Искры из-под лыж

– Чтобы ответить Марье Олеговне. Ты ведь сам сказал вчера, что…

– Я знаю, да. Нет, я не дочитал их еще.

Мне стало здорово легче, когда, выйдя с матерью на улицу, я увидел, что у нее нисколько не испортилось настроение. Она действительно изменилась – книга изменила ее, но и в отсутствие книги моя мать продолжала быть лучше, чем прежде.

Я видел, что ей стало лучше.

А теперь, много лет спустя я отмечаю себе, что уже на следующий день впервые расстался со «Сказками о созвездиях». «Выпустил их из рук».

Через несколько дней я узнал также от Ленки, что она встретилась с Лешей, но, как ни странно, действительно не стала ничего говорить ему об Ире.

– Почему? – спросил я.

– Не знаю. Я решила, что это гораздо разумнее – просто узнать его и окружить вниманием. Тогда, может быть, интрига распадется сама собой.

Ленка сказала «распадется», и, как выяснилось позже, к тому моменту интрига уже начала распадаться. Ленка просто не знала и не сразу поняла, что Ира сама – после своего третьего возвращения к Владу, – решила оставить Лешу в покое. Не звонить ему. Что касается Леши… он, конечно, еще продолжал звонить Ире некоторое время, по инерции, и они болтали, как раньше, но потом перестал это делать – общение с Ленкой заменило ему Иру.

Ленка впервые воспользовалась чужим советом, – моим, – хотя сказала мне, что решила все сама и что разговор со мной не оказал никакого влияния. Она, конечно, лукавила, не хотела признать моего превосходства.

Привычка возраста.

Привычка руководила и мной тоже: где теперь «Сказки о созвездиях»? Я не знаю. Но я не потерял их и с ними не случилось ничего такого, что случается с волшебными палочками.

Я уверен, ни один человек, даже если все в его руках и все зависит только от него (если есть книга, с которой всего только надо не расставаться), не может жить только положительными эпизодами и изменять реальность в лучшую сторону; бесконечно творить чудеса. Это и не нужно, не так ли? – но важнее то, что происходит внутри тебя. Рано или поздно хочется почувствовать естественность чуда, а для этого неизбежно приходится расстаться с его источником – один раз, второй, – очень быстро это становится привычкой, еще быстрее, нежели когда речь идет о чем-то обыденном.

И так ты теряешь вкус к чуду. И к его источнику.

По этим причинам, наверное, я совершенно не помню, где теперь «Сказки о созвездиях» и как они исчезли из моей жизни. Но думаю, я, дочитав и ответив на уроке Марье Олеговне, просто постепенно отложил их в сторону. Некоторое время книга еще будоражила мое воображение, я пролистывал сказки, ходил с ней, но потом… она стала для меня обычной. Как странно!..

Нисколько.

Может быть, все дело в моей слабости? Может быть, я просто потерял веру, усомнившись, что книга действительно помогает?

Чудеса теряют смысл, если ты не останавливаешься и не смотришь на человека, которому стало лучше.

Помню, Ленка стала мне гораздо дороже и ближе после этой истории, и мне приятно было слышать, что она снова и снова встречается с Лешей; что они сближаются, – мне лучше было осознавать, что я сумел помочь ей и что она теперь действительно счастлива, чем все время ходить со «Сказками о созвездиях» в руках.

Я, наверное, и сам в этом случае перестал бы быть в полном смысле человеком. И моя мать… разве я мог отвлекаться на книгу, если видел, как потеплели наши отношения и как она изменилась?

Я так долго ждал взаимопонимания с дорогими мне людьми.

И лишь теперь, когда многое стерлось из моей памяти, я снова вспоминаю «Сказки о созвездиях» и то, что испытал, когда впервые увидел их. То, как я потом уверовал, что все в моих руках; что я в силах что-то изменить к лучшему.

Мне хочется, чтобы книга снова была со мной.

Только это должно произойти как-то естественно. Я не должен искать ее. Я должен случайно натолкнуться где-то у себя в квартире, если стану разбирать обветшавшие ящики или стеллажи с книгами. Но и для этого должен быть хотя бы небольшой повод.

Иначе – если я найду ее специально – не наступит того особого просветления, которое наступило тогда. Я просто снова начну вспоминать прошлое, только и всего… быть может, более ярко, чем если бы книги не было, но это все равно будет только прошлое.

Натолкнуться… случайно. Я… внутренне настраиваюсь на это.

Думаю… я уже почти готов.

Самовнушение здоровья

I

С детства мой старший брат был крайне мнительным человеком. Любая случайно оброненная фраза или интонация в голосе, эпизод – что угодно, – могли вызвать в Алексее просто-таки параноидальную подозрительность, – мой брат начинал накручивать себя; а если ему подворачивался собеседник, он мог часами обсуждать, кто как к кому относится и пр.

Смешнее всего оказывались ситуации, в которые он в результате попадал, нелепейшие, чаще одного и того же рода – просто когда открывалось несовпадение его заключений с действительностью.

Вот простой пример из средней школы:

Мой брат сам загнал себя в ловушку – когда подумал, что всем каким-то образом стало известно, что он накануне тайком взял с учительского стола уже сданную работу, чтобы сделать в ней несколько исправлений. Он убирался в пустом классе после уроков, когда учитель истории уходил на обед, и никто не мог видеть, как мой брат копается в вещах на столе, но… издевательский пинок ногой под партой на следующий день – от недруга, – еще чья-то ехидная улыбка, затем очередной урок истории, где, как Алексею показалось, его вызвали специально, чтобы завалить, фраза учителя: «Если вы, молодой человек будете так делать я вызову ваших родителей», – после неудачного ответа; Алексей ломает руки, сидя за партой и слыша, как «все шушукаются за его спиной и обсуждают… что?» Он встает:

– Ну хватит уже! Зачем вы издеваетесь надо мной? Раз вы обо всем знаете, что я сделал, так почему бы не сказать об этом в открытую!

Тишина.

Тут уж моему брату было не отвертеться.

Учитель ответил совершенно спокойно:

– Что вы такое сделали, скажете после урока, – и просто продолжил читать из учебника.

Алексей всегда сам наказывал себя за грехи и одним и тем же способом – мнительностью. Из-за его странного характера я чаще оказывался для него старшим братом – во всяком случае, не советовать этому человеку «про жизнь» иногда было невозможно. Другое дело, он никогда не прислушивался к тому, что ему говорили… Относился ли я к нему свысока? Нет, скорее, усмехался про себя.

А наша мать – пока была жива – кое-как старалась мягко успокаивать его; по существу, с ее стороны все сводилось к непрестанным утешениям, поглаживаниям его по голове, которые, конечно, ничего в нем не меняли, а только укореняли. Мать еще любила повторять, что Леша, мол, очень умный – «у него все время мысли шевелятся», – и что с этим поделаешь!

Алексею всегда казалось, все вокруг только и делают, что обсуждают – его и то, что с ним связано. И уже позже, в институте и после его окончания, когда Алексей устроился на работу и женился, – все продолжалось одно и то же. Его ничто не меняло.

Занятно еще, что в его мнительности гораздо чаще отсутствовала агрессивность; даже когда Алексей говорил кому-нибудь: «Ты что-то не договариваешь, скрываешь… ну, скажи мне, кто за тобой стоит?» – он делал это чаще с нудным постоянством, а иногда и мудрым спокойствием. Позже, к двадцати восьми годам, он стал уже посмеиваться над собой, отмахиваться, говорить, чтобы на него не обращали внимания; это, однако, не означало, что он несерьезно относился к своей всегдашней подозрительности.

Когда-нибудь это должно было обернуться чем-то серьезным.

Эта история началась с того, что его уволили с работы. Он тогда работал в телевизионной компании, на ведущем канале, в информационной передаче – уже два года, он прочно обосновался на должности редактора и был на хорошем счету, чтобы, наконец, его перевели на должность диктора. Его должны были перевести с недели на неделю, как вдруг случилась совершенно нелепая история (как всегда): на какой-то внутренней презентации будущий начальник Алексея подал ему микрофон на сцене, – когда Алексей не ожидал этого. Мой брат не сразу сориентировался, не знал, что говорить (не такой уж и большой аудитории, сидевшей перед ним), перенервничал (а начальник как раз представил его как будущего диктора), стоял перед микрофоном, лепетал что-то невразумительное – в результате тот прервал его, забрал микрофон и со словами «ничего-ничего, не переживай, успокойся, ты неплохо выступил» продолжил презентацию.

Алексей не просто не успокоился – мало того, что он решил, что его подставили, – чтобы показать его некомпетентность в будущей должности, – каждое разуверение в этой версии, которое позже следовало от коллег (а также и слова начальника сразу после), он воспринимал, как обман и издевательство. Он так накручивал себя, что в результате написал ему электронное письмо, в котором говорилось, что «если вы решили таким образом избавиться от меня… должно быть, меня вообще хотят уволить с телевидения… то можно было бы просто сказать об этом в открытую, а не подстраивать такие эпизоды и саботировать меня». Еще он написал, что определенные люди, видимо, находятся в сговоре с начальником, потому что так же старались разубедить Алексея в том, что этот эпизод на презентации действительно имел какое-то значение: «По их улыбкам я понял, что они просто издеваются надо мной».

Все, разумеется, знали об Алексеевой мнительности, однако адресату письма это, так или иначе, пришлось не по вкусу. Алексей мог еще замять эту историю – вполне, – если бы когда его вызвали за объяснениями, настроил себя на положительный лад.

Однако на следующий день – когда начальник вызвал его – Алексей вел себя крайне недоброжелательно, – мне представляется этот его нудный взгляд, упорный, который я знал уже много лет, недоверчивая, пренебрежительная интонация: Алексей с раздражением выложил все, что крутилось в его голове.

– Я же сказал вам: это не было сделано с какой-то конкретной целью. Послушайте, я знаю, на вас здесь поглядывают с улыбкой из-за таких вот выдумок. Во всем остальном вы просто незаменимы. Я теперь вижу, что вы просто… навыдумывали себе. Так почему бы…

– С улыбкой? – раздраженно переспросил мой брат. – Это мне известно. Для вас нет ничего святого! Я работал здесь два года, а вам нужен только предлог, чтобы не пустить меня выше.

Он сказал, что сегодня же напишет заявление об уходе, встал, развернулся и вышел.