вот-вот. Что-то у нас есть с ними общее. С прежними привычками надо расставаться. Деньги, деньги, только деньги. Вот что действительно может повредить.

– Вам хотелось бы вернуть прошлое?

– Нет-нет! Капитализм несёт беды, безработицу, но так создан мир. Бог строил его только шесть дней, потом пошёл отдыхать. Что-то не вышло, правда?

Кшиштоф Занусси: Нам есть чему учиться друг у друга

Кшиштоф Занусси – один из наиболее известных польских режиссёров, лауреат многих международных кинофестивалей. Его фильм «Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путём», был удостоен Гран-при ХХII Московского международного кинофестиваля. Недавно он приезжал в Москву, где проводил ставшие уже традиционными мастер-классы на Высших курсах режиссёров и сценаристов.

– Пан Кшиштоф, вы в Варшаве изучали физику, в Кракове – философию, а в Лодзи окончили режиссерский факультет. Как это получилось?

– Причём в детстве мечтал быть врачом… Режиссёром решил стать почти полвека назад, и уже трудно вспомнить, как это было. Главное – я тогда понял, что для меня самое интересное не материя, а человек, ведь жизнь полна тайн. К тому же в хрущевскую оттепель появилась возможность работать в гуманитарной области, которая прежде была очень заидеологизирована.

Правда, родня отнеслась к моему выбору прохладно, отец был недоволен. Но это нормально для человека, который всю жизнь что-то строит из цемента и бетона и потому считает, что целлулоид – материал несерьёзный.

– Почему вас влечёт заниматься с российской молодежью?

– Здесь, на Высших режиссерских курсах, я встречаю много интересных людей с необычными биографиями, к которым отношусь с большой симпатией, и очень хочу для них что-то сделать. Будут они великими или нет – зависит не от меня и даже не от них, а от многих обстоятельств. Но я получаю удовольствие от общения с ними.

С молодёжью встречаюсь довольно часто и делаю это уже много лет – и со студентами МГИМО, и ВГИКа, где мне присвоили звание доктора honoris causa. Это трудно, утомительно, но и очень радостно. Ведь молодёжь – единственное, что останется после нас.

– В фильме «Жизнь как смертельная болезнь…» речь идёт о переживаниях человека, узнавшего, что у него неизлечимая болезнь. Есть там и размышления о смысле жизни. В чём он для вас?

– Если бы я мог это выразить в одном предложении, то все бы пересылали его SMS. Тут нет простых рецептов, каждый должен найти свой смысл жизни в выбранном деле. Я нашёл его в искусстве, в семье, в общественной деятельности, педагогической… Всё это и сложилось в смысл моей жизни. Многое не удалось – наверное, потому что слишком много хотел. Но я продолжаю хотеть и постоянно пробую.

– Что именно?

– Наступает время, когда хочется сделать то, чего ещё не делал, посетить места, где не был, встретить людей, которых не встречал. И снять свой лучший фильм. А в конце концов умереть молодым в пожилом возрасте.

– Вы верите в жизнь после смерти?

– Да, верю и надеюсь, что это так и есть. Но неопровержимых доказательств на этот счёт у меня нет.

– Ваш фильм «Персона нон грата» охватывает треугольник Италия – Польша – Россия. Он не случаен?

– По моей фамилии ясно, что у меня итальянские корни, хотя несколько поколений моего рода жили в Польше. Меня часто спрашивают, не связан ли я с холодильниками, которые рекламируют по телевидению: «Серьезная бытовая техника существует. Доказано Занусси». Связь есть, но далёкая, по итальянской линии. А Россия интересует потому, что это совсем другая для меня страна. Может, поэтому её и люблю: здесь иные темперамент, способ переживаний…

Мне близок Томас Манн, но восхищает Достоевский, потому что он совершенно непохож на нас.

– И даже не любил поляков.

– Это его путь, и это я ему прощаю легчe всего.

– Анджей Вайда снимает фильм о Катыни. Ваши близкие там не пострадали?

– Из дальних родственников по маминой линии погибли двое. Это больная тема, и порой слышу: немцы покаялись, а русские нет… Но я хочу быть честным и потому должен говорить прежде всего о покаянии поляков. Мы тоже делали в истории разные недостойные вещи и должны это признать: не всегда были порядочны по отношению к евреям, враждовали с Россией, не помогли стать независимыми украинцам… Нет абсолютно безгрешных наций, однако зрелость народа заключается в умении признать свои ошибки. Я бы очень хотел, чтобы Россия тоже признала некоторые вещи, которые противоречат общечеловеческим идеалам – например, что принесла немало несчастий разным странам своей экспансией. Но давать этому оценку – самим россиянам, я же отвечаю только за то, чтобы поляки покаялись, чтобы я покаялся.

– Как вы относитесь к рассуждениям о славянском братстве?

– Я не славянин, а само это слово в Польше звучит скорее как ругательство. Напился человек до безобразия – о нём презрительно говорят: что поделаешь, славянская душа… Да и вообще это понятие – анахронизм, в наше время понятие расы звучит несерьезно. Человек считает, что он славянин, и при этом не подозревает, что у него в роду могут быть татары, немцы, викинги… Не стоит думать об этническом рисунке наших генов.

– Вернемся к нашей непохожести. Польский и русский менталитет: что тут общего, в чём различия?

– У нас много общего в темпераменте, и это мне нравится. Но разница в том, что связано с разными религиозными традициями, которые проявляются, например, в отношениях гражданина с властью, государством. И всё же я с большим интересом присматриваюсь к православию, которое умеет сохранять такие понятия, как таинство, святость, и тут у него можно позаимствовать много хорошего. Есть свои достижения и у Запада, способного лучше приспосабливать христианство к повседневной жизни. Думаю, что прав был Иоанн Павел II, который сказал, что Европа дышит двумя легкими, дополняющими друг друга. Чем лучше христиане – и православные, и католики, и протестанты – узнают друг друга, тем лучше будут поняты евангельские ценности.

– Николай Бердяев, сравнивая польскую и русскую душу, писал, что если русская распластывается перед Богом, то польская – тянется вверх.

– Это касается не только поляков и русских, но и вообще традиций Византии и Рима. Поэтому думаю, что нам ещё есть чему учиться друг у друга – и преклонению, и стремлению к идеалу. Одно не исключает другого, а дополняет.

– А если говорить о наших общих проблемах, то какие бы вы назвали?

– Самое сложное – выбить из головы советское мышление, так называемый совок. Это позиция, очень живучая в обществе: человек чувствует себя вечным ребёнком, обижается на злого папу и не принимает ответственности за свою судьбу. И живет по принципу: раз упало – пусть лежит, мне-то что, я ни за что не отвечаю. Принцип детский, потому что ответственность – мера зрелости человека, его достоинства. Коммунизм тем и привлекал людей, что обещал им вечное детство. Все были детьми, только вождь – отцом.

И ещё эта подозрительность, характерная для тех, кто жил в условиях несвободы. Это стало сюжетом драматической истории, случившейся во время Второй мировой войны, о чём я рассказал в одном из фильмов. Жизнь партизана-подпольщика оставила тяжёлый след в душе человека: у него нет веры в людей, он не может смотреть в глаза прямо и открыто, как делают, например, американцы. Я им часто завидую, потому что не могу так: ведь я жил в окружении стукачей, которые всегда могли меня продать, поэтому тоже стал недоверчивым. Мне жаль, но тут уж ничего не изменить, в этом я убедился. Это есть и в Польше, есть и в России.